Джордж Мартин - Буря мечей. Книга II
Тормунд забрал мех у Джона, хлебнул еще раз и вытер рот.
— Магнар теннов клялся, что откроет нам ворота и мы пройдем в них с песнями. Всю Стену хвастался свалить.
— Часть ее в самом деле свалилась — ему на голову.
— Хар-р! Ну, я Стира всегда недолюбливал. Когда у человека нет ни бороды, ни волос, ни ушей, его не за что ухватить во время драки. — Тормунд заставлял коня идти медленным шагом, чтобы прихрамывающий Джон мог поспеть за ним. — Что приключилось с твоей ногой?
— Стрела. Думаю, ее послала Игритт.
— Вот эта женщина — в самый раз для тебя. Нынче она тебя целует, а завтра начиняет стрелами.
— Она умерла.
— Да ну? — Тормунд печально покачал головой. — Жаль, жаль. Будь я на десять лет моложе, я бы сам ее украл. Какие волосы! Ну, жаркий огонь и сгорает рано. — Он снова выпил и передал мех Джону. — За Игритт, награжденную поцелуем огня!
— За Игритт, награжденную поцелуем огня.
— Это ты ее убил?
— Мой брат. — Джон так и не узнал, который, и надеялся, что никогда не узнает.
— Проклятые вороны, — как-то даже ласково проворчал Тормунд. — Длинное Копье украл мою дочку, Мунду, мое осеннее яблочко. Прямо из палатки, из-под носу у четверых ее братьев. Торегг, большой олух, все проспал, а Торвинд... ну, не зря ведь его прозвали Смирным. Зато младшенькие задали парню трепку.
— А Мунда?
— Она — моя кровь, — гордо произнес Тормунд. — Она разбила ему губу, откусила половину уха и, как говорят, так расцарапала ему спину, что он плащ надеть не мог. Однако он пришелся ей по нраву — оно и понятно. Ты сам знаешь, что копья у него сроду не было — откуда же, по-твоему, он получил прозвище? Хар-р!
Джон, вопреки всему, не удержался от смеха. Игритт была привязана к Рику Длинное Копье. Джон от души желал ему счастья с дочерью Тормунда. Каждый человек должен быть счастлив, хотя бы немного.
«Ничего ты не знаешь, Джон Сноу», — сказала бы Игритт, но Джон знал, что скоро умрет. «Все люди умирают, — сказал ее голос у него в голове, — и все живые твари, плавают они, летают или бегают. Не важно, когда ты умрешь, — важно как, Джон Сноу». «Легко тебе говорить, — подумал Джон. — Ты погибла в бою, штурмуя вражеский замок, а я умру смертью предателя и убийцы.
И смерть эта не будет легкой, если Манс не прикончит меня своим мечом».
Они уже вступили в лагерь одичалых, и их окружила обычная мешанина палаток, костров и отхожих ям. Дети и козы разгуливали на свободе, в лесу блеяли овцы, на кольях сушились лошадиные шкуры. Ни порядка, ни оборонительных мер, но люди и животные так и кишат повсюду.
На каждого, кто не обращал на Джона внимания, приходилось десять таких, которые бросали свои дела и смотрели на него. Дети у костров, старухи на нартах, пещерные жители с раскрашенными лицами, лазутчики с нарисованными на щитах когтями, змеями и отрубленными головами — все провожали его взглядом. Были среди них и копьеносицы, чьи длинные волосы шевелил пахнущий сосной ветер.
Настоящих холмов здесь не было, но белый шатер Манса стоял на каменистом пригорке у самой опушки леса. Король ждал снаружи, и его потрепанный, черный с красным плащ развевался по ветру. Рядом с ним Джон увидел Харму Собачью Голову, вернувшуюся из своих вылазок вдоль Стены, и Варамира Шестишкурого со своими волками и сумеречным котом.
Увидев, кого прислал Дозор, Харма плюнула, а один из волков Варамира оскалился и зарычал.
— Ты либо очень смел, либо очень глуп, Джон Сноу, — сказал Манс, — если возвращаешься сюда в черном плаще.
— В чем еще мог прийти брат Ночного Дозора?
— Убей его, — посоветовала Харма. — Отошли его труп назад в их клетке и скажи, чтобы они прислали кого-нибудь другого. Его голову я надену на древко своего знамени: предатель ничем не лучше собаки.
— Я говорил тебе, что он притворщик. — Голос Варамира был мягок, но его сумеречный кот плотоядно глядел на Джона своими узкими серыми глазами. — От него всегда плохо пахло.
— Убери когти, зверюга. — Тормунд Великанья Смерть соскочил с коня. — Парень пришел сюда с миром. Если поднимешь на него лапу, я наконец-то справлю себе желанный плащ из кошачьей шкуры.
— Тормунд Любитель Ворон, — фыркнул Харма. — Нечего грозиться попусту, старик.
Колдун, серолицый, сутулый и лысый, похожий на мышь, но с волчьими глазами, сказал Джону:
— Когда конь объезжен, на нем может скакать любой. Когда зверь соединяется с человеком, любой оборотень может войти в него и управлять им. Орелл, живущий в своем орле, стал слаб, и я взял птицу себе. Но переселение — это палка о двух концах. Орелл сейчас сидит во мне и шепчет о том, как тебя ненавидит. А я могу парить над Стеной и видеть орлиными глазами.
— И мы знаем, — сказал Манс. — Мы знали, как мало вас было, когда вы остановили черепаху. Знаем, сколько человек пришло из Восточного Дозора. Знаем, что ваши припасы — смола, масло, стрелы и копья — подходят к концу. Даже лестницы у вас больше нет, а клеть больше десятка не поднимает. Мы знаем — и теперь ты знаешь, что мы знаем. — Он откинул полотнище своего шатра. — Входи. Все остальные пусть ждут снаружи.
— Как, даже я? — сказал Тормунд.
— Ты особенно — как всегда.
В шатре было тепло. Под дымовым отверстием горел маленький костер, и угли тлели на жаровне у груды шкур, на которой лежала бледная, вся в поту Далла. Сестра — Джон вспомнил, что зовут ее Вель — держала ее за руку.
— Я сожалею, что Ярл погиб, — сказал ей Джон.
Вель подняла на него свои бледно-серые глаза.
— Он всегда слишком торопился, взбираясь наверх. — Она не зря запомнилась Джону красавицей, стройная, полногрудая, грациозная даже в покое, с высокими, резко очерченными скулами и толстой медовой косой до пояса.
— Срок Даллы близок, — объяснил Манс. — Они с Вель останутся здесь — они знают, что я намерен сказать.
Джон сохранил на лице ледяную невозмутимость. Достаточно плохо, когда человека убивают в его собственном шатре, придя к нему для переговоров — неужели придется к тому же убить его на глазах у жены, которая вот-вот родит? Джон размял пальцы правой руки. Доспехов на Мансе нет, но и у него на бедре висит меч, а в шатре есть и другое оружие — несколько кинжалов, лук и колчан, копье с бронзовым наконечником, а рядом с ним большой черный... рог.
У Джона перехватило дыхание. Боевой, громадный рог.
— Да, — сказал Манс. — Рог Зимы, в который некогда протрубил Джорамун, чтобы поднять из земли великанов.
Витой рог был бы не меньше восьми футов длиной, если его распрямить, а в его раструб можно было просунуть руку до локтя. Если это рог зубра, то более крупного зверя на свете еще не бывало. Джону сперва показалось, что он окован бронзой, но потом он разглядел, что обручи на роге золотые. Старое золото, скорее бурое, чем желтое, и густо исписанное рунами.
