Дэн Абнетт - Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II
— Библиарий, — тихо и с опаской сказал капитан. — Проверявший мои воспоминания, внедряющий сценарии… как ещё ты мог затуманить мои мысли, наполнить разум образами и заставить их казаться настоящими? Что стало с Никейским Эдиктом, с волей Императора?
— Многое изменилось. Необходимость заставляет нас идти на компромисс и принимать трудные решения. Мы должны быть уверены. Надеюсь, что ты это поймёшь.
— В чём уверены? — капитан с трудом сдерживал негодование и гнев.
— В твоей способности идти на жертвы, действовать в трудной ситуации и делать всё нужное для достижения цели, даже если это значит проиграть битву и умереть. Ты много лет был вдали от линии фронта, и даже на Бастионе служил лишь телохранителем.
Бастион… там погиб Гека`тан. Я всё ещё помню лицо Саламандра, падающего в огонь.
— Для достаточной проверки тренировка должна быть строгой.
— И поэтому у меня идёт кровь, а я привязан к креслу?
— Проецируемые библиариями "сценарии" должны выглядеть реальными, однако в качестве побочного эффекта это часто вызывает физические симптомы, соответствующие ментальному опыту. Но здесь нет ничего, что не служило бы высшему благу Империума.
— Тогда почему ты прячешься в тени?
— Темнота помогает процессу. Впрочем, это не важно.
— А вторжение?
— Ещё не началось, но флот Магистра войны может в любой момент появиться из варпа. Мы должны быть наготове, а потому нет времени на бесконечные тренировки. Благодаря библиариям мы сможем получить нужные ответы.
Явно не согласный Аркадиз скривился, но ощутил, что гнев ускользает. Перед глазами начало темнеть, вернулось ощущение тяжести.
— Прости меня, — с искренним сожалением сказал наблюдатель.
— За что? — выдавил капитан.
— За то, что я сделаю потом.
Глаза Аркадиза закатились, и он обмяк, вернувшись к нереальности.
Закутанная фигура кивнула библиарию, который стоял рядом с дремлющим Ультрамарином.
Псайкер положил на голову Аркадиза руку, а вокруг его психического капюшона переливался ореол энергии.
— Благодарю тебя, брат Умойен.
— Лорд Сигиллит.
Когда Малкадор вышел в наблюдательный зал, то встретился со стальным взором облаченного в доспехи великана.
— Его разум будет очищен?
Раздались звуки тяжёлых поршней. Ромбовидный магнитный лифт начал подниматься на антигравитационной волне. Он медленно поднимался всё выше, а камера начала уменьшаться, открыв вторую, а затем третью, четвёртую…
— Я лично за этим прослежу, — ответил Сигиллит. — Улыбнитесь, лорд-преторианец. Аркадиз станет превосходным командиром для Пылающего Рифа.
Большую часть зала, в который зашёл огромный воин, занимал гололитический экран. На его зернистой поверхности был виден медленно вращающийся шар Терры и тысячи окруживших её защитных астероидов.
— И даже этого не будет достаточно, — проворчал воин.
— Нет, не будет, — Малкадор вздохнул. — В каждом спроецированном сценарии Хорус сокрушал Риф. — Он помолчал, прежде чем спросить. — Ты одобришь назначение капитана Аркадиза?
Воин тяжело и печально вздохнул, прежде чем отвернуться от гололита.
— Проверь его ещё раз. Проверь ещё раз их всех.
Магнитный лифт продолжал подниматься. Показались сотни камер, где за впавшими в психический транс воинами наблюдали библиарии из разных легионов, присланные на Терру капитаном Гарро и его товарищами.
Малкадор чувствовал разумы всех и каждого, слышал далёкое психическое эхо битвы в их мыслях. Сам он не раз видел сны о штурме Терры. И ни одно видение не заканчивалось хорошо.
— Как пожелаете, лорд Дорн.
***
Аркадиз очнулся, ощутив, что по его лицу течёт кровь. Он был ранен, ранен в голову, но когда? Со всех сторон капитана окружала крепость, а привёл его в чувство грохот орудий на стенах.
Поднявшись на ноги, капитан увидел боевого брата, которого не знал.
— Лейтенант, — сказал он, заметив знаки различия Ультрамарина, — докладывай.
Джон Френч
Сокрушенные
'Я жалею не мёртвых, но живых. Те, кто оставлен у могильной черты — это они несут бремя смерти. Это они должны учиться жить, зная, что ничто уже не может быть как прежде'.
— из "Плача по Фениксу", записано примархом Фулгримом в 831.М301
— Когда мы его освободим?
Голос был первым, что Крий услышал после того, как очнулся в тюрьме своей брони. Он был негромким и низким, точно море, плещущееся об утёс. Вокс-система его шлема вернулась к жизни, затрещав и защёлкав статическими шумами. Мрак остался, давя на его глаза.
— Когда достигнем рубежа солнечного света, Борей, — сказал второй голос. Его источник находился дальше, но всё ещё неподалёку.
— Он очнулся там внутри? — спросил первый — тот, кого назвали Бореем.
— Возможно.
Вверх по позвоночнику Крия побежали слабые толчки электричества. В системы его брони потихоньку сочилась энергия — в количествах, достаточных для того, чтобы ощущать, но не для того, чтобы двигаться. Так, конечно же, и было задумано. В этом состоянии его доспехи с парализованными мышечными волокнами и застопоренными сервоприводами были такой же полноценной тюрьмой, как и любая камера.
"Это не Кхангба Марву, — подумал он, и месяцы безмолвия в гигантской тюрьме Терры ожили и истаяли по мере того, как вырисовывалось осознание. — Я больше не заточён под горой". Его кожа ощущала вибрацию брони, ровную и медленную, как электрический пульс.
"Я на корабле", — понял он.
Он провёл на судах большую часть своей жизни, путешествуя по разбросанным звёздам от войны к войне, и ощущения от работы корабля были знакомы ему, как биение собственных сердец. По крайней мере, были когда-то, до того, как он вернулся на Терру, до того, как Крий, лорд клана Кадоран и ветеран почти двух столетий войны, стал легионером Железных Рук в Крестовом Воинстве.
До того, как о нём забыли.
Его глаз коснулся свет. Через поле зрения побежали льдисто-голубые цифры. Он попытался сфокусироваться на проплывающих перед взглядом строчках данных, но обнаружил, что не может. В местах, где его плоть соединялась с аугметикой, зудело — половина контактов была закорочена скремблером, к которому кустодии прибегли, чтобы его усмирить.
Он начал разбирать по пунктам своё положение. У него не было оружия, кроме его собственного тела. При нормальных обстоятельствах — не самая великая из проблем, но его доспехи не были ему подконтрольны и, по всей вероятности, страдали от нехватки энергии. Показатели функционирования его аугметики были гораздо ниже оптимальных. Даже если ему удастся заполучить контроль над своей бронёй, его боевая эффективность составит пятьдесят девять процентов от максимальной. Это, конечно, в предположении, что не существует никаких других ограничителей, удерживающих его на месте.
"Не забывая, что ещё до того, как тебя послали на Терру, ты был слишком стар для фронта, — сообщил голос на заднем плане его мыслей. — Не забывая этого фактора".
Затем ещё имелся вопрос о том, с каким неприятелем он столкнётся. Он вызвал из памяти услышанные голоса, прокручивая в голове их высоту и тембры. Никаких акустических признаков кустодиев, но вокальный диапазон выходил за рамки человеческой нормы: более низкий, с окраской голоса, обусловленной мышцами и системами, которых не было у смертных. В его рассудке сформировалось заключение, имеющее наименьшую вероятность ошибки: космические десантники.
Значит, у него были новые тюремщики, но почему?
"Несущественно". Того, что они являлись космодесантниками, было достаточно, чтобы переиначить исход схватки. "Даже если я смогу двигаться, я, скорее всего, всё же проиграю", — подумал он.
Тогда в нём поднялась ненависть — ненависть к тем, кто предал Императора, ненависть к тем, кто заключил его в тюрьму, но больше всего — ненависть к своей собственной слабости. Он не должен был сдавать до такой степени, что он мог приносить пользу лишь в качестве номинального представителя; он не должен был позволять, чтобы его лишили свободы; ему надлежало быть с остальными из своего клана и Легиона, когда они повергали предателя Хоруса. Ему надлежало…
Он оборвал эту цепочку мыслей, обуздывая их и позволяя, чтобы их страстность наполнила его душу, но не давая ей притупить его логику.
— Правда железа, — пробормотал он сам себе, — направляй меня.
Что-то заскребло по наружной стороне его шлема. Он застыл с напряжёнными, готовыми к действию мышцами. Вокруг его шеи зашипел газ. Глухо стукнули открывающиеся застёжки, и его шлем поднялся вверх. Его глаза затемнились, когда в них хлынул свет, и на короткий момент всё игрилось перед его взглядом, прежде чем обрести чёткость.
