Джеймс Сваллоу - Омнибус: Кровавые Ангелы
— Нет! — Сопротивляясь, заорал он. Зрение затуманивалось, клубились серые туннели, Рафен снова колебался на краю пропасти смерти, и снова он отказывался сдаваться перед ней.
Его руки переместились, хотя это было заученное многочисленными тренировками, бесчисленными повторениями вложенное в его мышечную память, движение, его пальцы нащупали и сжали рукоять боевого ножа с фрактальной заточкой. Нож космодесантника по своей схеме мало изменился с самых ранних дней Империума, мономолекулярные режущие кромки орудия выполненного по шаблонам Солнечной системы, были так же знакомы Рафену, как и первому Адептус Астертес десять тысяч лет тому назад. Даже не смотря на преклонный возраст, он не растерял своей смертоносности.
Рафен неистово ударил, загоняя лезвие меж ребер его брата. Нож без труда вспорол гладкую, матовую кожу и попал в разлагающуюся рану, нанесенную Аркио на площади. Он воткнул клинок в извивающийся личинками порез по самую стальную рукоятку.
С побагровевших губ Аркио сорвался крик полный боли, который рассек небеса вокруг них своей мощью. Внезапно он перестал ощущать бьющиеся крылья Аркио, которые держали пару в воздухе, а только дрожащие, умирающие толчки прыжкового ранца. Серо-белые крылья дернулись и свернулись, когда пальцы Аркио вонзились в броню Рафена, соскальзывая с мокрого от дождя керамита.
Сверкнувшая молния оставила на сетчатке Рафена стробирующую картинку, замершее мгновение оттенков белого, оранжевого и пурпурного. Он видел агонию на лице Аркио, с которой он никогда не сталкивался ни на одном поле боя и слово, единственное слово, сорвавшееся с губ.
Брат.
Руки Аркио соскользнули и, в водовороте струящегося дождя и падающих перьев, собственный вес оторвал его от Рафена. Он откинул его руку, пальцы скользнули, царапая золотую броню на плечах, и разжались, Аркио полетел вниз, погружаясь в низкий покров клубящихся серых облаков. Брат Рафена, Благословенный, Перерожденный Ангел, Божественный Сангвиний, падая на землю, летел, кувыркаясь, подобно подбитой птице.
Ниже, среди сияющей, влажной мостовой и блестящей мозаики разрушенного нефа церкви, копье Телесто ощутило его приближение. Вертикально стоящее орудие дернулось по своей воле, перемещаясь и разворачиваясь по оси, чтоб выставить в его сторону клинок в форме капли крови. Аркио вылетел из грозового фронта и спиной наткнулся на навершие копья, ровно между лопаток, в центр, откуда вытягивались крылья. Удар отправил губительное копье через плотные, измененные кости, рассекая первичное сердце и вскрывая его грудную клетку. От силы столкновения, на каменной кладке образовалась идеально круглая впадина, с Аркио в центре, его испорченная кровь, разбавленная ливнем, залила все вокруг большой лужей пурпурного цвета. Похожая на слезу пластина пылала золотыми вспышками, испаряя со своей безупречной, отполированной поверхности все до последней капли его жизненной жидкости.
НЕБЕСА превратились в ад. "Мизерикордия" направила свои клыкастые борта на два боевых корабля Кровавых Ангелов, выпуская залп за залпом, тяжелые ракеты, прожигатели-корпуса и лазерный огонь в пространство между ними. Флагман Мефистона "Европа" имел преимущество в скорости и маневренности, интенсивно использую вспышки направленного ускорения третичных двигателей, чтоб повернуть и пройти под "Беллусом". Вращаясь вокруг оси, "Европа" выдержала атаку, распределяя попадания в боевую баржу по сверкающим пустотным щитам корабля.
Поврежденный и раненный "Беллус" реагировал гораздо медленнее. Для нетренированного взгляда, две баржи Кровавых Ангелов казались одинаковыми, но при ближайшем рассмотрении, повреждения и шрамы "Беллуса" были серьезными и ощутимыми. "Европа" недавно сошла с орбитальных доков Ваала, полностью оснащенная экипажем, превосходно обслуженная и на пике своей производительности, по сравнению с изношенным и уставшим "Беллусом". Столкновение над Сабиеном было просто еще одной битвой в цепочке конфликтов, которую выдержал старый боевой корабль — раны от сражения с "Вечной панихидой" на Шенлонге, с "Лордом Огром" на Кибеле и даже давние терзания в ходе миссии в пространстве орков, все это отложило свой отпечаток на "Беллусе". Корабль словно находился на последнем издыхании и хромал по сравнению с противниками.
Со своего командного трона, Капитан Идеон видел свой корабль как разворошенный улей шершней, одновременно стреляющий из всех орудий. Космос вокруг баржи превратился в спутанную паутину огня и разрушения, раскаленное марево и сферы детонаций ниспадали на "Беллус" лучистыми волнами.
— Доложите, — потребовал он, автоматически перемещая свое внимание к посту брата Солуса, но Солус был мертв, лежал грудой зажаренного плазмой мяса и керамита. Вонь человеческой плоти поступала к капитану десятками различных способов через чувства духа-машины корабля. Через грохот вторичных взрывов, послышался ответный лепет сенсорного сервитора.
— Множественные критические попадания вдоль правого борта. Разрывы на пятидесяти двух процентах палуб. Технопровидцы докладывают о неизбежном коллапсе духа-монитора термоядерного ядра.
— Носовые орудия, — проревел он, подталкивая свое сознание через кибернетические гнезда в черепе, чтоб прикоснуться к могущественным пушкам убийцам кораблей на носу "Беллуса". Сервитор ответил даже быстрее, чем Идеон сформулировал этот вопрос.
— Вышли из строя. Расчет погиб из-за выброса атмосферы.
Раб с вычищенными мозгами докладывал спокойным, монотонным тоном, как будто обсуждал что-то не более досаждающее, чем изменения в погоде.
Идеон мельком увидел рваный метал там, где должен был быть нос "Беллуса", куски обшивки и раздутые вакуумом трупы вытекали оттуда во тьму. Внутри него росла ненависть, капитан собрал каждую последнюю часть наступательной способности корабля вместе и заключил их в своем разуме. Его обычно недвижимые очертания на контрольном троне раскачивались туда обратно, дергаясь подобно парализованной жертве от силы его гнева. Странный, нечеловеческий шум разносился из его вокс-кодера, необычные рыдания заглушали шум мостика. Идеон по собственной воле позволил себе впасть в визжащие объятья черной ярости, его разум разлагался перед безумием расовой памяти за тысячелетия.
— Убить их всех! — Трещал металлический голос.
Терпение "Европы" подошло к концу и, не сдерживая ярость, она открыла огонь из всех орудий в своем распоряжении, перечеркивая орбитальную дистанцию, чтоб наказать "Беллус" за вероломство его экипажа и "Мизерикордию" за преступную смелость пятнать космос Императора. В свою очередь, боевой корабль хаоса исторгал черную ярость на Кровавых Ангелов, изливая ее во тьму, пока пустота не загустеет от радиации.
"Беллус" находился между ними, набрасываясь на всех сразу, безумный, раненный зверь, остро чувствующий боль и запах смерти. Флагман Аркио был пойман перекрестным огонем и попал в адский ураган. В абсолютном безмолвии космоса, "Беллус" взорвался, распадаясь на огромные осколки стали, его термоядерный реактор на мгновение превратился в новое солнце.
На планете ниже, его смертельная вспышка потерялась в густых облаках.
ПРЫЖКОВЫЙ ранец Рафена заглох, когда тот все еще находился в тридцати метрах над землей, его завертело, и он рухнул вниз, как будто был сделан из свинца. Ударив сжатым кулаком по зажимам на поясе, он почувствовал, как от него мертвым грузом отделился ранец, и освобожденный от ноши, он превратился в волчок, пробиваясь через изъеденные веками балки, чтоб с тошнотворным хрустом костей упасть на землю. Кольцами ряби от его падения разошлась вода. Поднимаясь с колен, от резкого ветра, Рафен прищурил глаза. Он рассматривал внутренности церкви, боясь того, что он сможет там узреть.
И там он увидел.
Пришпиленный к камню, подобно тому, как гигантский коллекционер демонстрирует редкого мотылька или бабочку, лежал Аркио, с торчащим из груди копьем Телесто. Вокруг его брата распространялась аура цвета осени, совершенно неземной золотой свет. Оберегая поврежденную ногу, Рафен меделено пересек неф и подошел к Аркио.
— Брат…
Рафен задохнулся от изумления; несмотря на такие жестокие раны, Аркио все еще со свирепым упорством цеплялся за жизнь. Рука его брата сжимала древко копья, обжигающее сияние с хрустом отделяло его плоть. Аркио, кажется, не замечал боли.
— Брат, — повторил Рафен, ища в лице родного брата следы порчи. Аркио казался таким же сломанным, как и разрушенный пейзаж города-святыни вокруг них, таким же пустым внутри. Под его мраморной кожей все еще извивались черные вереницы ядовитых фурункулов, но его глаза… его глаза принадлежали тому Аркио, которого Рафен запомнил в молодости, наивной и храброй душе, которая давал ему силу и преданность.
