Фрэнк Херберт - Еретики Дюны
Лусилла наблюдала за уходившими клиентами. Ночные рабочие с ближних фабрик и контор, предположила она. Они казались встревоженными в своей спешке, может быть, боялись того, что с ними могут сделать, если они опоздают.
Она подумала, что в Оплоте была полностью отрезана от всей жизни планеты. Ей не нравилось то, что сейчас узнавала о Гамму. До чего же убогое местечко эта забегаловка! Табуреточки у стойки справа от нее были исцарапанными и потрепанными. Стол, многократно вытертый и продраенный пескодральщиками, уже никаким вакуумным очистителем (сопло которого виднелось рядом с ее левым локтем) невозможно привести в чистоту. Не было даже признака самого дешевого соника для поддержания чистоты. В царапинах стола скапливались остатки еды и прочая пакость. Лусилла содрогнулась. Она не могла избежать чувства, что допустила ошибку, отделясь от гхолы.
Она увидела, что перед ними проявляется проекция меню, и Бурзмали уже изучает его.
— Я закажу и для тебя, — сказал он.
Бурзмали говорил так, как будто он не желает, чтобы она совершила ошибку, заказав нечто такое, что женщина Хорм должна избегать.
Ее уязвило ощущение своей зависимости. Она ведь Преподобная Мать! Она обучена давать приказания в любой ситуации, быть хозяйкой своей собственной судьбы. До чего же все это утомительно. Она указала на грязное окно слева от нее, где были видны люди, проходящие по узкой улочке.
— Я понесу убытки, если мы будем медлить, Скар.
«Вот так! Это вполне подходит к роли».
Бурзмали чуть не вздохнул. «Наконец-то! — подумал он. — Она опять начала действовать как Преподобная Мать». Он не мог понять отстраненного отношения, охватившего ее при взгляде на город и его население.
Из подвального люка на стол выскользнули два молочных напитка. Бурзмали выпил свой одним глотком. Лусилла попробовала свой сначала кончиком языка, определяя его содержимое. Поддельный кофект, разведенный соком, ароматизированным ореховым запахом.
Бурзмали указал подбородком вверх, показывая ей, что это надо выпить быстро. Она повиновалась, скрыв гримасу отвращения от химических ароматов. Внимание Бурзмали было привлечено к чему-то за ее правым плечом, но она не осмеливалась обернуться. Это было бы вне роли.
— Пошли, — он положил монетку на стол и заспешил на улицу. Он улыбался улыбкой жадного клиента, но в глазах его была настороженность.
Темп жизни на улицах сменился. Стало уже меньше народу. Затененные двери источали более глубокое чувство угрозы. Лусилла напомнила себе, что она, по роли, представляет могущественную гильдию, чьи члены неуязвимы для обычной жестокости городского отребья, и немногие люди, которых они все-таки встречали на пути, действительно уступали ей дорогу, взирая на драконов на ее облачении с явным благоговейным страхом.
Бурзмали остановился в дверях.
Эта дверь была совсем такой же, как и другие вдоль этой улицы — чуть отстоящая от тротуара, такая высокая, что казалась уже, чем была на самом деле. Старомодный засов перекрывал вход. Ничто из более новых систем явно не проникало в эти трущобы. Сами улицы, предназначенные только для граундкаров, свидетельствовали об этом. Она сомневалась, что в целом этом районе найдется хотя бы одна крыша-подушка. Не было видно или слышно ни флиттеров, ни топтеров. Однако доносилась музыка — слабое шуршание, напоминавшее симуту. Что-то новое у приверженцев симуты? Это, явно, такой район, где любые наркоманы должны чувствовать себя, как дома.
Лусилла торопливо взглянула на фасад здания, Бурзмали же двинулся вперед и дал знать об их присутствии, отомкнув дверной засов.
На фасаде здания не было окон. Только слабое поблескивание телеглазов на фасаде здесь и там в тусклом отсвете древней пластали. Это были старомодные телеглазы, заметила она, намного больше современных.
Дверь, глубоко внутри теней, повернулась вовнутрь на безмолвных петлях.
— Сюда, — Бурзмали подался вперед и заставил ее идти за собой, потянув за локоть.
Они вошли в тускло освещенный холл, в котором пахло экзотической едой и горькими эссенциями. Ей понадобился момент, чтобы определить некоторые из запахов, ударивших ей в нос. Меланж. Ни с чем не спутать этот густой запах корицы. И, конечно, симута. Она узнала жженый рис и соли хигита. Кто-то маскировал нечто другое под видом приготовления пищи. Здесь производились взрывные устройства. Она сначала хотела предостеречь Бурзмали, но передумала. Ему нет надобности это знать, и в этом ограниченном пространстве могли быть уши, которые услышат все, что она скажет.
Бурзмали двинулся по затемненой лесенке с тусклым глоуглобом вдоль косой несущей доски. На вершине лестницы он нашел спрятанный включатель, скрытый за одним из пятен перепачканной стены. Не раздалось ни звука, когда он надавил этот включатель, но Лусилла ощутила перемену в движениях всюду вокруг них. Тишина. Это был новый вид тишины в ее опыте: настороженно притихшая готовность к бегству или к насилию. Хоть в лестничном пролете и было холодно, но озноб, пробравший ее, был не от холода. За дверью с замаскированной пятном кнопкой послышались шаги. Выглянула седоволосая карга в желтом халате, открыла дверь, поглядев на них сквозь нависавшие кустистые брови.
— А, это вы, — дрожащим голосом сказала она. Она отошла в сторону, пропуская их.
Лусилла быстро оглядела комнату, услышав, как позади них захлопнулась дверь. Это была комната, которую ненаблюдательный человек мог бы счесть ветхой, но это было лишь внешнее впечатление, скрывавшее высокое качество. Сами ветхость и неряшливость были маскировкой. Мебель и маленькие безделушки выглядели чуть заношенными, но здесь не возражали против этого. Кому принадлежала эта комната? Старухе? Она с трудом ковыляла по направлению к двери слева от нее.
— Нас не следует тревожить до зари, — сказал Бурзмали.
Женщина остановилась и обернулась.
Лусилла внимательно в нее вгляделась. Нет ли кого другого под лживо преклонным возрастом? Нет. Возраст настоящий: каждое движение отмечено неустойчивостью — дрожащая шея, непослушное мускулам тело.
— Даже, если кто-нибудь важный? — спросила старуха дрожащим голосом.
Ее глаза дернулись пока она говорила. Ее рот открывался лишь на тот минимум, чтобы издать необходимые звуки, выпуская слова, будто зарождавшиеся глубоко внутри. Ее плечи, согнутые годами, проведенными над какой-то постоянной работой, не могли выпрямится достаточно, чтобы она могла посмотреть в глаза Бурзмали. Она вместо этого посмотрела мимо — странная, уклончивая поза.
— Какую важную персону ты ожидаешь? — спросил Бурзмали.
Женщина содрогнулась, и ей понадобилось долгое время, чтобы понять.
— Очень важные люди заходят сюда, — ответила она.
Лусилла распознала сигналы ее тела и сказала Бурзмали:
— Она с Ракиса!
На Лусиллу устремился любопытный пристальный взгляд старухи. Древний голос произнес:
— Я была жрицей, леди Хорму.
— Разумеется, она с Ракиса, — сказал Бурзмали. Его тон предостерегал Лусиллу не задавать вопросов.
— Я не причиню вам вреда, — прохныкала карга.
— Ты до сих пор служишь Разделенному Богу?
Опять понадобилась долгая пауза, прежде чем женщина ответила.
— Многие здесь служат великому Гулдуру, — произнесла она.
Лусилла поджала губы и еще раз осмотрела всю комнату. Эта старуха резко уменьшилась в своем значении.
— Я рада, что не обязана убивать тебя, — сказала Лусилла.
Челюсть старухи отпала в пародии на удивление, а по губам потекла слюна.
Потомок ли она Свободных? Лусилла почувствовала, как ее пробирает дрожь отвращения. Эта неприкаянная нищенка была рождена от людей, ходивших высоко вскинув голову, гордой походкой, от людей, которые умирали мужественно. Эта могла умереть только хныча.
— Пожалуйста, доверяйте мне, — прохныкала старая карга и поспешно покинула комнату.
— Зачем ты это сделала? — спросил Бурзмали. — Это те самые, кто доставят нас на Ракис!
Она просто взглянула на него, распознав страх в его вопросе.
Это был страх за нее.
«Но ведь я не кодировала его», — подумала она.
С чувством потрясения она осознала, что Бурзмали разглядел в ней ненависть. «Я ненавижу их!» — подумала она.
«Я ненавижу людей этой планеты!»
Это была опасная эмоция для Преподобной Матери. И все же, она жгла ее. Эта планета изменила ее таким образом, которого она не хотела. Она хотела осознания того, что могут быть подробные вещи. Понимание разумом — это одно, а жизненным опытом — совсем другое.
«Проклятье им!»
Но они уже среди проклятых.
В груди у нее болело. Отчаяние! Нельзя убежать от этих новых мыслей. Что же произошло с этими людьми?
«С ЛЮДЬМИ?»
Оболочки были здесь, но они больше не могли быть названы полностью живыми. Хотя опасными. Крайне опасными.
