Николай Прокошев - Семь крестов
Над ним возвышались двое слуг герцога и пинали его ногами, но не сильно, а просто не давая подняться. Извиваясь как червяк, парень умолял о пощаде, что еще больше раззадоривало прислугу. Отрешенным взглядом Пес с минутку понаблюдал за происходящим и собрался было уходить, как мальчишка вдруг завидел хозяина. В глазах Матиаса читалась мольба о спасении, но Гектор, пожав плечами, отошел прочь.
К этому моменту пир уже завершался. Последним штрихом служила подача пряностей: корицы, ванили, миндаля, мускатного ореха, сахара, цукатов. Прусс как можно незаметнее занял свое почетное место. После ужина начались танцы. В умелых руках музыкантов протяжно прогудели первые аккорды переносных органов, тоненько зазвенели колокольчики, мелодично пропели лиры и грянули струнами лютни.
Гости гурьбой поспешили в центр зала, откуда предусмотрительно унесли все столы. Закружились хороводы, мужчины, галантно исполняя реверансы, приглашали дам. Виночерпии, не зная отдыха, то и дело наполняли кубки.
Только далеко за полночь музыка смолкла, и полупьяная толпа принялась потихоньку вываливаться из тронного зала. Одни утаскивали что-нибудь со столов, другие, запинаясь, роняли посуду на пол, третьи горланили песни, швыряя фрикадельки друг в друга.
Герцогская чета сильно утомилась, но была очень довольна, судя по благодушному выражению лиц. Как только последний человек покинул залу, молоденькая камеристка герцогини, к удивлению Пса, на чистейшем нижненемецком наречии сообщила, что их светлость желают видеть гостя у себя в покоях.
– Как вам понравился прием? – Маргарита, супруга Жана, тоже говорила на безупречном немецком.
– Очень понравился, ваша светлость. – Из рук той же камеристки Гектор с благодарностью принял настой из вербены и мяты, сдобренный медом. – Изумительный пир, восхитительное угощение. Спасибо.
– Он привез ворона. Завтра пробовать. Дела завтра также, – в удобном, с высокой спинкой кресле, вытянув ноги к огромному камину с резным каменным кожухом больших размеров, чем повозка, на которой приехали Пес и Матиас, расположился Иоанн со сложенными на животе руками. – Ты ушел. Что, еда?
– Да, ваше сиятельство, простите.
– Бывает. Я однажды есть устрица. Три дня горшок срать.
– Но, Жан!
– А что? Жопа болеть и сейчас. Не ешь устрица, человек!
– Не буду. С вами за столом сидел мальчик, госпожа. Это ваш сын?
– Да. Единственный сынок наш, – супруга герцога всхлипнула. – Маленький Жан умер во младенчестве, малыш тяжело болел. А вот Филипп крепкий. Мы здесь редко бываем, в основном во Франции – он наместник в Генте. У тебя есть дети?
– Нет, госпожа. – Настой, и вправду чудное средство, которое употребляют перед сном, расслабляюще подействовал на полубрата. – Не сподоблюсь никак – сплошь государственные поручения. Но, как вернусь, обязательно восполню сие досадное упущение.
– Делать дети не требуют много ум. Я сделать восемь, – Иоанн лукаво подмигнул жене. – Ты добрый. Я дам деньги фон Плауэн. Одно условие – ты сходить в подвал.
– Жан! Зачем отправлять человека в это ужасное место?
– Храните деньги в подвале? Отличное решение.
– Подвал хранит преступники, а также чудище. Поговори с ним. Он скажет – я дам. Нет – магистр пардон. Фон Плауэн мне друг, но чудище решать. Он – советник.
– Отцу Великому магистру негоже надеяться на… чудище. Ему сейчас очень нелегко…
– Легко только мертвец. Трудно придумал люди, чтобы скулить, как собака. Предатель убить мой отец, – независимо от того, что он говорил, герцог никогда не повышал голос. – Государство дрожит. Пять раз меня хотеть убить. Мне легко?
– Жан! – Жестом отослав служанку, Маргарита тоже встала. – Я ухожу к себе. Пора спать. А вы, молодой человек, не ходите в подвал. Нечего вам там делать.
Через минутку герцога сморило, и Гектор тихонько вышел из комнаты. Что же это за подвал и какое еще «чудище»? У постовых Пес на пальцах спросил, как найти подземелье. Как выяснилось, оно находилось в соседнем здании под часовней. Знакомое соседство. На стук распахнулось окошко, за ним в потемках появилось пухлое лицо бородатого толстяка. Он на голландском языке что-то спросил у прусса, тот ответил на немецком. Улыбнувшись, надзиратель открыл дверь.
– Отколь будешь, друг? – толстый тоже умел говорить по-немецки.
– Вы что тут, все по-нашему говорите? – Пришлось пригнуться, чтобы пройти внутрь.
– Да нет. Только герцогиня и ее свита, ну да я еще. Их светлость баварских кровей, а мне посчастливилось быть дальним родственником ее кузена. Вот и присоветовали хлебное местечко.
Коридор, один в один похожий на тот, что вел к лепрозорию, отличался лишь наличием тесных камер по сторонам. В клетушках размером пять шагов на семь друг напротив друга, закованные ногами, руками и головами в одну продольную колодку, сидело человек по пятнадцать.
Иссохшие почти до костей, полулюди-полупризраки не могли проронить ни звука. То, во что они были одеты, нельзя описать даже как лохмотья – сгнившие тряпки держались на синих, вспухших, израненных телах на одном честном слове. У многих отсутствовали носы, уши, глаза. Языки, видимо, тоже. Иначе они бы тотчас принялись неистово умолять о пощаде в виде скорейшего лишения жизни.
Выполненный в виде решетки пол накрывал небольшое углубление, где, не имея возможности вытянуться в полный рост, находились другие узники. Их скрюченные пальцы высовывались из-под прутьев в надежде поймать тараканов или грызунов. В стенах продолбили ниши, куда вместили пузатые, похожие на посудные шкафы маленькие остроги, в которые тоже запихивали заключенных, обрекая их на полное обездвиживание.
Вдруг из-за двери в левой стене послышался оглушительный вопль, полный боли и отчаяния. Затем оттуда с силой вышвырнули мужчину с переломанными ногами. Надсмотрщик ловко подхватил его, открыл люк в полу и, словно куль с морковкой, пинком скатил внутрь.
– За что вы их так? – Проходя мимо открытой двери, Гектор стиснул зубы, увидев, как два здоровяка в кожаных фартуках через специальную маску с воронкой заливают воду в глотку еще одному несчастному.
– Всякая мразь. Воры, насильники, убийцы, – толстяк сплюнул сквозь решетку. – Видишь у них на плечах клейма? Три клейма – башку долой.
– Зачем три?
– Раньше преступникам что-нибудь отрубали или выкалывали глаза. Ну, чтобы все видели, кто они такие. Образовалась загвоздка. Как докажешь, что он злодей? Он наврет, что потерял руку или глаз на войне, разбойники напали, или еще чего-нибудь выдумает.
– И вы стали их клеймить, чтобы опознавать сразу?
– Когда Пес пригляделся, то, действительно, заметил у многих узников на плечах выжженные отметины.
– Конечно. По клеймам видно города, где они сотворили зло. Где-то за два вешают, у нас за три. Филипп – добрая душа, что тут поделаешь, – надзиратель снова широко улыбнулся. – Преступники заслужили все это. Не больно-то они заботились о здоровье тех, кого грабили и убивали. Тюрьма – не сад для прогулок. Здесь должно так быть! Вот ты бывал в других тюрьмах, что там?
– Бывал. Там не пытают людей.
– Где это? Как же, в Германии не пытают! А-ха-ха!
– В Пруссии.
– Еще бы сказал – в Византии. Что такое Пруссия? В Пруссии, видите ли, не пытают!
– Точнее, пытали… В одном месте, но сейчас уже нет. Вы их кормите хотя бы?
– Хорошо, что напомнил. Надо бы им воды, что ли, дать.
– А сколько они тут сидят?
Прусс остановился у одной из арочных дверей, вокруг которой кирпичи почернели от копоти факелов.
В дальнем конце коридора начинались комнаты для душевнобольных. Сквозь окошки виднелись сумасшедшие, пристегнутые особым ременным корсажем к железным койкам. Как объяснил надзиратель, здесь ютились люди из придворной челяди или аристократических семей, тронувшиеся рассудком. Одна – косматая женщина из небуйных, с лицом, на котором застыло выражение ужаса, – металась по комнатке, облаченная в длинное платье с рукавами, завязанными за спиной. Другой – черноволосый паренек, закованный в кандалы, – имел вид маленького ребенка, настолько беззаботным он выглядел, будто находился не в подземелье, а на лугу с бабочками. Его голову венчало некое подобие мягкого тюрбана, «чтобы не разбил себе башку».
– До казни обычно, – равнодушно пожал плечами надзиратель. – Иные – пока сами не подохнут, бывает, приводим народ, показываем, чтобы баловать и в голову не пришло. Нет смысла держать таких по пять-десять лет, сам понимаешь – спроваживаем на каторгу. Конечно, не знаю, как у вас в вашей Пруссии, но здесь за убийство наказание одно!
– Догадываюсь, какое.
Визитер и провожатый подходили к тыловой камере, укрепленной такой мощной дверью, как если бы за ней содержался, по меньшей мере, какой-нибудь дракон.
