Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд Смерти. Полночь
— Это Готти-то? Упаси Великий Бакра!.. Но давайте по существу. Как вы оказались в тылу, если Южная армия, к которой вы приписаны, выступила на помощь сражающейся Западной? Откуда у вас капитанская перевязь, ведь вы ходили в теньентах? Кто дал вам право безобразничать за спиной действующего Проэмперадора Юга и портить людям завтрак?
— Граф Дорак… Граф Дорак…
— Оставьте. Ваш отец не регент и не Проэмперадор, хоть у него и проклюнулось воображение. «Командующий Кольцом Эрнани…» Чувствуется, что Дидерих был еще и Сэц-Дораком.
Марсель был беспощаден и великолепен; пожалуй, он снискал бы одобрение самого мэтра Инголса. «Вначале, — пытался наставлять Эпинэ старый законник, — вопросы, которые сбивают с настроя, потом насмешка и как завершение — козырь из рукава, пусть и небольшой. Все вместе ломает самую крепкую линию…» Линия Дарзье крепкой не была. Капитан явно пытался придумать достойный ответ и не мог, однако жаль его Роберу не было. За спиной начальства прятали усмешки солдаты, предсказанная Валме байка вызревала на глазах. Скрипнули половицы — хозяин бочком подобрался к окну и отодвинул занавеску: двор был полон адуанов. Козырь Валме был не из мелких, и повернувший голову на скрип Дарзье это понял.
— Я доложу о вашем самоуправстве, — нашелся наконец он.
Валме бросил на стол кошелек.
— Сто таллов против десяти, что ваш батюшка после встречи с моим впадет в меланхолию и отучится… забираться в чужие астры.
— Столько же на то же. — Мевен положил обручальный браслет рядом с кошельком, и Робер вспомнил, что Иоганн обручен с Леони Дорак. Был.
2Счастье было прекрасным и чужим, но оно существовало! Как и долгая, дольше всей жизни Мэллит, любовь, как свет в глазах роскошной и тепло в голосе нареченного Куртом, целовавшего руки жены.
Гоганни видела встречу этих двоих на плавучем мосту, и сердце девушки плакало от боли и пело от радости. Не ее любили, и любила не она, но обретшие друг друга после разлуки были прекрасны в своей зрелости, как прекрасно плодоносящее лето. Только несколько мгновений взяли они у тех, кто следовал за своим генералом или ждал в озерном замке, но эти мгновенья озаряли душу Мэллит и дарили надежду.
— А вот и Мелхен. — Юлиана обернулась и взяла гоганни за руку. Представляешь, она называет меня «роскошная»… Вот ведь бельчонок!
— «Роскошная»? — Курт смотрел на Мэллит, но думал о жене. — Когда я тебя увидел, ты была не цветочком, а бутоном. Розовым, как заря, а эта розочка будет белой.
— Я надеялась на молодого Норберта. — Женщина всхлипнула. — Но он уже никого не подведет к своему деду… Бедный Зигмунд!
— Все Катершванцы погибли так, как должно воинам Бергмарк, — нареченный Куртом вновь поднес к губам руку любимой, — но тебе нельзя долго оставаться у воды. Здесь дует!
— Я — роза, но северная. — Роскошная коснулась щеки супруга и засмеялась; стань аромат истинной розы смехом, он был бы таким. — Курт, я же понимаю: твоим парням надо слезть с лошадей и пообедать. Мелхен, милая, идем…
Мэллит пошла по могучим плотам первой, стараясь не мешать. Она не вслушивалась в голоса и тихий смех за спиной, она просто знала, что в озерный замок вступает любовь. Такая, какой ее создал Кабиох. Но кто вырастил рядом со щедрой яблоней понсонью, что, умирая, порождает гибель? У выносной башни Мэллит почуяла ее дыханье и подняла взгляд. Меж двух зубцов стояла хозяйка. Опершись руками о камни, она глядела вниз — не на одинокую Мэллит, на чужое счастье. Гоганни обернулась — супруги держались за руки и не замечали никого.
— Да не станет взгляд нареченной Ирэной проклятьем, — попросила у вступающей в силу Луны девушка. — Любовь угодна Кабиоху, так защити же любящих от зла и боли, как защищаешь тех, кто не нарушил волю Его.
Мэллит не могла ни остановиться, ни остановить, через несколько шагов зло на башне стало недоступно для глаз; теперь девушка видела лишь стены и поднятую решетку, за которой ждали люди с гостевой чашей. Генерал Вейзель пил, отвечал на приветствия, просил позаботиться о своей лошади и своих людях; данная ему щедрой Луной женщина улыбалась и обнимала Мэллит, думая о муже, и только о нем.
— Курт похудел, — шептала она, когда они шли к дому. — И он очень встревожен, мы не должны его огорчать… Он очень занят, но приехал за мной сам! Конечно, я сказала ему, что надо было прислать кого-то из офицеров, но он и слышать не хочет. Курт недоволен, что я не в Хексберг, но он счастлив, что я здесь.
— Я вижу, — тихо отвечала Мэллит. — Его глаза полны радости, они тянутся к любимой, как конь к воде и пчела к цветку.
— Золотинка ты моя! Ничего, скоро и к тебе потянутся! Чтобы на празднике была с зелеными лентами!
— Я буду, — безучастно согласилась гоганни, глядя на стоящую у парадного входа хозяйку. Нареченная Ирэной прятала яд своего сердца подо льдом разума. Ее взгляд был спокоен, а слова учтивы.
— Мы с супругом рады приветствовать лучшего артиллериста Золотых земель. К сожалению, граф Гирке пока не выходит к столу, но он будет очень рад, если вы разделите его уединение.
— Разумеется, я засвидетельствую свое уважение графу Гирке. — Гость коротко поклонился. Он был немолод, но владел своим телом в совершенстве. — Нам есть что обсудить. Дриксы не позволяют забывать о том, что идет война и нам еще долго возвращать то, что мы потеряли.
— Хотелось бы верить, что к зиме в Марагоне не останется ни одного дрикса, — голос хозяйки был серебрист и холоден, как ее озеро, — но, боюсь, это невозможно.
— Регент Талига герцог Алва считает слово «невозможно» глупым и трусливым.
— Мне говорили, что он не любит некоторых слов. Я передам моему супругу, что вы его навестите, и буду ждать вас в столовом покое. Надеюсь, вы любите лунную форель?
— Курт любит рыбу, — подтвердила Юлиана, и нареченная Ирэной улыбнулась. Если б гоганни не слышала исполненных злобы слов и не стыла от ветра чужой ненависти, она решила бы, что графиня Гирке любуется чужим счастьем и оплакивает свое. Но Мэллит знала правду, и ей стало страшно.
— Бедная девочка, — вздохнула Юлиана, провожая глазами ту, что уходила. — Лишиться почти всех родных и чуть не потерять мужа… Это ужасно! Ей уже двадцать восемь, и она все еще бездетна! Что ни говори, а браки между родственниками нужно запретить. Курт, ты ведь знаешь, как я отношусь к тому, что устроила моя сестра? Но она сразу же родила Ротгера, а потом еще шестерых. Конечно, они не умеют себя вести, но они есть, и они здоровы.
— Юлиана, любовь моя… — Курт покачал головой и улыбнулся. Его улыбка и улыбка нареченной Ирэной рознились как черешневый цвет и снег. — Тебе пора прилечь.
— Мне? — переспросила шепотом роскошная. — Или нам? Рука об руку они вошли в свои покои, и Мэллит отстала, не желая, подобно воробью, собирать крошки чужой нежности. В окна лился аромат цветов, и девушке захотелось их увидеть. Если б гоганни знала, что встретит хозяйку, она обошла бы сад, как обходят болото, но было поздно.
— Я хотела увидеть цветы, что распускаются к вечеру, — сказала Мэллит, ведь тишина порождает бурю.
— Среди растений есть и такие. — Голос графини был ровен и любезен. — Например, ночная фиалка и ложный лилейник. Идемте, я отведу вас к ним.
— Спасибо… сударыня.
— Я горжусь своими цветами и охотно их вам покажу. Мэллит пошла, ведь пока первородная Ирэна была с ней, она не бросала тень на чужую радость. Девушка не знала, что отвечать, если ей напомнят встречу в лабиринте и спросят о первородном Валентине, но хозяйка говорила лишь о цветах, которые не должны здесь расти, но растут. Их было много, и они не тосковали по родным местам.
— Скоро осень, — говорила хозяйка. — В прошлом году заморозок случился уже на восьмой день Летних Молний, и йернские шары так и не зацвели, но нынешнее лето к цветам добрее. Смотрите. Первыми распустились лиловые, но скоро будут и винно-красные, и золотистые, как ваши глаза.
Йернские шары в родном доме звали гарелли, они росли во дворе, даруя мечту о счастье, ведь нареченная Гарелли его обрела. Гоганни присела на корточки и подняла голову, глядя снизу вверх на лиловых гордецов. Эти цветы не пахли, но в воздухе витал горьковатый аромат, он шел от травы, посаженной вдоль дорожек, и это был запах дорог, Мэллит узнала его на пути и спросила, что это. Первородный Робер ответил: герба.
— Герба, — негромко, словно приветствуя, сказала девушка, — герба…
— Она растет везде к югу от Олларии, но больше всего ее в холмах Эпинэ. Когда-то меня туда тянуло. — Нареченная Ирэной размяла в пальцах травинку и поднесла к лицу. — Если бы осень была эрэа, она пахла бы увядающей гербой.
Это была третья женщина: не лед и не яд, а горечь. Мэллит не знала, сколько еще лиц у нареченной Ирэной и есть ли средь них истинное, но молчание жгло, как уголья, и резало, как осколки.
