Виталий Гладкий - Посох царя Московии
Ворон все понял. Великий князь хотел спасти сына с помощью инрогового посоха. Утопающий хватается за соломинку… А когда это не удалось, он в ярости выбросил его вон. Это Ивашка Рыков слышал. Иоанн Васильевич то рыдал, то рычал, как тигр, и поносил последними словами купцов-обманщиков, всучивших ему подделку, притом за огромные деньги. Наверное, кто-то из рынд подобрал посох и спрятал в камору, чтобы потом переправить в царскую сокровищницу.
Иван бросил взгляд на окно. Скоро совсем стемнеет… Надо что-то делать…
Решение пришло легко, словно кто-то нашептал на ухо. Будь что будет! Иного выхода нет. Нужно вспомнить давно забытое ремесло. И Ворон начал с лихорадочной быстротой выковыривать из посоха драгоценные камни…
Ночь застала его на пути в Москву. Стража у ворот Александровского кремля выпустила Ворона беспрепятственно. Испуганные стрельцы боялись даже собственной тени, а тут какой-то важный господин на гнедом жеребце утверждает, что послан Иоанном Васильевичем с важным поручением. Никаких бумаг у него нет, но поди знай, что это за птица… Царь мог и устный отдать наказ. А спросить не у кого — отворять ворота или держать взаперти; все начальство куда-то подевалось.
Иван летел в Москву как на крыльях — будто и впрямь превратился в черную птицу, от которой получил свое прозвище. В мешке, притороченном к седлу и прикрытом попоной, лежал рог инрога, выломанный из посоха. Все страхи вдруг исчезли в один миг, и Ивашка Рыков, словно по мановению волшебной палочки, снова стал бесшабашным лесным разбойником…
Утром следующего дня московскую заставу миновали сани старьевщика, нагруженные разной рваниной. Лошадьми управлял кудрявый малый в поношенном армяке, а на задке сидел старый заскорузлый дед, который все время кашлял и плевался. Стрельцы к саням даже не подошли.
— Проезжай… да побыстрей, — буркнул стрелецкий десятник. — Ездют тут всякие… чаво дома не сидится?
Он совсем не удивился, что из Москвы вывозят такое непотребное старье. Стрелец знал, что за поношенную одежду, если ее хорошо починить, в российской глубинке можно было выручить вдвое по сравнению со столицей. Тем более, что старьевщики обычно торговали свой «товар» за натуру; они брали разную живность, чтобы потом продать ее в Москве с большой прибылью, даже сдав оптом.
Ворон с облегчением перевел дух лишь тогда, когда сани свернули на дорогу, ведущую в Боголюбово.
— Домой тебе никак низзя, — сказал Ондрюшка. — Сразу словят… — Иван лишь согласно кивнул. — А близ Боголюбова есть такие места, куды царские стрельцы даже носа не сунут. Знаю я… В лесу есть горушка, а в ней пещеры… когда-то отшельник жил. Скрытное место. О нем мало кто знает. Перебьемся как-нибудь, пока все затихнет, а там видно будет…
Копни стрелецкий десятник барахло на возе, его удивлению не было бы предела. Под тряпьем покоились два сундука с добром. Один из них принадлежал самому Ивашке Рыкову; в нем, кроме большой суммы денег, в основном лежали его рукописи, книги и рог инрога. А второй сундук был собственностью Бомелиуса. Убегая в спешке, он спрятал большие ценности — серебряные чаши, кубки, братины, даренные ему царем и боярами. Ворон нашел этот тайник…
Дорога постепенно втягивалась в лесные заросли. Ворон мрачно улыбнулся — где теперь Кудеяр? Одни болтают, что помер он, даже могила знают, где находится, другие рассказывают, что помиловал его царь и стал служить ему Кудеяр верой и правдой в кромешной сотне…
Исчез Кудеяр. Только слава и осталась, да сказки разные. Будто бы все добро, нажитое в разбоях, попрятал он в разных местах. В Брянских лесах даже называли местность, где скрыты клады, закопанные Кудеяром. Говорят, что над камнями, прикрывающими эти сокровища, вспыхивают огоньки, а два раза в неделю в двенадцать часов слышен жалобный плач ребенка.
«Брехня все это, — скептически думал Иван. — Не так уж и много было этих богатств. Что-то продавалось и проедалось, что-то так раздавали бедноте, а остальное обычно дуванилось[161] между разбойниками. Касаемо доли самого Кудеяра… что ж, возможно он что-то и припрятал. Да вот только кто этим кладом воспользуется…»
Ворон, сидевший на верхушке ели, тяжело взмахнул крыльями и взлетел к серому небу. Низкие тучи уже начали ронять первые снежинки, и вскоре сизая пелена скрыла от его острых глаз и дорогу, и сани, увозившие талантливого астролога-самоучку Ивана Рыкова и бывшего разбойника Ондрюшку в неизвестность.
Глава 18. Горький холм
Тяжелый удар в челюсть швырнул Глеба на землю и грубый голос рявкнул:
— Где карта, козел?!
Тихомиров-младший помотал головой, чтобы собрать в единое целое расплескавшиеся в голове мозги, сплюнул кровь из разбитых губ, и ответил:
— О чем вы, мужики?! Какая карта? Все, что у нас есть — перед вами.
— Товарищ не понимает… Счас дойдет…
Здоровенный бык одним рывком поднял Глеба за шиворот с земли и примерился снова влепить ему увесистую затрещину, но его остановил вкрадчивый бархатный баритон:
— Владьимир, погодите… Ви можете его… как это у вас говорьят?.. замочить. А мне он нужен живым.
Обладатель баритона, судя по речи, был иностранцем. К тому же он резко выделялся своим элегантным дорожным костюмом и манерами на фоне трех бандитов-братков, главным из которых был Вован. По ошеломленному выражению на лице Дарьи, с которым она глядела на этого господина, Глеб сообразил, что перед ними, скорее всего, таинственный Карл Штаден, «заказчик».
«Облысевший пудель…» — злобно подумал Глеб. В облике иностранца и впрямь было что-то собачье; а длинные кудрявые волосы соломенного цвета — как у известного французского актера Пьера Ришара — венчала немалая плешь.
Их схватили, когда они отдыхали у подножья Горького холма, возле знаменитого ключа, излечивающего от пьянства. Горушка вполне оправдывала свое название, потому что вода в роднике была немного горьковата, будто ее настаивали на полыни. Но горечь едва чувствовалась, и пить воду вполне можно было.
Однако Глеб лишь попробовал ее на вкус и сразу же выплюнул.
— Боитесь, что больше не сможете… как это у вас, мужиков, называется… а, вспомнила — квасить? — с ехидством полюбопытствовала Дарья-Дарина.
— Вы удивительно догадливы, милая. Все верно — квасить. А еще кирять, бухать, гужевать, калдырить… и так далее. Не хочу терять последнюю радость в жизни. Курить все равно когда-то придется бросить, сейчас это модно и везде приветствуется, да и здоровье все же нужно поберечь, а с женщинами у меня как-то не очень… — Глеб бросил на нее многозначительный взгляд.
Дарья фыркнула и покраснела. Видимо, вспомнила утро…
Глебу приснился эротико-мистический сон, наверное, навеянный ночным пиршеством, — голые русалки прыгали через костер. Он проснулся в томлении и в первый момент не понял, где находится и кто лежит рядом с ним.
Дарья, тесно прильнув к нему и обняв за шею, спала как младенец, причмокивая во сне пухлыми розовыми губками. Они легли спать далеко заполночь, притом безо всяких церемоний; просто пришли в избу, упали, не раздеваясь, на полати как подрубленные и уснули мгновенно, что называется, на лету.
Сообразив наконец что и к чему, Глеб почувствовал жар, который поднимался откуда-то изнутри и всколыхнул все его мужское естество. Ему стало немного не по себе, но он, чтобы не разбудить ее, пролежал рядом с девушкой в полной неподвижности еще добрых полчаса, пока она не проснулась.
Открыв глаза, Дарья некоторое время с удивлением созерцала его профиль и свою руку, так удобно лежавшую на груди Глеба, а затем подхватилась, как ошпаренная.
— Совратитель! — бросила она сердито и спрыгнула на пол. — Как не стыдно?!
— Это еще нужно определить, кто кого совращал, — ответил Глеб, следуя ее примеру; он встал и потянулся до хруста в костях. — Вы едва не задавили меня в своих объятьях.
— Врете!
— Ни в коем случае. С женщинами я всегда честен. Однако, сознаюсь — мне было чертовски приятно.
— Да ну вас!..
С этим словами рассерженная Дарья пошла наводить марафет. Вернулась она в избу озадаченная и удивленная.
— Что-то случилось? — спросил Глеб.
— Случилось… — буркнула девушка. — Почему у меня пятки черные? Не могу отмыть.
Глеб рассмеялся.
— А не нужно было на горящих угольях танцы устраивать, изображая из себя нестинарку.
— Не поняла… Какие уголья, какие танцы?
— Вы что, ничего не помните?
— А что я должна помнить? — Дарья с подозрением уставилась на Глеба; наверное, она подумала о чем-то другом, потому что на ее лице начал появляться румянец. — Вы хотите сказать?..
— Что вы, дорогуша. Успокойтесь. Это не то, о чем вы подумали. Как я мог? Мы ведь с вами всего лишь партнеры. Бесполые существа. Бизнес есть бизнес, ничего личного. И потом, нельзя использовать временные женские слабости, особенно когда она на изрядном подпитии. Это не по-мужски. Просто вчера вечером вы перебрали лишку (коль ничего не помните) и лихо отплясывали вместе с родноверами ритуальные танцы посреди кострища.
