Марк Даниэль Лахлан - Песнь валькирии
— Женщины на холме. Валькирии. Вэльсирги. Мертвые Сестры.
Тола перекрестилась. Хэлс был мертв. Ее братья погибли. Все, кого она знала в деревне и фермерских хозяйствах, погибли или умирали. Лишь она осталась жива. Она понимала, что во всем этом не было ее вины, но, глядя на стоящие камни и странного северянина с его тяжелым, мрачным видом, она не могла не чувствовать себя виноватой.
— Я скоро умру здесь, — сказала она, изо всех сил пытаясь вспомнить норвежские слова.
— Ты должна жить. Ты нужна мне.
— Зачем?
— Месть. Их кровь за нашу кровь.
— Я не могу сражаться.
— Валькирии. Вэльсирги. Ты помочь. Ты — вёльва. — Он указал на нее пальцем. — Ведьма.
Она пыталась понять, можно ли ему доверять: смотрела ему в глаза, слушала эхо его мыслей, звучавшее в его дыхании, в выражении его лица. Но она ничего не находила в нем, только животный страх.
— Я найду коня, — сказал он.
Ее уже трясло от холода, несмотря на плащ. Дикарь тоже дрожал. Он подошел к одному из убитых воинов, снял с него плащ и закутался. Затем он скрылся в тумане, но вскоре вернулся с еще одним плащом, которым обернул ее поверх того, что уже был на ней.
— Мы идти, — проговорил он.
— Куда?
— Не здесь.
— Огонь, — сказала Тола.
— Огонь. Да. И месть.
Она посмотрела вниз — туда, где за туманом должна была быть долина.
— Обратно?
Он, казалось, не понял, о чем она говорила.
— Вниз, — сказал он.
— Я не боюсь умереть.
— Тогда умри хорошо, не замерзни. Умри за землю.
Ее душа расширилась, взгляд охватил мерзлую вершину холма и, пробившись сквозь туманную завесу, спустился к горящим усадьбам. Долина была полна людей со злыми намерениями. Она чувствовала их кипящую злость, вражду и недовольство своими вождями, она слышала их жалобы. Больше не хочу жечь усадьбы. Я устал и хочу отдохнуть у огня. Почему мы воюем зимой? Эти люди бедны, от них никакой добычи. Мы хотим разрешения брать рабов. Этот ублюдок должен позволить нам…
Она ненавидела их еще больше, чем если бы они пришли сюда убивать по своей воле.
— Магия имеет цену, — сказала она.
— Что ты можешь заплатить?
— Ничего.
— Тогда что судьба потребует от тебя?
— Ничего.
— Что ж, возьми свое. Во-первых, живи. Сначала тепло.
Ноги ее онемели, тело трясло, руки почти ничего не чувствовали.
Будущее пришло к ней в виде этого мужчины, который принес смерть и доброту. Он был норвежцем и, возможно, привык выживать. После великой битвы, когда Гарольд отбросил норвежских викингов обратно в море, те из них, кому не удалось отвоевать свои корабли, бродили по земле небольшими бандами. Благодаря удаче им удавалось выживать. Эти люди принесли в их страну множество бед, хотя половина всех англичан — два или три поколения — сами приплыли на ладьях.
Он помог ей встать и, поддерживая, повел через широкое плато. По дороге она увидела под ногами отрезанную голову норманна; где-то в тумане ржала одинокая лошадь. Дикарь быстро отыскал ее и помог Толе взобраться в седло. Опершись всем телом на спину лошади, она вскрикнула от боли, но сумела сесть в седло.
Она обняла лошадь за теплую шею и приникла к ней, однако дикарь повел ее вперед, и Толе пришлось выпрямиться. Каждый новый шаг, казалось, снова ломал ее ребра.
Спустившись с холма, они вышли из тумана, висевшего, словно шапка, на его верхушке. По всей долине еще горели огни. Как будто опять зажглись осенние костры, обозначая окончание лета, только теперь их было гораздо больше.
По древнему обычаю костры зажигали в конце лета, чтобы весной снова вернулось солнце. Сейчас казалось, что люди долины боятся, что солнце уже никогда не взойдет снова, и они зажгли все, что могли, чтобы упросить его вернуться обратно. Здесь больше не будет солнца, а если будет, то не останется никого, кто смог бы его встретить.
— Это конец мира, — сказала она. И, вспомнив слово из истории, которую когда-то поведал ей отец, добавила: — Рагнарёк. Сумерки богов.
— Да, — ответил человек. — Может, теперь всегда.
Ее брат, Хэлс, Нан Йохана. Все люди из долины. Кострища — так назывались эти осенние огни, но никто не был настолько глуп, чтобы сжигать в них что-то ценное, — например, кость, из которой можно сварить суп или сделать рукоятку для меча. А в этих кострищах будут кости. Человеческие, звериные — кости собак, кошек, скота, который не пригодился норманнам. От чувств, поднимавшихся из долины, как дым, распирало грудь — то были восторг и ужас, гнев и грусть, восхищение и отчаяние. В голове Толы будто лежал огромный камень. Она смотрела в ночь, пылающую огнем, морозом, звездами.
— Я украшу твоими костями мечи. Они отомстят за всю эту… — Она запнулась в поисках подходящего слова и, не найдя, сказала на своем языке: — Красоту.
Сорвавшееся с губ слово удивило ее. Она не видела никакой красоты в разрушении.
— Огонь, — коротко произнес мужчина. — А потом их кровь за нашу кровь.
Глава пятая
Проклятые богом
— Что, если она выздоровеет?
— Она не выздоровеет.
Леди Стилиану раздражали расспросы викинга. Путешествовать на верблюдах было не самым любимым ее занятием, но здесь, в красных песках пустыни Руб-эль-Хали, у нее не было выбора. От нестерпимой жары она под бурнусом обливалась потом. Ее стражники-северяне, однако, страдали еще больше. Это были крупные белокожие мужчины; от палящего солнца они покраснели, как лобстеры, и недостаток воды был для них пыткой.
Разумеется, днем идти было невозможно, и они изнемогали от жары под натянутыми тентами. Но теперь был закат — гневный красный глаз солнца окрашивал в кровавый цвет вершины дюн, а равнины между ними отливали голубоватым металлическим блеском. Солнце опускалось на пустыню, как молот на наковальню, и разминало ее своими ударами, словно металл. Лагерь готовился двинуться в путь: ветер, на четыре дня пригвоздивший их к месту, наконец утих. Арабы моментально свернули тенты, варяги нервно поглядывали на верблюдов.
Пленница не шевелилась. Это была девушка лет шестнадцати с пустыми, ничего не выражающими глазами, на ее бровях и в складках кожи не было ни капли пота.
Пока сворачивали лагерь, Миския, высокий варяг, склонился над ней. Во время песчаной бури ему было хуже всех — он стонал и громко взывал ко всем богам, какие только были способны его услышать, хотя, очевидно, его никто не слышал.
— Ты с ней это сделала?
— Она сама это сделала, — вместо Стилианы ответил Фрейдис, ловкий, проворный воин небольшого роста, который при ближайшем рассмотрении оказался женщиной.
Среди константинопольских римлян ее рост был средним, но для своих, варягов, она была маленькой. Это была личная охрана Стилианы — более приятная, чем компания мужчины. Она уже давно служила своей госпоже, и Стилиана привыкла полагаться на нее.
Тонкие светлые волосы Фрейдис выбивались из-под головного платка, а кожа ее стала совсем смуглой от солнца; на носу был след глины, правую щеку прорезал шрам.
В садах дворца, когда под мерцающим светом луны улицы отдавали небу дневной жар, Стилиана проводила вместе с ней долгие ночи.
Их объединяло очень многое, но Стилиана держала в тайне свою привязанность к стражнице. Не подобает выказывать такую любовь к слуге.
Фрейдис рассказала Стилиане свою историю. Она оказалась у варягов, когда те захватили корабль с ее соотечественниками в северных морях. Разумеется, они попытались ее изнасиловать — из принципа «поверь, мы этого не хотели», шутил Миския, — но она бесстрашно убила одного из них мечом своего павшего товарища. Варяги, изумленные поступком девушки, преподнесли ей в дар оружие и доспехи убитого воина. Практичная от природы, Фрейдис попросила разрешения присоединиться к ним, и они согласились, поскольку она сражалась не хуже мужчины. Стилиана могла убедиться в уникальном свойстве северян судить о человеке скорее по его поступкам, чем по его полу. Женщина могла проявить себя, как мужчина, а мужчина — как женщина.
Могла ли Фрейдис заменить Стилиане мужчину в других смыслах? Иногда. Даже в долгой жизни трудно оставаться равнодушной к тем, кто всегда рядом. Кроме того, любовь имеет свои преимущества. Так говорил ей брат.
— А руна девушки? — Голос Мискии звучал взволнованно.
— Все еще в ней. У нее только одна руна, — ответила Стилиана.
— Помолись, чтобы Один, властитель магии, хранил ее там, — сказал Миския, перекрестившись.
— Один мертв.
Тогда, много лет назад, когда дух ее по звездам низвергся туда, где обитают боги, она видела гибель Одина — его разорвал волк.
— Все равно я христианин, — заявил Миския. — Но не настолько он мертв, чтобы вы были уверены, что так будет вечно, не правда ли, сударыня?
— Не разговаривай таким тоном с прорицательницей, — сухо произнесла Фрейдис.
