Василий Сахаров - Северная война
– И поэтому было решено всё поставить на одно сражение?
– Да. Если выстоим под Волегощем, где сейчас строятся полевые укрепления, появится надежда, что все остальные наши противники на время отступят, и мы получим передышку. Ну а коли потерпим поражение, можно будет сказать, что мы уже проиграли. Останется только отступать, бить врага исподтишка, обливаться кровью и ждать следующего лета, которое станет для Венедии последним.
– Но есть же и хорошие моменты, – подбодрил я Рагдая.
– Какие? – горько усмехнулся князь.
– Во-первых, датчане так и не напали. Во-вторых, пять тысяч воинов из армии франков, сопровождая королеву Алиенору, вернулись на родину. В-третьих, мы дожили до наступления зимы, хотя крестоносцы грозились уже к концу осени уничтожить нас всех до единого и захватить Померанию. В-четвёртых, Европа сильно обескровлена, и германцы подумывают, что надо отступить, ибо на них могут навалиться угры, которые всё больше склоняются к византийскому патриарху. В-пятых, поляки грызутся между собой и не пытаются нарушить границу. В-шестых, нам удалось сохранить почти всех мирных людей, стариков, женщин и детей, которые через несколько лет, если мы выстоим, станут воинами. Вот такие хорошие моменты, так что нечего раскисать.
– Я не раскисаю, Вадим, ибо витязь всегда идёт до конца. Но всё же нам нелегко, и я устал.
– А никто и не говорил, что мы перебьём врагов без потерь. Так не бывает, княже, и ты это знаешь не хуже меня.
Рагдай поднял голову и хмыкнул:
– Ну, у тебя-то ещё и ничего. Воинов сохранил, и твои люди готовы драться дальше.
– Нет, ты не прав, – покачал я головой. – Прислушайся к ним получше, и убедишься, что их бодрость напускная. Да и с потерями не всё так хорошо, как могло бы быть. За весну, лето и осень я потерял тысячу сто воинов. Кто в Верхней Саксонии полёг, кто на берегах Лабы, кто во время прорыва через леса лютичей, а иные уже здесь, в чащобах между Дымино и Радогощем. Опять же наёмники с Руси себя беречь стараются. Они-то думали, что здесь война будет лёгкая, а как осознали, в какой кипящий котёл попали, так и задумались, а зачем им серебро, если на родину один из десятка вернётся. Пока я ещё держу их в узде, но терпелка у людей не железная, того и гляди, сорвутся да оставят меня с варягами и пруссами против всей вражьей силы. А когда наниматель помрёт, они никому уже не обязаны. Понятно, что храм Святовида вновь их под свою руку возьмёт. Однако недавно я узнал, что дружинники Берладника и степняки среди пленных лужичан выискивали проводников, которые могли бы их до границы с ляхами вывести. Вот так вот, княже.
– Да-а-а… – протянул Рагдай и поднялся. – Ладно, сколь ни сиди, а дело делать надо. Пошлю гонцов к Огарышу и местным вождям.
Я ничего не ответил. Остался сидеть на месте, закинул в кипящую воду сухие травы и снял котелок с огня. Разноцветные листья с добавкой мёда и сушёных ягод стали медленно опускаться на дно, и я, ожидая пока взвар можно будет пить, задумался. Мысли текли плавно и спокойно, а размышлял я, естественно, о нашем будущем. Неосознанно левая ладонь опустилась на рукоять клинка, и в своей голове я услышал змеиное пришепётывание:
«Вадим-с, ты должен-с встретиться в бою с тем-с тёмным-с, которого называешь Бернаром Клервоским».
Зачарованный клинок, который с самого появления Вадима Сокола в двенадцатом веке был у него, редко общался со мной. За минувшие полгода подобное случалось всего несколько раз, и каждый раз Змиулан был краток, изрекал пару-тройку слов и замолкал. Поэтому мне было интересно с ним перекинуться хотя бы несколькими фразами, и я мысленно спросил его:
«А зачем мне это?»
«Князья-с правильно-с думают-сс, что если убить-с Бернара и разгромить-с войско германцев-с, то крестоносцы отступят-с».
«Ну а тебе-то с этого что?»
«Свобода. Я получу-сс свободу-с, смогу-с покинуть тесную темницу-с в виде клинка-с и вернуться в своё дупло. Так-сс».
«А кто ты вообще такой?»
«Змиулан. По-вашему, демон-с. Меня сын, Вук Огнезмий, победил-с и вашим предкам-с передал-с, а они-то уже меня в сталь-с и заточили. Сначала сил не было-с, все в мире-с Творения-с оставил-с, но с тобой быстро восстановился, вот и разговариваю-с».
«И ты думаешь, что, убив одного тёмного слугу, пусть даже очень сильного, получишь прощение?»
Тишина. Ответа не было. Видимо, демон в клинке не хотел больше разговаривать, болезненный для него вопрос, или, может, устал. Ну ладно, дело его. Главное, что одна тайна немного приоткрылась, и этого мне пока достаточно. Теперь до битвы дожить бы, к Бернару, вокруг которого сотни превосходных вояк, пробиться и вонзить ему в грудь клинок. А что дальше будет, посмотрим. Пока впереди очередное дело: налёт на вражеский лагерь и прикрытие лютичей. Это главное…
В тот день больше ничего важного не произошло. Я выпил взвар, а затем собрал сотников, перед которыми поставил боевую задачу. Затем, оставив у костра чёрных клобуков и Берладника, доступно объяснил им, что сбежать, если у кого-то появится такое намерение, не получится. Они конечно же в один голос заверили меня, что ни о чём таком не думали, и наш договор будут выполнять до конца, а князь Иван Ростиславич даже возмутился и изобразил обиду. Однако мои слова они услышали, и я этим удовлетворился.
День пролетел в суете, и к вечеру подготовка к предстоящему прорыву лютичей была окончена. Разведка определила подходы к Радогощу, а я прикинул удобные места, где на реке Пене можно относительно легко остановить вражескую погоню. Потом, уже ночью, прибыл воевода Огарыш, с которым пришло двести пятьдесят воинов, а ближе к полуночи подтянулось несколько небольших самостоятельных партизанских отрядов из местных жителей. Тогда же прошёл военный совет, далее был отдых, а с утра, не торопясь, мы начали выдвижение к столице лютичей.
Двигались не очень долго, ибо вражеские дозоры не дремали и постоянно вели наблюдение за подходами к осаждённому городу. Поэтому пришлось остановиться в лесу, и вперёд выдвинулся сводный отряд разведчиков из лучших местных партизан, моих лесовиков, дружинников Рагдая и нескольких воинов Огарыша. Остальные могли отдохнуть. И в первых сумерках мы спустились на лёд реки Пены. В голове колонны шли лыжники лютичей, за ними следовала конница, а в самом конце топала пехота. Часам к десяти ночи мы остановились в паре километров от города, и, поднявшись на берег, можно было разглядеть многочисленные костры вражеского лагеря.
Время тянулось медленно, а после полуночи, словно на заказ, с тёмных небес повалил снег. Воины сразу же заулыбались, наши шансы на успех заметно повысились. А потом появились разведчики, которые доложили, что дальние посты крестоносцев обезврежены. И с этого момента операция вошла в активную фазу. Часть воинов осталась на реке строить баррикады из заранее прихваченных из леса стволов, а конница тронулась с места.
Тихо позвякивала сбруя и поскрипывала кожа сёдел. Подковы лошадей и подбитые железом подошвы сапог втаптывали в лёд свежий снежок, и когда мы оказались невдалеке от окраины вражеского лагеря, стоящий на девяти холмах Радогощ загорелся. Сначала заполыхало одно здание, затем другое, а за ним третье. Холмы, один за другим, покрывались огненными пятнами, которые быстро расползались к стенам, и Рагдай отдал команду:
– Вперёд! Бей врагов!
Конница пошла в атаку. Пехотинцы находились на флангах и оказывали ей стрелковую поддержку. Разделявшие нас и германцев сотни метров были преодолены одним рывком, и началась рубка. Вновь ржали разгорячённые кони и звенели клинки. Горели вражеские шатры и повозки. Падали, окрашивая белый снег кровью, люди. Ничего нового, работа по заранее продуманному плану – налёт и соединение с защитниками города. Хотя кое-чем эта ночь всё же запомнилась.
Когда санный обоз княжича Вукомира, с которым я встречался несколько лет назад в Волегоще, а затем пересекался на Руяне, прорвался через стоянку германцев и помогающих им славян, на выручку к воинам Альбрехта Медведя подоспели франки. Сильный отряд рыцарей влетел в бой с левого фланга, и я услышал окрик Рагдая:
– Все ко мне!
Рядом оказалось человек сорок, в основном дружинники Ивана Берладника, и мы поспешили на зов поморянского князя.
Резкий поворот. Я впереди, следом воины. Ветер бьёт в бок, швыряя в меня снежные комья, наверное, вскоре начнётся метель, первая этой зимой. Конь выносит меня на небольшой участок чистого поля и разгоняется. Умное и смелое животное несётся над землёй, и меч в моей руке направлен на врагов, которые схватились с гвардейцами Рагдая.
– Бей! Убивай! – вплетается в боевые кличи поморян и франков мой голос, и я вступаю в схватку.
Подъём на стременах, и слева направо Змиулан сносит голову ближайшему врагу. Затем мой конь бьёт мощной грудью в круп рыцарского тяжеловоза. Всадник на крупном брабантском жеребце сильно покачнулся и выронил из руки копьё. Этим воспользовался пристроившийся рядом князь Иван, который раскроил голову крестоносца. Это всё я подмечаю краем сознания, а сам продолжаю крушить и бить тех, кто мог ударить по тылу обоза с ранеными и больными защитниками Радогоща.
