Туманы Замка Бро. Трилогия (СИ) - Ветер Морвейн "Lady Morvein"

С того дня Грегори стал воспринимать её молчание по-другому. Поначалу ему было просто любопытно понять, что за чувства прячутся за этим неподвижным лицом, а затем его стал зачаровывать сам процесс. К тому же Милдрет, если ловила на себе его взгляд, вместо того, чтобы отвернуться и смутиться, начинала улыбаться и смотрела на него в ответ, пока что-нибудь не отвлекало от этого бестолкового занятия одного из них.

После отъезда Ласе Грегори ещё дважды просил Милдрет выбраться из замка через окно. Один раз отправил её в деревню за вином, а второй просил отнести внеплановую записку Воробью, когда тот прислал письмо с жалобой на Армстронгов. Ничего, кроме сочувствия, Грегори ему выразить не мог. В данном случае он был полностью на стороне дяди – начинать войну осенью смысла не было. Чем и пользовались шотландцы, совершая свои короткие набеги.

На третий раз Милдрет криво улыбнулась и загадочно посмотрела на него.

– А не хочешь прогуляться сам?

Грегори пару секунд смотрел на неё в недоумении, а затем бросился к окну и, оскальзываясь на мокрых после дождя камнях, принялся спускаться по верёвке.

Милдрет стояла и молча с улыбкой смотрела на него. Ей нравились эти взрывы – будто всполохи пламени опаляли теплом и снова исчезали в камине, за маской вечной холодности.

Она отчётливо видела, какой Грегори с другими – и какой с ней. Она и сама пока ещё оставалась в чём-то «одной из других», но чем дальше, тем чаще приоткрывалась для неё эта маска.

Грегори часто был заносчив, но если рядом с Милдрет эта заносчивость проявлялась вспышками, то в общении с другими не проходила никогда. Вежливость Грегори всегда отдавала таким презрением к окружающим, что казалась оскорблением. И только с Милдрет он бывал просто живым.

Грегори мог поссориться с любым – от лорда до последнего конюха. Для него не было никакой разницы, со всеми он был до наглости честен и до хамства вежлив. Сколько бы ни говорили ему Милдрет и Тизон о том, что свои мысли иногда следует держать при себе, толку не было никакого – Грегори продолжал высказывать все свои претензии в лицо. Многим его манеры не нравились, и те, кто ещё недавно сомневался в том, чью сторону занять, теперь поддерживали более спокойного и верного традициям рыцарского сословия наместника. Но немало было и тех, кому нравилась эта прямота. Грегори по-прежнему почти не имел возможности выбираться в замок, чтобы разговаривать с кем-то напрямую, но Милдрет слышала достаточно разговоров о нём.

Роман Грегори с Ласе домашние понимали однозначно: как попытку сэра Генриха упорядочить линию наследования. Наместник не имел собственных сыновей. Его вполне устраивала перспектива оставить наследниками Грегори и свою дочь. Но те, кто знал Грегори, были уверены, что он никогда не пойдёт на подобный компромисс. Грегори не стал бы ждать, когда ему исполнится двадцать или более лет, чтобы вступить в собственные права. Напротив, многие задавались вопросом – чего он ждёт? И другие тут же отвечали им: «Посвящения в рыцари».

В ту ночь, когда Грегори и Милдрет в первый раз выбрались за пределы замка вдвоём, они в самом деле посетили деревню и купили бурдюк вина, но в замок его не повезли.

Грегори отобрал у одного из крестьян крепкую кобылу, обещав, что с ним расплатятся люди Воробья, и, усадив Милдрет у себя за спиной, погнал лошадь к реке.

Милдрет вжималась в его спину, горячую и влажную от напряжения. Нос её утыкался Грегори в шею, а руки обвивали живот молодого лорда, и девушка с трудом могла сдержать улыбку. Грегори, впрочем, этой улыбки не видел. Его, как и Милдрет, пьянила скорость, но смотрел он не на спутницу, а вперёд.

Впрочем, добравшись до реки, он спрыгнул на землю и помог Милдрет выбраться из седла – хотя та прекрасно могла бы сделать это и сама. Грегори просто нравилось держать её в руках, касаться тёплого тела. Ощущать запах конского пота и горькой травы, пропитавшие кожу Милдрет и её волосы. Грегори сам не замечал, как начинает улыбаться от одних только этих прикосновений.

Они устроились на берегу реки и стали распивать вино, передавая бурдюк из рук в руки. Потом Грегори потянуло купаться, и Милдрет, наблюдая за ним, тоже скинула одежду и нырнула следом. Вода была холодной, но в ней откуда-то возникли горячие руки Грегори, и Милдрет тут же ощутила его обжигающее дыхание у своего уха. Милдрет выгнулась, прижимаясь к нему сильнее, и ощутила знакомое возбуждение, которое делало любое прикосновение Грегори обжигающим и сладким. Руки Грегори скользили по её спине, иногда касаясь ягодиц – и тут же убегая, будто опасаясь, что творят недозволенное.

– Милдрет… – собственное имя показалось Милдрет незнакомым и возбуждающим, когда прозвучало вот так, произнесённое шёпотом.

А потом руки Грегори исчезли, и вода показалась до жути холодной. Загребая ее сильными рывками, Грегори двигался к берегу. Милдрет обняла себя руками и несколько секунд стояла неподвижно, силясь согреться, а затем двинулась следом за ним.

Они вернулись в замок под утро, но с тех пор такие ночные прогулки стали их новым развлечением, которое длилось, пока не наступили холода. С утра оба были медлительными, и на тренировку с трудом хватало сил, зато оба выкладывались ночью в верховой езде. Ближе к концу июля Грегори раздобыл вторую лошадь. Они платили трактирщику в деревне, чтобы тот содержал обеих, и брали их только по ночам.

С наступлением зимы поездки стали реже, зато тренировки упорнее, и Грегори стал замечать, с каким упоением выкладывается на них Милдрет. Он, конечно, и раньше знал, что Милдрет в прежнем доме воспитывалась как воин, но никогда не думал, что возможность проявить себя в бою так для неё важна.

– А для тебя разве нет? – спросила его Милдрет, когда Грегори произнёс этот вопрос вслух. Тот пожал плечами.

– Мне это интересно, – задумчиво сказал он. – Но по большому счёту это просто развлечение. Не знаю, чего я бы на самом деле хотел.

– Это потому, что ты всегда мог делать то, что хочешь, Грегори.

– Ты говоришь так, как будто…

– Не обижайся, – Милдрет улыбнулась и коснулась его щеки кончиками пальцев. – Просто я никогда не могла позволить себе жить так, как хотела. То, что тебе кажется естественным, для меня может быть целью жизни. Ещё в монастыре я мечтала о том, чтобы быть свободной и владеть мечом. Но, похоже, и за стенами монастыря для меня не изменилось ничего.

Грегори помрачнел и отвернулся.

– Тебе плохо со мной?

Милдрет покачала головой.

– Нет, дело не в тебе. Дело в том, что этот замок… Душит меня. Я для всех здесь чужая.

– С Элиотами было бы не лучше.

– Я знаю, – Милдрет отвернулась и замолкла, прикрыв ненадолго глаза.

– Я тоже чувствую это, – сказал Грегори задумчиво. – Я беспомощен в собственном доме.

– Но это лишь до тех пор, пока ты не станешь рыцарем. А я не стану им никогда.

Грегори внимательно посмотрел на неё.

– Ты им станешь, – сказал он. – Я обещаю. Ты будешь моим оруженосцем, а затем, когда я верну себе замок – станешь моим сенешалем.

Милдрет слабо улыбнулась.

– Меня всё равно не примут здесь.

– Как и меня. Никто не примет тебя или меня, или кого-то ещё просто так, Милдрет. Своё право надо вырывать из чужих рук. Из мёртвых рук их вырвать легче всего.

Он замолк, вглядываясь Милдрет в глаза, пытаясь отыскать в них страх, но глаза Милдрет были спокойны, как воды озера, подёрнутого первым льдом.

– Если ты так хочешь, – сказала она.

– Разве ты не хочешь отомстить? – спросил Грегори.

Милдрет качнула головой.

– Я хочу только быть с тобой, – сказала она и тут же замолкла.

Грегори отвернулся и улыбнулся краешком губ. Милдрет верила в то, что говорила, и Грегори тоже мог бы ей поверить, если бы не знал абсолютно точно, что Милдрет нужны меч, свобода, рассветные туманы над долиной Бро и свежий ветер, бивший в лицо. И он любил её такой – за то, что Милдрет любила это всё.

Осознание того, что это именно любовь, не удивило Грегори, потому что то, что он любит Милдрет, казалось естественным, как дыхание. Милдрет была его. Была с ним. Была частью его – как частью его правой руки был клинок.