Виталий Держапольский - Псарня
Немец брезгливо сморщился и оттолкнул Волосюка ногой:
— Встань, быдло — жить будешь!
— Дай вам Бог здоровья, гер офицер! Я за вас вси святи благати буду… — Волосюк тараторил, не переставая. — Всим знайомим и родичам покараю! У храми Божому…
— Да заткнись ты уже! — повысил голос немец. — Я же сказал — живи! А этого я все-таки пристрелю… Мне сегодня нужно кого-нибудь убить… Че молчишь? — он вновь взглянул на Волосюка, мясистые щеки которого тряслись мелкой дрожью, а с кончика толстого мясистого носа струйкой стекал пот. — Родственник?
— Ни-и-и! — проблеял хозяин харчевни, мотая головой.
— Тогда я ничего не понимаю! Какого лешего ты тогда встревал?
— Герр Сандлер, — вмешался Вовка, решивший выручить Волосюка — мало ли, может и вернется когда-нибудь сторицей эта услуга, — это начальник местных полицаев.
— Эта тварь — начальник вспомогательной полиции? Да уж, дал Бог помощничков… — Сандлер покачал головой. — Хотя чего там — в прошлый раз тоже весело погуляли! — произнес немец, намекая на стычку с полицаями во время предыдущей увольнительной. — К стенке бы их всех, без разбора! Ну-ка, мальцы, переверните-ка этого урода на спину, — распорядился мастер-наставник. — Погляжу хоть на рожу этого «хиви», прежде чем отправить к праотцам.
Мальчишки кинулись исполнять распоряжение немца.
— Путилов, сиди уж со своей ногой! — произнес Михаэль, заметив, как сморщился от боли Вовка. — Вахромеев и Мальцев без тебя справятся.
— Черт побери! Надо же, ветеран «Уральской компании»! — заметив нарукавный щит со стилизованной горой, выругался Сандлер, на лацкане которого была привинчена миниатюрная копия подобной награды. — Повременю пока с отстрелом…
Волосюк облегченно вздохнул. Курсанты тем временем перевернули Кабанова на спину.
— Действительно, ветеран… — Сандлер присел перед поверженным полицаем на корточки и осмотрел его награды. — Так, понятно: серебряный знак «За борьбу с партизанами», орден «За храбрость» второй степени с мечами… Такой же как у тебя, Путилов, только позолоченный… Так это он из-за него на тебя накинулся?
— Так точно, — кивнул Вовка. — Снимай, говорит, а то прибью. И слушать ничего не хотел. Я просто защищался… Ну, а пацаны помогли — один бы я не справился.
— Ну, мне все ясно. — Сандлер поднялся на ноги и подсел за стол к мальчишкам. — Тебе, Путилов, патологически не везет… В следующий раз я тебя в увольнение и отпускать побоюсь. Эй, уважаемый, — окликнул он хозяина харчевни, — сообрази что-нибудь пожевать.
— Що бажатимете? — Едва не споткнувшись о Кабанова, толстяк подскочил к столу.
— Рыбное что-нибудь есть?
— Звичайно: судак в змитане с яблуками, палтус по-мюнхенськи, палтус тушкований з помидорами и перцем…
— Что рекомендуешь?
— Визьмить судака в змитани, дуже рекомендую! Його сам бургомистр обожнюе!
— Тащи своего судака! — согласился Михаэль. — А после судака — «вайсвюрст» с пивом.
— Били баварськи сосиски? — переспросил толстяк.
— Они самые. Есть?
— Я… Тобто так, — закивал блестящей лысиной Волосюк. — Я к тильки рибку зьисте, подам сосиски. А пиво яке бажаете? Е «Пильзеньское», «Виденьские», «Оксамитове» и «Украинське». Ранише, до вийни ще, його «Мюнхенським» називали…
— Вот его и давай! — благодушно кивнул Сандлер.
— Вже бижу! — Толстяк галопом помчался на кухню.
— Вот дерьмо! — завозился на полу пришедший в себя полицай. — Как это меня угораздило? — просипел он, потирая налившуюся синевой скулу, в которую пришелся удар сапога.
— Смотреть нужно, на кого тявкаешь! — невозмутимо произнес Сандлер. — Считай, повезло тебе…
Тряхнув головой, Кабанов огляделся в поисках говорившего. Заметив немецкого офицера, сидевшего за столом в компании мальчишек, он глухо выругался и сплюнул на пол кровь, смешанную с осколками выбитых зубов.
— Это вы меня так приложили, герр офицер? — спросил он Сандлера, отирая ладонью окровавленные губы.
— Давай, поднимайся, и тащи сюда свою задницу! — миролюбиво произнес немец.
Кабанов, кряхтя поднялся на ноги и подошел к столу.
— Ну? — недовольно скривив губы, процедил Сандлер. — Имя, звание, должность?
— Кабанов, — неохотно произнес мужик, вытягиваясь перед немцем. — Иннокентий. Начальник местного отделения «Hilfspolizei».
— Где служил до полиции? Род войск? — продолжил допрос Сандлер. — В каком звании демобилизовался? По какой причине?
— Пехота. Двадцать девятая гренадерская дивизия СС «РОНА»…
— Это бригада Каминского, что ли?
— Так точно! Воевал под командованием бригаденфюрера Каминского в чине лейтенанта. Прошел «Уральскую мясорубку»…
— Вот это тебя и спасло. — Сандлер выразительно щелкнул ногтем по миниатюрной копии нарукавного знака «За Уральскую компанию». — Я тоже там побывал. Повторю еще раз, если бы не это обстоятельство, ты бы уже валялся с простреленной башкой.
— Виноват, герр офицер! Не разглядел истинного арийца… Форма на вас странная, да и по-русски вы говорите как… — Кабанов помедлил, а затем с опаской произнес: — Как русский…
— Не тушуйся, Кеша, — покровительственно произнес Михаэль. — Я вырос в Союзе. Русский — мой второй язык. Первый, как ты понимаешь — deutscher, немецкий. Свободно говорю на обоих. Пацаны, ну-ка перепрыгните за другой столик, мне с этим дяденькой за жизнь поговорить надобно. Присаживайся. — После того, как мальчишки освободили столик, предложил Кабанову немец. — Рассказывай…
— О чем? — удивленно спросил Иннокентий.
— О том, как ты дошел до жизни такой… Скотской. Ты же боевой офицер! Ветеран! Орденоносец!
— Скотской? — неожиданно озлобленно просипел Кабанов. — А я и есть скот! Унтерменш! Недочеловек! Одно желание и осталось — издохнуть поскорее… Будь другом, герр офицер, пристрели, чтобы больше не мучиться!
— О, как все запущено! — цокнул языком Сандлер. — Хозяин! — громко крикнул он. — Водки нам! И побыстрее!
Словно по мановению волшебной палочки, на столе появилась запотевшая бутыль горилки, две граненые стопки, тарелка с салом, нарезанным тонкими ломтиками, миска с солеными огурчиками и хлеб. Накрыв стол, Тарас неслышно исчез, так же как до этого и появился. Сандлер щедро наполнил стеклянную тару горилкой.
— Давай. — Он подвинул одну из стопок поближе к полицаю. — Одну стопку — и хватит! Ты и без того поддатый заявился.
— Протрезвел уж после вашего… хм… приветствия… — Кабанов прикоснулся ладонью к вспухшему кровоподтеку, сморщился и одернул руку.
— Сам виноват! — отрубил Сандлер. — Давай, подлечись, а после расскажешь, в чем проблема. Будем! — Немец выдохнул и одним движением «закинул» внутрь содержимое стопки. — Эх, хорошо пошла, зар-р-раза! — чисто по-русски «выдохнул» он, и поспешил загасить пожар во рту хрустящим огурцом.
— Ну? Рассказывай, чем это тебя так жизнь приложила? Я думал, что тому, кто через «Уральский котел» прошел, и море по колено.
— Я тоже думал… Тогда…
— А что изменилось с тех пор?
— Тебе не понравится… Хотя, плевать! — Кабанов выпил свою рюмку даже не поморщившись, как простую воду. Затем отломил от ломтика хлеба маленький кусочек, понюхал его, и отложил в сторону.
— Ты закусывай, — посоветовал ему Сандлер. — А то опять развезет.
Кабанов спорить не стал и проглотил кусочек хлеба, которым до этого занюхал горилку.
— Я скажу… А после этого можешь пристрелить меня — основания будут. Только придется начать издалека.
— У-у-у, давай, очень интересно послушать. — Сандлер отправил в рот порцию салата и, усердно жуя, уставился на полицая. — Мне, в общем-то, спешить некуда. Угощайся, — он протянул Иннокентию распечатанную пачку сигарет.
Кабанов вытащил из кармана зажигалку, дал прикурить Сандлеру, после чего прикурил сам.
— Отец мой, да и дед, зажиточными были до революции, — выпустив в потолок струю сизого дыма, начал рассказывать Кабанов.
— Кулаки, значит, — кивнув, затянулся Михаэль.
— Угу, — согласился полицай, — так нас рвань кабацкая, голозадая прозвала. Не кулаки мы, а настоящие хозяева землицы русской… Были… Так-то… Хлебушек сеяли, растили, всю Рассею им кормили. А как только голытьба власть ухватила — враз всего нажитого непосильным трудом и лишили!
— Знакомая песня, — вновь кивнул немец, наполняя повторно стопки горилкой.
— Угу, хватает нашего брата… Батяньку мово когда раскулачили, я еще совсем сопляком был… С мамкой остался, да с бабкой старой. А батька в леса убег. Долго его краснопупые споймать не могли: много он им крови пустил. Я все с ним порывался, да не брал батька с собой… Наказал значит: перед властью сермяжной от него, отца родного, откреститься… Мол, не в ответе сын за отца… Так и сделал. Но еще пуще прежнего завещал батька мой, что если пошатнется ненавистный режим — посильней толкнуть, чтобы рухнул… Как только война началась, призвали меня в РККА… Воюй, мол, гражданин за счастье свое… Да просчитались: при первой же возможности я к немцам перебег. Вместе с вашими глотки коммунякам у Каминского с удовольствием рвал, разве что не зубами. Думал, рассчитаюсь с ними за все хорошее… За все обиды семейства моего. После «Уральского котла» комиссовали меня по ранению из регулярных частей. Но я рапорт подал, чтобы меня в тыловую антипартизанскую зондеркоманду перевели. Уважили, значит… Три года я по лесам еврейских комиссаров гонял…
