Сергей Самаров - Пепел острога
Всадники, завидев таких не похожих на других странников, перегородили конями дорогу, спешиться для разбора не поспешили, но и копья в боевое положение не опустили.
– Куда путь держите, люди добрые? – спросил тот, что ехал посредине на рослом буланом[91] жеребце, легко похлестывая себя по колену свернутой вдвое плетеной нагайкой. Жест этот показывал непонимание и задумчивость варяжского воя, увидевшего перед собой иноземцев, но в каком-то странном виде и в не менее странном окружении. Здесь явно возникали вопросы, на которые хотелось бы услышать ясные ответы. А внешний осмотр таких ответов не давал. Вызывал недоумение и меч Ансгара, украшенный драгоценностями. Простой воин такой меч носить не может, а знатный воин не может ходить просто так по дороге в окружении нелюдей и какого-то испачканного болотной тиной иноземца. Свита у знатных людей обычно всегда рядом, но свита более серьезная и вызывающая доверие. Эта же свита пользоваться доверием стражи не могла.
Ансгар уже давно знал, что выражение «люди добрые» в славянском приветствии вовсе не означает то, что славяне всех проезжих и прохожих считают добрыми людьми. Это просто вежливая форма обращения у них, и не более, и не обольщался, не рассчитывал, что его сейчас же начнут обнимать. Юноша вообще уже давно понял, что норвежцев, как и шведов, славяне всегда встречают с основательным недоверием, и знал, откуда это недоверие идет. Но возразить против такого восприятия ничего не мог, поскольку понимал его справедливость. Справедливость с точки зрения славян. Точка зрения скандинавов же была прямо противоположной.
Переговоры сразу вызвался вести нелюдь Хлюп, лучше других знающий, что следует сказать, поскольку он здесь человек местный и к местным нравам привычный. Но говорить нелюдь любил красиво, хотя его красноречие не все оценивали адекватно.
– Утром отчалив от причала Вакоры, мы вынуждены теперь вернуться в город, побывав по дороге и в царстве Водяного царя, и в царстве Мары. Нам там не приглянулось, и потому мы ушли, пусть и несколько торопливо, приняв по дороге грязевые купания…
Варягам не слишком понравилось путаное и красноречивое, но отнюдь не ясное объяснение, из которого понять что-то конкретное было трудно.
– Ну-ну… Что-то интересное эта нелюдь рассказывает. Как раз, кажется, по нашей службе дело, коли здесь Смерть[92] где-то рядом вертится. Сказывай-ка дальше, да яснее. Кто такие?
– Я – причальный Хлюп, служу у хозяина причала Вакоры. Знаете такого?
– Слыхали, слыхали… Только на здешних дорогах причалы не ставят, и непонятно нам, что ты здесь, по другую от реки сторону города, делаешь. И с тобой кто?
– А со мной молодой норвежский конунг Ансгар Разящий, сын конунга Кьотви, кормчий с его погибшего драккара Титмар и немой гном-кузнец Готлав-Хаствит, что работал прежде у кузнеца Даляты. А возвращаемся мы в город…
– Что-то ты нам, нелюдь, про царство Мары недавно плел? – спросил другой вой, позевывая и прикрывая рот рукой в тонкой кольчужной рукавице, но даже при этом голос его не звучал приветливо. Впрочем, это могло быть просто свойство голоса. – И откуда вы возвращаетесь, я так и не понял? Со Смертью или с Болезнью[93] повстречались? Болезней нам в городе иметь не след, и людей болящих мы к себе не пускаем. Говори-ка понятно…
– Про конунга Ансгара Разящего я не слышал, – прервал второго тот, что заговорил первым. Тон воя, в отличие от второго, звучал почти миролюбиво, но и это могло быть не миролюбием, а тоже свойством голоса. Но, судя по интонациям, он хотел, видимо, сказать свое, более мягкое, чем слова товарища. – Но с конунгом Кьотви я сам дважды воевал и ничего плохого про него сказать не могу. Отбивались мы от него, и мир заключали… Пока был договор, слово держали, мир хранили и коварство не расцеловывали… Всем бы дикарям так… Рад буду сына Кьотви на нашей земле приветствовать. Так, объясните, люди добрые, что произошло… По вашему виду можно понять, произошло что-то не самое для вас приятное…
– Конунг Ансгар… – начал было снова Хлюп.
Но Ансгар, устав уже от долгих и бестолковых объяснений нелюдя, сам шагнул вперед.
– Я – Ансгар, сын конунга Кьотви. Вчера вечером мы на двадцативесельном драккаре приплыли в ваш город к кузнецу Даляте, который ставил новый клинок на мой меч. Утром мы отправились в обратную дорогу, поскольку дома нас ждали срочные дела. Но сделать эти дела нам кто-то стремился помешать. А на реке нас атаковал тридцативесельный шведский драккар, что отплыл от городского причала накануне вечером. В результате боя на реке оба драккара утонули вместе со всеми воинами. Мы – все, что осталось…
– А при чем здесь царство Мары? – опять поинтересовался второй вой. – На каком драккаре болезни плыли?
– Конунга мы еле спасли, – ответил Хлюп. – Мара уже готовилась забрать его к себе, но не случилось. Его вон тот пес, посланный Огненной Собакой, из воды вытащил… Огнеглазом доброе существо зовут…
Городской пес, только что получивший имя, улегся здесь же в дорожной пыли, уложив большую умную голову между лап, и спокойно дожидался, когда люди закончат разговор, чтобы отправиться вместе с ними дальше.
– А почему считаешь, что его Огненная Собака послала? – спросил все тот же недобро любопытный второй вой.
– А откуда городскому псу на лесном берегу взяться? – Хлюп явно не желал рассказывать еще и про шишимору, чтобы не затягивать разговор и не путать стражу.
– Ладно… А со шведского драккара кто-то спасся? – продолжил допрос первый вой.
– Несколько человек уплыло на обломках по течению, – объяснил конунг. – Мы даже не знаем, наши это или шведы. Остальные утонули. В доспехах не поплаваешь…
Третий вой, до этого слушающий молча, вдруг пробасил так, что невольно подумалось, будто сейчас его слова по облакам с грохотом прокатятся:
– К воеводе их… Пусть там разбираются… Не нравится мне эта история про драккары. У нас мирный город, а когда рядом разбой чинится, на нас плохо думают. К воеводе…
– Разбой не мы чинили, – заметил Ансгар. – Разбой чинили против нас.
– А тебя, конунг, никто и не обвиняет. Но воевода с посадником должны разобраться и учинить правеж[94]… – сказал вой на буланом коне.
Вой с громогласным голосом молчал. Берег, видимо, свои весомые слова. Он уже сказал, что хотел сказать, и ждал только выполнения сказанного.
– Мы готовы, – согласился Ансгар.
– Мы готовы, – вслед за конунгом повторил и нелюдь Хлюп.
Громогласный вой кивнул и развернул коня.
– Идите за нами, чтобы не показалось, будто мы ведем вас, как воров, – сказал первый вой, явно не желающий показывать строгость. – Идти со стражей, это не то же самое, что идти под стражей. До города уже не далеко. И не говорите, если кто спросит, что вы урмане. Не надо это всем знать, чтоб беды не вышло. А то побьют, не разобравшись. Тут такие страшные вести из Бьярмы пришли, что урман хорошо не встретят. Не за что их, стало быть, расцеловывать.
Ансгар не понял последних слов, но переспрашивать не стал. Само, решил, все выяснится, когда придут к воеводе. С самим воеводой они мельком уже встречались у кузнеца Даляты, и он плохого впечатления не произвел…
* * *Подворье воеводы было маленькой, но, кажется, основательно укрепленной крепостью внутри большого городища. Может, и не крепостью, а просто большим острогом, который в таких городищах называют обычно кременцом[95]. Ансгар не увидел в городище Огненной Собаки больше ни одного двора, обнесенного настолько высоким тыном[96]. Да и ворота здесь были не из жердин, как в других дворах, а тоже бревенчатые, хотя, конечно, на ворота бревна шли потоньше, нежели на тын. Открывались ворота кверху с помощью системы из нескольких блоков и толстых веревок. Но закрыть и открыть такие ворота, на взгляд юного конунга, было делом не одного мгновения.
– Зачем здесь такие ворота? – поинтересовался Ансгар. – Чтобы их открыть-закрыть, несколько человек надо.
– А они закрываются только в дни войны, когда враг под стенами, – сказал Хлюп. – Тогда люди пользуются малыми воротами с другой стены. В мирные дни здесь стражники туда-сюда дни и ночи напролет ездят, порядок стерегут. Зачем тогда закрывать… А чужой, чтобы его здесь на копья не подняли, сам не полезет…
Вошли вслед за тремя стражниками во двор, где оружных людей собралось много, и на прибывших, сразу по соломоволосому с обильной проседью Титмару определив его скандинавское происхождение, посматривали явно недружелюбно. Ансгару от бабушки-гречанки волосы достались более темные, да и лицо у него было не такое слишком уж характерное, как у кормчего, тем не менее, недружелюбные взгляды и его касались. По большому количеству меха в летней одежде оружных людей конунг сразу признал в них прибывших из Бьярмы, про которых говорил стражник. Значит, это у них неприятности с норвежцами…
У крыльца стоял взнузданный каурый конь, которого только накануне вечером Ансгар видел во дворе кузнеца Даляты. Только сейчас конь был под другим, более дорогим седлом и имел сбрую с красивой серебряной насечкой. Вчера на коне была более простая упряжь, но в кузницу, понятно, не ездят, готовя коня, как на смотрины.
