Сергей Шведов - Старец Горы
– Повар просто сошел с ума! – вскричал Рошфор.
– Я это и сам вижу, благородный Пьер, – вздохнул Филипп. – Но что ты скажешь про это?
Надеюсь, почерк младшего брата ты еще не забыл?
Рошфор, скрепя сердце, вынужден был признать, что письмо написано рукой брата, но несчастный Рене писал его под диктовку своего убийцы, а потому эти показания не должны приниматься к рассмотрению.
– Ты по-прежнему настаиваешь на виновности графа Горланда, благородный Пьер? – холодно спросил король.
– Нет, – твердо произнес Рошфор. – Надеюсь, благородный Эсташ простит мою горячность, вызванную тяжкими для меня обстоятельствами. Я обвиняю совсем другого человека, а зовут его – Ролан де Бове.
Филипп удивленно посмотрел на епископа Парижского, тот в недоумении развел руками, но все-таки счел нужным прийти на помощь королю:
– Но почему, благородный Пьер?
– Этот человек, я имею в виду Ролана де Бове, влюблен в благородную Эмилию, жену, а теперь уже вдову Гранье. Убив благородного Этьена, он тем самым получал не только любимую женщину, но и замок.
Обвинения, выдвинутое графом Рошфором, против заезжего крестоносца произвели на присутствующих впечатление, но совсем не то, на которое рассчитывал Пьер. Ему не поверили. И, осознав это, Рошфор поспешил с разъяснениями:
– Он не тот, за кого себя выдает. Ролан де Бове член секты убийц, широко распространенной на Востоке. Этот человек самозванец!
Взоры всех присутствующих обратились на благородного Боэмунда, и тому ничего другого не оставалось, как высказать свое мнение по сути обвинений, выдвинутых против его хорошего знакомого:
– Ролан де Бове был произведен в рыцари графом Раймундом Тулузским на моих глазах, в присутствии епископа Адемара де Пюи, который благословил благородного Ролана на подвиги во славу Христа. При этом присутствовало несколько тысяч рыцарей и сержантов, и если кто-то сомневается в моих словах, он может обратиться к другим свидетелям.
Человек, которого только что обвинили в страшном преступлении, как раз в этот момент приблизился к помосту, на котором восседали в креслах король Филипп, епископ Парижский, благородный Людовик и аббат Сен-Жерменский. Этим людям предстояло вынести решение по очень сложному и запутанному делу. И именно к ним обратился Ролан де Бове:
– Я не убивал Этьена де Гранье. В тот вечер и ту ночь я находился в Париже, и тому есть свидетели.
– Это правда, – кивнул Боэмунд.
– Они сговорились! – крикнул в бешенстве Рошфор.
Граф Антиохийский положил руку на рукоять меча, и никто не осудил его за это. Рошфор явно зарвался. Обвинять в лжесвидетельстве благородного шевалье на глазах короля и епископа, это тяжкое преступление. Впрочем, Боэмунд сумел обуздать свой гнев и ответил хулителю с большим достоинством:
– Мне не хотелось бросать тень на репутацию девушки, но поскольку речь идет о спасении человеческой жизни, я вынужден это сделать. Ролан де Бове провел эту ночь в постели Люсьены де Рошфор, и это могут подтвердить мои рыцари и сержанты.
Удар был силен. Рошфор побурел от обиды и гнева, Людовик, считавшийся до сих пор счастливым женихом прекрасной Люсьены, побледнел и прошептал ругательство, вполне простительное в создавшейся ситуации. Епископ Парижский, сидевший рядом с наследником престола, сделал вид, что не расслышал характеристики, данной рассерженным Людовиком своей невесте, зато он поспешил с вердиктом, дабы хоть как-то снизить накал страстей:
– Я думаю, что обвинение в убийстве Гранье с благородного Ролана придется снять.
– Согласен, – процедил сквозь зубы Филипп и бросил на Боэмунда недобрый взгляд. В ответ граф Антиохийский недоуменно пожал плечами и вернулся на свое место.
Ситуация между тем вырисовывалась непростая. Этьен де Гранье не имел в Париже врагов. За почти десять лет его отсутствия все былые обиды, если они имелись, уже быльем поросли. Оставалось письмо, написанное перед смертью благородным Рене де Рошфором, где подробности убийства Гранье были расписаны столь яркими красками, что почти ни у кого не осталось сомнений в их истинности. Разумеется, шевалье из партии Рошфора с пеной у рта отстаивали невиновность благородных Гишара и Рене, сторонники Горланда и просто нейтральные лица скептически хмыкали. Практически никто не верил, что Ролан де Бове истребил всех обитателей замка Гранье. Ну не под силу это одному человеку, кем бы он там ни был. Оставался призрак, восставший из гроба, о котором твердил сумасшедший Тома.
– Но не могу же я обвинить в убийстве двадцати семи человек покойного Этьена де Гранье, – рассердился Филипп, отворачиваясь от непрошенных советчиков.
– Все в руках божьих, – воздел руки к потолку епископ Парижский. – Воля твоя, государь, но я считаю, что суд уже состоялся, и тебе остается только утвердить вынесенный небом приговор.
Предложение епископа многим показалось разумным. Доказать виновность Ролана де Бове не представлялось возможным. А убийцы шевалье де Гранье уже понесли заслуженное наказание. Здравый смысл подсказывал и королю, и всем присутствующим в зале шевалье, что на этом запутанном деле лучше поставить крест. Молчали даже сторонники графа Рошфора, и только сам благородный Пьер не желал складывать оружие.
– Я требую Божьего суда, – надменно произнес граф Рошфор, с ненавистью глядя на благородного Ролана.
– Я принимаю вызов, – холодно отозвался крестоносец. – Пусть небо скажет свое слово там, где молчат земные владыки.
Примирения сторон оказалось невозможным. Уж слишком серьезные обвинения стороны предъявляли друг другу. А потому король Филипп вынужден был дать согласие на судебный поединок, и назначал распорядителем предстоящего действа графов Антиохийского и Горландского. Интересы Рошфоров вызвался представлять благородный Гийом, одержимый жаждой мести за погибшего брата. Биться решено было пешими на мечах до смерти одного из противников. Место выбрали за городом, дабы не привлекать к этому и без того скандальному делу лишнего внимания. Король Филипп не пожелал присутствовать на судебном поединке, что многими было расценено как слабость. Впрочем, участие епископа Бертольда и аббата Адама являлось надежной гарантией того, что все правила будут соблюдены в точности, и результаты поединка не разойдутся с волей неба.
О смерти Гийома королю Филиппу сообщил сын Людовик. По его словам, все закончилось очень быстро. Рошфор считался опытным бойцом, но в этот раз ему достался очень искусный противник. Удар Ролана де Бове пришелся Гийому в голову. Стальной шлем несчастного Рошфора раскололся как гнилой орех. И епископу Парижскому ничего другого не оставалось, как произнести всеми ожидаемые слова «На все божья воля».
– Я могу считать свою помолвку с благородной Люсьеной расторгнутой? – спросил дрогнувшим голосом Людовик.
– Можешь, – поморщился Филипп и добавил после некоторого раздумья: – Бедный Пьер, он не переживет своего падения.
– Сесилия хочет выйти замуж за крестоносца, – сообщил отцу Людовик, явно желая оторвать его от горьких дум.
– Какого крестоносца? – удивился Филипп.
– А ей, похоже, все равно.
– Несносная девчонка, – покачал головой король и впервые улыбнулся за сегодняшний такой трудный день.
Часть 2 Слово даиса.
Глава 1 Игумен Даниил.
Визирь аль-Афдаль готовил поход на Иерусалим с большим тщанием. Дабы придать войне с крестоносцами религиозный и всеобщий характер он обратился к правителю Дамаска с предложением разделить с ним славу победы над неверными. Эмир Тугтекин, уже однажды пытавшийся укротить благородного Болдуина, охотно откликнулся на зов визиря и пообещал кроме пятисот тяжеловооруженных воинов еще и пять тысяч конных лучников. К сожалению, приготовления к войне заняли слишком много времени, и аль-Афдаль опасался, что Болдуин успеет собрать людей для отпора. Лазутчики визиря сообщали, что король Иерусалимский уже отправил гонцов к Раймунду Тулузскому, застрявшему под Триполи, и Танкреду, правившему ныне Антиохией в отсутствие дяди Боэмунда, вернувшегося, по слухам, в Европу. Дабы не допустить переброски нурманов и провансальцев морем, аль-Афдаль приказал флоту блокировать порт Яффы. Флот Фатимидов был настолько силен, что мог не опасаться встречи ни с пизанцами, ни с генуэзцами. Тугтекин Дамасский, прибывший в Аскалон во главе своих людей, был поражен и восхищен усилиями визиря, сумевшего собрать у стен крепости сорокатысячную армию, отлично снаряженную и готовую к любым неожиданностям. Видимо, аль-Афдаль еще не забыл о поражении пятилетний давности, когда Готфрид Бульонский разбил его мамелюков. В этот раз он не стал выжидать и двинул армию к Ромале сразу же, как только соединился с эмиром Тугтекином. Правитель Дамаска, уже перешагнувший рубеж сорокалетия и имевший опыт войны с крестоносцами, полагал, что местность вокруг Ромалы не слишком удобна для действий легкой конницы. И не стал скрывать своих сомнений от визиря. Аль-Афдаль, красивый рослый мужчина с густой седеющей бородой и вьющимися волосами, в ответ на слова Тугтекина кивнул головой:
