Граничный Орден. Стрела или Молот (СИ) - Сторбаш Н.В.

Из сада доносились заливистые трели соловья. Он то прищелкивал, то попискивал, то нежно подкурлыкивал. Мужик возле сенника закончил дело, подвязал портки и подмигнул орденцам:

— Ишь, славно выводит!

Марчук дождался, пока возле них никого не будет, глянул на почерневшего от душевных терзаний Карницкого, вздохнул.

— Значит, приходила к тебе ночью барышня.

— Я поступил недостойно, — Адриан поднял лихорадочно блестящие глаза. — Как подонок. Не важно, кто она есть, в том моя вина. Я должен жениться на ней.

— Ага, а она что сказала?

— Что батюшка не позволит, и что она сговорена с другим, и лучше нам бежать. Да она сама не ведала, что говорит!

— Ага, не ведала. Как к мужчине в комнату ночью идти — ведала, а как дальше быть — не ведала. И про Орден знать не знает. И про жарники, поди, тоже. Давай, Карницкий, выкладывай! Понял ведь уже, что она такое!

— Она, как Женя Со… как тот чужак, заговорила. Мол, и это она умеет, и то, и грамоте хочет выучиться, и про квадрат что-то… Но суть даже не в словах. Говорила она так, будто давно всё продумала, уверенно так, спокойно. Будто не впервые легла с мужчиной. Но ведь ясно, что впервые.

— Тело-то, конечно, впервые, а вот душа… Душа там, видать, гулящая, бесстыдная. И хватит нюни распускать! Не ты первый иномирку ахнул. Хотя тут ещё неизвестно, кто кого.

— Но ведь тело-то невинное! Да не кого-нибудь, а дочери Порываева. А доказательств у меня никаких нет. Прямо-то она ничего не сказала. — Карницкий прислонился спиной к поленнице, закрыл глаза ладонью. — Не вышло из меня Стрелы. И с делом не помог, и честь Ордена опорочил… Чем я лучше Зайца? Такой же болван.

Марчук снова вздохнул. Стряпуха, поди, уже строгает начинку для пирога, как он любит: тушеную капусту с яйцом. Если прямо сейчас подсобить ей, она потом угостит горяченьким, едва из печи.

— Да хуже. Он просто болваном был, а я еще и подлец. В доме приютившего нас графа… его же дочь… Я же не только честь Ордена, но и свою честь уронил, честь дворянина, — распалялся в самобичевании Адриан. — Теперь либо стреляться, либо жениться. Иначе скажут, что совратил девицу, а потом еще и оболгал, чтоб не брать на себя ответственность…

— Хватит! — резко оборвал сопли Карницкого Марчук. — Твоя беда лишь в том, что ты с бабами прежде не был. Как вернемся, чтоб нашёл весёлую девку и погулял с ней хорошенько. А лучше найди девку посвежее да поробее, лучше такую, что в первый раз на улицу вышла, сними комнату у какой-нибудь старушки, посели девку там и ходи к ней, как невтерпёжь станет. Плати рубля три-четыре в месяц, чтоб больше ни с кем не ложилась. Тому отец должен учить, а не я, но вы из питомника все такие приходите.

Карницкий хотел было возразить, но Аверию уже наскучило слушать его стенания.

— Жениться ни на ком не надо. Сейчас вернешься в комнату и ляжешь спать, предупреди лакея, чтоб перед завтраком разбудил. Там договорись с графом о встрече и скажи, что я тоже приду.

— Но ведь…

— Если спросит, с чего вдруг, скажи, что было оговорено три дня, и сегодня как раз третий. Приехали мы в пятницу, вчера была шестица, сегодня седьмица. Понял? Потом снова ложись спать. К встрече с графом ты должен быть свеж, как маков цвет поутру.

— А что скажем-то?

— Что сказать, я сам знаю. Ты молчи и кивай, коли что. Всё, давай уже.

Карницкий глянул на строгое лицо старшего, увидел, что никакого понимания он здесь не дождётся, и поплёлся наверх. А Марчук быстро нахватал поленьев и поспешил на кухню. Авось не опоздал ещё к пирогам-то.

* * *

Граф хоть и удивился поспешности орденцев, но согласился их принять после полуденной жары. Карницкий сходил в людские, подивился, как довольный Марчук уплетал пирожки с капустой, будто вовсе не переживает о грядущем разговоре. Самому Адриану кусок в горло не лез. За завтраком он едва притронулся к вареным яйцам, смог лишь выпить яблочного компоту. Еще и Любава на него смотрела гневно, когда он говорил графу о встрече. Наверняка решила, что Карницкий будет просить ее руки.

Адриан думал, что не сможет уснуть, но провалился в сон сразу же. Даже легкий женский аромат, впитавшийся в перины, не помешал.

Проснувшись от стука в дверь, Карницкий, как это часто бывает после дневного сна, не сразу понял, где он находится и какой нынче день. Ему снилась невообразимая мешанина из всего, что было с ним в последнее время. То он стрелялся с графом Порываевым, а после выстрела увидел на его месте Женю Сомова с нелепой коробочкой; то женился на Любаве, а после нёс ее на руках в жарник; то вдруг обнаруживал себя в деревне, доящим коров, а Любава макала пальчик в молоко и говорила, что он плохо старается.

Стук повторился.

— Ваше благородие! Просили разбудить-с! Его сиятельство скоро вас примет-с!

— Зайди! — крикнул Адриан. — Помоги одеться.

— С вашего позволения-с, — сказал лакей и вошёл в комнату.

Карницкий ополоснул лицо нагревшейся за день водой, причесался, натянул не глядя всё, что предложил ему слуга, и сел на стул в ожидании нужного времени. За окном нещадно палило солнце, мерзко жужжали мухи. Адриан тут же вспотел, несмотря на легкий камзол.

Что скажет Марчук? Что он выдумал? По мнению Адриана, от любого довода можно отмахнуться, сославшись на недавнюю болезнь дочери. Не помнит никого? Слаба умом стала. Собак боится? Так ведь горячка разум повредила. Хочет невесть чего? Да юна совсем, откуда в таких летах разумению взяться? Вот пойдёт замуж, сразу остепенится да успокоится. А вы, господин Карницкий, не хотите ли Любавушку нашу в жёны взять?

— Ваше благородие, — негромко позвал лакей. — Пора.

Сердце Адриана колотилось с бешеной скоростью. Наверное, так себя чувствуют осужденные, поднимаясь на плаху. Словно сейчас предстоит не участь Любавы решать, а его участь, Карницкого.

Путь до кабинета оказался до жалкого коротким, и там уже переминался с ноги на ногу Марчук, который даже не удосужился переодеться.

— Наконец-то. Сделай лицо повеселее, а то будто на казнь идёшь, — сказал Марчук.

Карницкий вздрогнул.

Граф Порываев сидел за столом в полумраке, окно прикрыли занавесью, чтоб было не так жарко. Возле его сиятельства стоял наполовину опустошенный графин с лимонной водой. У Карницкого тут же пересохло в горле. Да и живот напомнил о бездарно пропущенном завтраке.

— Что же, господа орденцы, закончили уже расследование? Признаться, я и не представляю, как вы намереваетесь заставить меня отказаться от дочери. Или, может, вы поняли, что с Любавой всё хорошо, и пришли распрощаться? Несмотря на ваше приятное общество, Адриан, я буду рад вашему уходу. Надеюсь, вы понимаете мои чувства.

Карницкий кивнул, но промолчал. Ему казалось, что если он попытается открыть рот, то тут же всё испортит своими признаниями.

Марчук же, нисколько не смущаясь ни тому, что граф подчеркнуто его не замечал, ни отсутствию стульев, шагнул вперёд.

— Ваше сиятельство, должен признать, что пребывание в вашем доме изменило мои ошибочные представления о благородных господах. Я увидел, что вы, ваше сиятельство, благородны не только по крови, но и по духу. Вы высоко цените свою честь и доброе имя, принципиальны и бесстрашны. Обычно при виде нас у людей трясутся поджилки, они лебезят перед нами, заискивают и стараются ублажить, только чтоб мы не назвали кого-то из них иномирцами. Вы же совсем иной человек. Даже страх за собственную дочь не позволил вам переступить через ваши убеждения. Потому вы и отправили меня в людскую, хотя я человек вольный и не должен бы спать вместе с холопами.

Даже к концу хвалебной речи выражение лица графа не изменилось. Он привык к лести и, скорее, насторожился от слов Марчука.

— Хоть я и не знаком с вашими детишками, однако я убеждён, что вы воспитали в них те же качества. Честь превыше всего! Доброе имя рода выше сиюминутных капризов! Разве не так, ваше сиятельство?

— Рад, что даже человек из народа сумел уловить это, — сухо согласился граф.