Сергей Самаров - Славянский сокол
– Сдается мне, – сердито покосился Карл в сторону князя Бравлина, – что наш уважаемый гость говорил все это, имея в виду не только турнир, а все государство франков. Хотелось бы мне знать, Алкуин, насколько вместительной окажется наша чаша…
– Ваше величество, князь Бравлин правильно толкует законы существования Вселенной, сформулированные еще в Древнем Египте «трижды великим Гермесом»[28]. Но он не договаривает их до конца. Пресыщение наступает тогда, когда одна сторона только берет и ничего не дает взамен. Вы же несете в завоеванные страны порядок и процветание. Вы платите своей энергией за существование великого государства. Что касается чаши, я думаю, она со временем все же опрокинется. Но произойдет это тогда, когда пришедшие вам на смену правители начнут только брать, перестав давать. Это будет трагедией для всей Европы…
Глава 14
Рарог, казалось, замер, как замирает раненый зверь, окруженный охотниками, в надежде, что останется незамеченным приближающейся облавой. Никто не выставлял на площади торговые палатки, не бегали по улицам всегда беззаботные дети, не обсуждали положение города солидные мужи, обычно собирающиеся на другой площади, что возле храмов Свентовита и Радегаста.
Люди ждали. И не знали при этом, кому принадлежит власть – князю ли, про которого одни говорили, что он уехал, другие говорили, что он убит своим двоюродным братом князем-воеводой Дражко, или власть принадлежит боярам, которые открыто поддержали данов-захватчиков и вот-вот начнут рвать и делить между собой княжество. Данов опасались уже на протяжении многих лет, с тех пор, как конунг Готфрид убил или подчинил себе других конунгов и объявил себя королем. Тогда начала неуемно и быстро расти сила и агрессивность соседнего государства. От данов досталось свеям, досталось норвегам, постоянно доставалось Англии. И Рарог, живущий у хищника под боком, ждал своей очереди. Несколько набегов данов были отбиты еще при отце Годослава. Но тогда еще Готфрид был молод и не вошел в полную силу. Сейчас мощь самообъявленного королевства стремительно росла. Но рарогчане упорно не желали называть себя данами, дикими и безжалостными, и потому бояр потихоньку проклинали. И все были готовы поддержать князя Годослава, если он вернется, готовы были собрать ополчение в помощь не слишком многочисленным дружинам, как это делалось в прежние годы, когда отбивались от разных нашествий. А многие были готовы даже встать на сторону Дражко, если он объявит себя единоличным правителем. Дражко в народе любили. Лишь бы не поддерживать грабителей бояр и зарубежных воров данов…
Сами бояре заперлись в своих обширных дворах, не раскрывали ставни окон даже днем и тоже ждали. Чего ждали они – непонятно. То ли нашествия короля Готфрида, то ли возвращения князя Годослава. На одного надеялись, другого боялись. Но и при первом могло произойти второе – состоится нашествие данов, и одновременно вернется Годослав с помощью от короля Карла. Такие ходили слухи. Это уже будет совсем новая ситуация, которая тоже несет мало хорошего, но много непонятного, потому что христианские монахи ничуть не лучше дикарей с севера. Такие же жадные и безжалостные, неуемно агрессивные.
Многое в настроении горожан зависело от мнения Трояла, верховного волхва столичного храма Свентовита. Бояре слали к нему гонцов, пытались сами пробиться, надеясь на поддержку, поскольку суровый Троял происходил из знатного боярского рода, но двери храма упорно оставались перед ними закрытыми. Простой народ это все видел, видел, как потели боярские слуги под солнцем, тащили носилки к дверям храма, слышал стук в эти двери, но не слышал скрипа петель. Двери оставались закрытыми, тогда и сделал вывод, что Троял не поддерживает бояр. Только в этот же народ пролезли слухи, что верховный жрец тайно, ночью, отправил сокровища храма и драгоценные реликвии в неизвестном направлении. Должно быть, слухи эти произошли оттого, что маленький, но хорошо охраняемый караван волхвов и длинноволосых храмовых служек все же вышел из города. Но от кого Троял прятал сокровища – от данов ли, от франков – никто не знал. Если нашествие данов будет, грабежи и поджоги станут обязательным атрибутом, как при всяком нашествии. В этом не сомневался никто. И сами горожане начали прятать то, что им дорого. Кто где мог и как умел. И обязательно в тайне и в тишине. Потом прошел новый слух. Троял опасается, что Годослав вернется вместе с солдатами Карла и вместе с христианскими монахами, которые будут переводить людей в христианство. И тогда храмы старых богов будут разрушены, сокровищницы разграблены.
Но факт остался фактом – Троял не поддержал бояр. Высказаться откровенно в поддержку Годослава и княжеского семейства верховный волхв тоже не захотел. Отношения между князьями и храмами начали натягиваться еще при правлении деда Годослава, который первым нарушил извечную традицию: лишил народ слова и выбора, разогнав плетьми и копьями вече, не пожелавшее его правления. Тогда было большое восстание бодричей, после чего снова, как и несколько веков назад[29], стали отделяться от союза племен отдельные княжества. Верховный волхв из главы вече превратился только в посредника при общении с небом.
Но и против князя идти – значит, себе вредить. Даны чужих богов уважают мало, считая Одина единственным достойным. При правлении данов верховный волхв вообще потерял бы всю свою силу. То же самое произошло бы и при пришествии христиан. Троял не решался принять ни одну сторону, положившись на благосклонность Неба, и потому держал двери храма закрытыми. И ждал…
Люди несколько раз видели входящим в город отшельного волхва Горислава. Его спрашивали и простые жители, остановив на улице, его спрашивали и стражники у ворот. Горислава считали провидцем, мудрым учителем, хотя и слегка лишенным житейского разума.
– Кто видел Годослава мертвым? – в ответ спрашивал уже сам волхв. – Ты видел?
– Не видел.
– И я не видел…
Некоторые понимали это именно как призыв к ожиданию. Другие говорили, что таким образом волхв сообщает о прочности княжеской власти и о непризнании бояр и данов.
Чему верить? – спрашивали сами себя рарогчане. И тоже ждали развития событий.
Власть все равно себя объявит…
Свято место пусто не бывает…
* * *Князь-воевода уже на следующее утро, посидев немного на скамье, заявил – он чувствует себя настолько прекрасно, что готов попробовать погулять по дворцу, чем вызвал переполох и возмущение своей матушки и почти не отходящего от княжеской скамьи Сфирки.
Сфирка, опасаясь недоверия со стороны старой княгини и активных помех в делах, которые решить все же следует, поступил мудро: он отстегнул от пояса ножны вместе с мечом и, рукоятью вперед, протянул оружие лежащему на скамье Дражко.
– Чтобы тебе, княже, пойти гулять по дворцу, надо будет сначала зарубить меня… Иначе ничего не получится.
Фраза так понравилась княгине-матери, что она сама даже замолчала, не вмешиваясь в разговор сына с таким серьезным человеком, как разведчик-сиделка. И потому не заметила, как последний подмигивает ее сыну, подавая знак.
Дражко игру понял без слов, с усмешкой меч взял и попытался вытащить его из ножен. Усилие, очевидно, отдалось болью в плече и груди, что заставило князя ожесточенно зашевелить усами. Посторонний наблюдатель мог бы принять такое выражение чувств за истерику, хотя Сфирка хорошо знал, что Дражко просто гримасничает.
– Даже сидячий, из меня вояка не получается, – с грустной усмешкой пожаловался князь и вернул оружие разведчику. – Значит, будем считать, вы уговорили меня проваляться без дела еще пару дней.
Если бы мать знала, что он уже вчера начал ходить…
– Ты уж поваляйся… – даже с некоей угрозой произнесла она и одобрительно глянула на худенького, на мальчика похожего фигурой Сфирку. Именно такие помощники были ей по душе. Не просто серьезные, но категоричные. Иначе с Дражко нельзя. Дюже своеволен.
Она опять провела бессонную ночь в комнате болящего сына, и потому сейчас пожилой женщине требовался отдых. Вчерашний день, когда ее заменил разведчик, к удивлению, не принес видимых огорчений. Когда княгиня вечером вернулась к раненому, он по-прежнему лежал на своей скамье. Более того, Дражко стало вроде бы легче. Даже разговаривать он стал четче и строже, без ненужных пауз, как было вначале. А перед ночью даже позволил себе на несколько минут сесть, хотя потом пришлось все же перейти в лежачее положение. И потому княгиня могла понадеяться, что и сегодня днем она имеет если не право, то просто возможность отдохнуть.
– Так я пойду…
– Да-да, конечно… Отдыхай, матушка. Я, к твоей радости, остаюсь недвижным, словно меня клиньями[30] к этой скамье приколотили.
Едва затворилась дверь за матерью и стали слышны удаляющиеся усталые шаги, князь, приняв из рук разведчика лекарство, приказал:
