Николай Прокошев - Семь крестов
Семьям в Иезекамприсе прислуживали рабы, и мужчины могли иметь сколь угодно жен. Трудевут всегда любил только свою ненаглядную Скало и, как мог, старался убедить остальных поступать так же. В Бронтекамме и окрестных подворьях народ слушался короля и многоженства там не допускали.
Рабов в родовом гнезде Бронте можно было пересчитать по пальцам. Работы в любое время года хватало, и некоторые из тех, кто совершали набеги, попав в плен, оставались в излюбленной королевской волости. Но спустя некоторое время возвращаться домой все равно никто не торопился.
Правда, так жили только в Бронтекамме. В других волостях царили совершенно иные порядки. Всю Брутению издревле раздирали междоусобицы и взаимная вражда. Миролюбивые отношения с соседями с незапамятных времен старался поддерживать разве что род Бронте. И в итоге заслужил почти такое же отношение извне: разорительные вторжения в Самбию заметно сократились. Тем не менее время все-таки взяло свое.
Постоянные угрозы и уговоры жрецов глубоко застряли в головах и сердцах многих невежественных обитателей Брутении. Самбийские земли исключением не стали. В конце концов, все королевство, кроме Бронтекамма, переняло образ жизни соседей, где вовсю хозяйничали жрецы. Именно по этой причине батюшка Прокса счел необходимым оставить Иезекамприс, город, где он жил раньше.
– Приветствую тебя, Трудевут, наш хозяин и благодетель! – посадский староста-вурсхайто, скрюченный и косматый, грязной рукой тронул Трудевута за локоть. – Давненько что-то мы тебя здесь не видели.
– Здравствуй, Дралл, – король хлопнул старика по плечу. – Работы много в лесах и на полях. Сам понимаешь, надо кормить народ, не все козлов резать. Обряды обрядами, но пчелы пока не научились сами мед нам приносить.
– Как сказать, проси больше богов – тебе не только пчелы, но и медведи мед понесут.
– Вот ты молишь – и что, несут тебе? Ну? Я так и думал. Ладно, кто женится?
В отличие от Бронтекамма, в Иезекамприсе главный двор оказался не прямоугольным, а круглым и здесь постоянно горел костер. Вокруг него уже толпился люд – все от мала до велика. По кругу стояли столы с огромными глиняными кувшинами и плошками. К Трудевуту и старосте подошли молодые – мужчина даже не стал наряжаться; зачем на седьмую по счету свадьбу? На невесту все же надели ясеневый венок и потертую бронзовую подвеску. Худенькая бледная девушка, почти девочка, держала в руках небольшое серебряное колечко, чтобы нанизать его уже на седьмой палец мужу.
В обязанности посадского старосты не входило проведение обряда бракосочетания, поэтому, откинув белую козлиную шкуру, из своего чертога выбрался жрец-вайделот[43]. Это был высокий, жилистый, с неприветливым лицом и холодными равнодушными глазами мужчина средних лет, одетый в светлый длиннополый кафтан, отороченный медвежьим мехом и расшитый понизу белой тесьмой. Грудь его замысловато украшалась двумя белыми шнурами и тремя пуговицами. Такой же белый пояс блестел бронзовой пряжкой. На голове жреца шелестел венок из дубовых листьев. Прежде чем подойти к жениху и невесте, он отвязал серого козла, мирно щипавшего травку, и подвел его к костру.
– Мансурас и Прудайте, в этот знаменательный день вы решили соединить свои судьбы. – Пес подозрительно покосился на вещавшего гулким голосом вайделота. – Всемогущий Потримпо благословляет ваш союз и требует жертву. Кровью этого животного он окропит вам глаза и разум, дабы жизнь ваша длилась как можно дольше. Будьте благословенны.
На этих словах староста деревни зажал козла меж своих ног и взял его за рога. Вайделот достал откуда-то из складок длинный, с зазубринами, кинжал и быстро чиркнул им по горлу рогатой скотины, подставив миску. Из всех присутствующих невесело стало только Гектору и Трудевуту. Они с горечью наблюдали за жалобным блеянием и конвульсиями бедного животного. Староста крепко держал его голову, а жрец двумя пальцами давил на шею, чтобы посуда скорее наполнилась. Наполнив миску доверху, вайделот обмакнул пальцы в кровь и несколько раз брызнул в глаза новобрачному и его родителям. У девушки-рабыни родителей не было, так как муж лично убил ее отца с матерью.
Затем жрец зажал край плошки в зубах и ловким движением резко перебросил наполовину опустошенную посудину себе за голову. Сразу же раздался радостный гогот и улюлюканье, и люд по головам полез к столам. Не успели выпить по шестой чашке медовухи, как мясо недавно убитого козла уже подали на стол. По лицу невесты никто бы не сказал, что она выходит за нелюбимого. Наоборот, худышка ласково ворковала с женихом и остальными женами Мансураса.
– Вот видишь, что мне приходится терпеть? – Трудевут сидел рядом с Гектором во главе стола, отпивая маленькими глотками кобылье молоко. – Козел-то чем виноват? Подожди, Прокс, подожди. Похоже, скоро мы увидим кое-что поинтереснее.
– Почему ты так считаешь, отец? – И хотя ритуальное забивание козла покоробило Гектора, он прекрасно знал, что и в его время подобное часто случается в некоторых поселениях, где живут пруссы.
– Помнишь, как некогда дружественная нам Галиндия[44], учинила набег на Бартию[45], захватила народ в плен, пожгла села? Галинды выходят из-под влияния Кривайтиса, что приводит его в бешенство. Скоро он заставит нас собирать в Иезекамприсе ополчение.
– И что ты думаешь делать?
– Пока не знаю. Соглашусь – многих моих побьют, откажусь – сразу всем рискую. И нами с тобой в том числе. Наверное, одних дохлецов пригоню, скажу – остальные померли. Пускай приезжают смотрят, – палец с двумя причудливыми золотыми кольцами, незаметно для всех, кроме Гектора, показал в сторону вайделота. – Загоню своих в лес, отсидятся – потом выйдут. А щуплых мужиков кто возьмет? С ними только одна морока. Выход у нас один. Я воевать не собираюсь. Пусть сами дерутся, если им делать больше нечего.
– Верно, отец, я тоже так считаю. У тебя и людей не так много, чтобы ими разбрасываться, – усмехаясь, Пес заметил, что жрец наклюкался больше остальных и призывал всех известных ему богов помогать молодоженам. – Из этого города пусть забирают кого хотят, здесь все равно один сброд. А сами жрецы воюют?
– Как бы не так! Они сидят в Ромове и посылают своих прихвостней к нам собирать добро. Им бы только набить свои животы и распотрошить чужие.
– Да уж, ничего не скажешь, – мысленно Гектор вернулся в свое время, вспомнив весьма «доброжелательное» отношение церкви к населению. – Тот, у кого власть, всегда загребает жар чужими руками, ведь все боятся слово против сказать. Скорее бы они все посдыхали, тьфу. Как их земля только носит…
– Молодец, сынок, в отца пошел, так же, как я, соображаешь, – Трудевут встал из-за стола, обращаясь ко всем гулякам. – Мы с Проксом переночуем здесь, а назавтра отправимся в Бронтекамм – рыба уходит, надо торопиться.
На заре Пса разбудил Крукше и позвал посмотреть на очередной культовый ритуал. Ночью прошел грибной дождик, умывший траву. Теплые солнечные лучики радостно блестели внутри прохладных капель. Цветной край прозрачной радуги находился настолько близко, что, казалось, протяни руку – и вот он. Из-под листьев осоки выбралась зеленая гусеница и поползла куда-то по своим делам с утра пораньше. Безобидное насекомое успело изогнуться всего два раза перед тем, как исчезнуть под сапогом пожилого хмурого мужчины.
Крукше назвал этого человека тулиссоном[46]. Безрукавный наряд жреца, подбитый по подолу мехом куницы, имел на груди три вертикальные черные полосы. Блестящая фибула скрепляла на его шее черную накидку, а на запястье красовался янтарный браслет, вперемежку с кусочками оленьего рога. Рядом с ним молчаливо с ноги на ногу переминалось еще несколько жителей, включая старосту.
Чуть поодаль, склонив голову, стоял босой паренек моложе Крукше, которого Гектор видел, когда они подходили к городу – тогда мальчишка пас скот. Оглядев всех присутствующих, тулиссон глубоко зевнул, прихлопнул на шее комара, вытер руку об одежду и не спеша направился к воротам.
Часовые откинули мост, и вся процессия двинулась на вальное укрепление. Впереди шествовал жрец, за ним староста, опиравшийся на длинную палку, дальше жители, следом Пес со своим слугой и замыкал вереницу пастушок. Гектор то и дело оборачивался, желая заглянуть парнишке в лицо и понять причину его грусти. По дороге прусс обратился к Крукше, но тот тоже склонил голову и ничего не ответил.
Тягостное предчувствие Пса удвоилось, когда за валом шествие вдруг остановилось и мальчик покорно подошел к тулиссону, как будто жрец его позвал. Слуга Прокса, отвернувшись, всхлипнул, но Гектор все равно углядел слезы в глазах парня. Отчего верный паж зарыдал, прусс понял, когда пастушок открыл рот. После этого у путешественника во времени мгновенно подкосились колени и предательски взмокли подмышки.
