Сергей Шведов - Пилигримы
В лагере алеманов гостей не ждали, но они явились в одно далеко не прекрасное утро, сияя на летнем солнце позолоченными доспехами. Протоспафарий Константин, посол императора Византии, оказался суровым мужчиной высокого роста с пронзительными синими глазами. Его спутники блистали не только молодостью и красотой, но и богатым снаряжением, при виде которого у нищих алеманов челюсти сводило от зависти. Одни только перья на шлеме протоспафария стоили целого состояния. А ножны его меча были столь густо усыпаны драгоценными каменьями, что Лаваль затруднился определить цвет кожи, которой они были обтянуты. Король Конрад, сопровождаемый племянником Фридрихом Швабским, герцогом Вельфом Брауншвейгским и еще десятком самых знатных алеманских князей, вышел из своего походного шатра навстречу византийцам. Крестоносцы смотрелись попроще, а если быть уж совсем откровенным, то весьма бледно на фоне спутников протоспафария. Сиятельный Константин с достоинством поклонился Конраду, но этим и ограничился, вызвав тем самым гул неудовольствия в свите короля. Говорил он по латыни, которую худо-бедно понимали все присутствующие. Папский легат Теодовит, державшийся по правую руку от Конрада, шепотом разъяснял королю наиболее замысловатые обороты. До Герхарда де Лаваля, стоявшего в отдалении, долетали не все слова надменного византийца, но суть его претензий он все-таки уяснил. Сиятельный Константин напомнил благородному Конраду о союзе между империями, заключенном совсем недавно, а также о родственных узах, связывающих Конрада с Мануилом. Далее он перешел к претензиям, вполне обоснованным, надо признать, и обвинил алеманов в грабежах и убийствах, чинимых на землях империи. Благородный Конрад в ответной речи признал отчасти правоту византийца, однако в свою очередь обвинил фракийцев в бессовестном взвинчивании цен на продовольствие и в убийствах несчастных пилигримов, по тем или иным причинам отставших от войска. Латынью Конрад владел гораздо хуже своего оппонента, прибегая то и дело к помощи епископа Теодовита. Кроме того, он уступал византийцу в росте, а потому без конца вскидывал голову, словно лошадь, почувствовавшая узду. Все это делало его доводы малоубедительными даже для сочувствующего ему Герхарда. Последнего особенно раздражали усмешки на губах молодых комитов, сопровождавших протоспафария. Образованные византийцы откровенно насмехались над убогой латынью короля, что не могло не вызвать у алеманских рыцарей чувство злобы. Однако сам византийский посол хранил на лице серьезность, никак не реагируя даже на откровенные оплошности в речи собеседника. Более того он пообещал Конраду призвать к порядку обнаглевших купцов и сделать все возможное, чтобы войско крестоносцев не испытывало недостатка в продовольствии на пути к Босфору. Расстались король и протоспафарий вполне довольные друг другом. Увы, мирный исход переговоров понравился далеко не всем. Это Герхард почувствовал, едва переступив порог роскошного шатра епископа Теодовита. Кроме самого папского легата здесь находился еще и герцог Брауншвейгский с тремя своими наиболее близкими сторонниками, среди которых выделялся ростом и сложением маркиз Одоакр фон Вальхайм. Лаваль без труда сообразил, что находится в кругу заговорщиков, и что пригласили его сюда далеко не случайно.
– К моему большому сожалению, король Конрад не воспользовался удобным случаем, чтобы поставить обнаглевших византийцев на место, – сокрушенно покачал головой епископ Теодовит, продолжая начатый разговор. – Многие разумные люди в окружении папы Евгения полагают, что Византия не станет нашим искренним союзником в этом походе, как это уже было в годы Алексея Комнина. Скажу более – Константинополь будет нашим самым опасным врагом. По моим сведениям, полученным из надежных источников, Мануил уже вступил в переговоры с иконийским султаном Махмудом, сыном того самого Кылыч-Арслана, которого разгромили наши доблестные предшественники пятьдесят лет тому назад. Рожер Сицилийский считает, что с нашей стороны будет величайшей ошибкой, позволить императору Мануилу строить козни у себя за спиной. Он не исключает и того, что коварные византийцы ударят нам в тыл, как только мы ввяжемся в войну с сарацинами.
– Король Конрад числит благородного Рожера своим недругом, – угрюмо бросил Вельф Брауншвейгский, – и вряд ли станет прислушиваться к его словам.
Герцог Вельф к своим тридцати пяти годам уже успел испить горечь поражения, лишившего его императорской короны. Под стенами Вейнсберга брату Генриха Гордого не помогли ни поддержка папы, ни усилия итальянских князей, к слову, бросивших его в самый ответственный момент битвы. Конфуз, приключившийся с племянником Генрихом Львом под стенами Добина, тоже не добавил герцогу уверенности. Поражение в славянских землях подорвало силы его сторонников и сыграло на руку Конраду Гогенштауфену, не преминувшему воспользоваться чужой бедой для укрепления собственных позиций. Словом, ссориться в нынешний ситуации с королем для благородного Вельфа было смерти подобно, о чем он прямо заявил папскому легату. Что же касается Рожера Сицилийского, то нурман человек ненадежный. Его волнует не столько судьба христианского мира, сколько расширение границ собственного королевства. Таскать для него каштаны из костра герцог Брауншвейгский посчитал ниже своего достоинства.
– Никто не призывает тебя, благородный Вельф к разрыву, а тем более войне с королем Конрадом, – всплеснул холеными руками Теодовит. – Кто более чем я заинтересован в единстве нашей армии и сохранении добрых, сердечных отношений между вождями похода? Но мне больно смотреть, как хитроумные византийцы обманывают нашего простодушного короля, а его верные вассалы делают вид, что ничего серьезного не происходит.
– А что ты предлагаешь, святой отец? – спросил заинтересованный маркиз фон Вальхайм.
Благородный Одоакр отличался не только бычьей внешностью, но и на удивление изворотливым умом, выручавшим его в самых трудных ситуациях. К участию к крестовому походу его подвигла не столько вера, сколько унизительная бедность и жажда легкой добычи. Маркиз был по природе человеком решительным и не склонным к угрызениям совести.
– Надо открыть глаза королю Конраду на коварство византийцев, истребляющих под разговоры о дружбе и союзничестве лучших мужей крестоносного воинства.
– Вряд ли Конрад станет прислушиваться к моим словам, – криво усмехнулся маркиз. – Он потребует факты.
– Так найди их, благородный Одоакр, – с нажимом произнес епископ. – Рыцарь де Лаваль тебе поможет. Он неплохо знает греческий язык и местные обычаи.
– Я сделаю все, что в моих силах, святой отец, – склонил голову маркиз.
Совещание в епископском шатре на этом завершилось к всеобщему удовлетворению. Благородный Герхард покинул обиталище папского легата под руку с Вальхаймом.
– Ты располагаешь средствами, благородный Одоакр? – спросил сподвижника Лаваль.
– Увы, – развел руками маркиз.
– Поиски потребуют больших средств, – вздохнул Герхард. – Придется привлекать здешнее население, а они вряд ли согласятся нам помогать даром.
– Непростительный промах с моей стороны, – честно признал свою вину Одоакр. – Впрочем, все еще можно поправить. В какую сумму нам обойдутся поиски?
– Пятьсот марок серебром, по меньшей мере, – пожал плечами Герхард.
– Буду просить тысячу, во избежание всяческих сюрпризов.
Лавалю ничего другого не оставалось, как пожелать расторопному маркизу успеха. Впрочем, он отдавал себе отчет в трудности задачи, решение которой Одоакр взял на себя. Епископ Теодовит славился своей скупостью, и выбить из него даже пятьсот марок было делом почти непосильным. Маркиз фон Вальхайм отсутствовал так долго, что Герхард уже стал подумывать о провале его миссии. Но он плохо знал благородного Одоакр, который, наконец, выскользнул из шатра с увесистым кожаным мешочком.
– Тысяча, – тяжело выдохнул он, вытирая замшевой перчаткой лоб с крутого лба. – Легче византийскую императрицу склонить к блуду, чем уговорить нашего благочестивого епископа, поделиться своими сокровищами. Итак, Герхард, теперь решающее слово за тобой.
Барону фон Зильберштофу, верному сподвижнику Фридриха Швабского, крупно не повезло. Он подхватил лихорадку в месте, вроде бы отличающемся прекрасным климатом, близ города Андрионаполя. Состояние знатного больного внушали серьезные опасения лекарям, а потому герцог распорядился оставить захворавшего друга в местном монастыре. Монахи клятвенно заверили расстроенного Фридриха, что поднимут на ноги благородного рыцаря максимум за две недели, чем вселили в сердце племянника короля надежду. Тем не менее, он выделил десять своих конных дружинников для охраны барона. Монахом это распоряжение не понравилось, и было решено поместить больного Зильберштофа на постоялом дворе, примыкающем к монастырским стенам и предназначенном в основном для паломников, жаждущих приобщиться к источнику истинной веры, каковым бесспорно считался Феропонтовский монастырь. Герцог Швабский покинул окрестности Андрионаполя почти умиротворенным. Чем порадовал маркиза фон Вальхайма, внимательно наблюдавшего за перемещениями своего давнего врага. Болезнь барона фон Зильберштофа явилась для заговорщиков подарком капризной судьбы, до сих пор не выказывавшей им ни малейшего расположения. К большому огорчению папского легата, нападения фракийцев на крестоносное войско, после визита протоспафария Константина, практически прекратились. Если и случались какие-то недоразумения, то обходились они без участия благородных мужей, чья смерть или ранение взбудоражили бы алеманское рыцарство. Кому, скажите на милость, интересно судьба какого-нибудь неумытого Ганса, которому накостыляли по шее местные землепашцы. Даже если бы они порвали его на куски, никто из благородных господ даже пальцем бы не пошевелил, чтобы отомстить за его смерть. Епископу Теодовиту оставалось только тихо скорбеть о социальном неравенстве, раздирающем крестоносное воинство да косить злыми глазами в сторону Вальхайма, спокойно проматывающему деньги, выделенные ему из епископской мошны. Конечно, благородный Одоакр мог бы проявить больше старания в богоугодном деле, но маркиз целиком доверился двум своим помощникам и, как вскоре выяснилось, не прогадал.
