Сергей Шведов - Грозный эмир
– Я не могу выступить к Тиру, не повесив этого негодяя на крепостных воротах, – скрипнул зубами Балак.
– Пожалуй, – не стал спорить с рассерженным эмиром аль-Кашаб. – Дураки порой бывают опаснее врагов. Думаю, Сулейман запросит пощады, как только увидит твоих нукеров под стенами Манбиша. К тому же в крепости хватает разумных людей, которые не захотят рисковать головами из-за пьяной причуды бека.
– Значит, Тимурташ здесь ни при чем? – нахмурился Балак.
– Эмир увлечен франкской красавицей, невесть какими путями попавшей в его гарем. Эта страсть до того подействовала на Тимурташа, что он практически не покидает стен своего дворца.
– Тем лучше, – усмехнулся Балак. – Сын Ильгази никогда не отличался умом, но в последнее время у него прорезался голос. Впрочем, отчасти он был прав. Ты действительно не заслужил опалы, почтенный аль-Кашаб.
– Людям свойственно ошибаться, – склонился в поклоне визирь, – но воистину велик тот эмир, который умеет признавать свои ошибки.
Балак не собирался задерживаться у стен Манбиша. Да в этом не было особой необходимости. Как только пять тысяч сельджуков и мамелюков подошли к крепости, оттуда немедленно понеслись заверения в преданности. Бек Сулейман, устами своих посланцев, заверял грозного эмира, что его оклеветали завистники. Сам же он никогда бы не осмелился перечить величайшему воину исламского мира, надежде Востока, блистательному и великому Балаку.
– Сболтнул спьяну, – вздохнул аль-Кашаб, сопровождавший эмира в этом никому не нужном походе. – А теперь будет долго каяться и кланяться. Пообещай ему жизнь, почтенный Балак, и он откроет нам ворота.
Беку Сулейману было предписано покинуть крепость с непокрытой головой и веревкой на шее. Сначала Балак назначил ему двадцать ударов палкой по пяткам, потом, по просьбе аль-Кашаба, снизил количество ударов до десяти. В ответном послании Сулейман униженно благодарил великого эмира за проявленное великодушие и клятвенно заверял, что выйдет из ворот Манбиша, дабы припасть к копытам его коня. Большей чести, он, пьяница и невежа, конечно же, не заслуживает.
– Пусть будут копыта, – криво усмехнулся Балак, подъезжая к опущенному мосту в сопровождении пышной свиты.
Ворота крепости противно заскрипели, и, видимо, поэтому телохранители, окружающие эмира, не услышали протяжного свиста смерти. Эмир покачнулся в седле, удивленно посмотрел на оперение стрелы, торчавшей из его груди, и произнес хриплым голосом:
– Какой удар для мусульманского мира.
Балак умер раньше, чем растерявшиеся телохранители успели снять его с седла. Ворота крепости немедленно закрылись, а подъемный мост был поднят при полном попустительстве нукеров. Да что там тупые нукеры, когда даже беки, включая визиря аль-Кашаба, не смогли вымолвить ни слова, потрясенные чудовищным ударом, нанесенным исподтишка.
Эмир Тимурташ выразил печаль по поводу смерти двоюродного брата, но куда больше его огорчила пустая халебская казна, выпотрошенная Балаком. И хотя денарии ушли на дело угодное Аллаху, как его заверил аль-Кашаб, настроение юного эмира, которому совсем недавно исполнилось девятнадцать лет, это нисколько не улучшило. Тимурташ даже бросил в лицо визиря несколько грубых слов, чего за ним прежде не водилось. Матерью эмира была персиянка, научившая своего сына вежливому обхождению, не только с вышестоящими, но и с зависимыми людьми. Эмир был крайне расстроен своей несдержанностью, о чем и поведал Жозефине, пришедшей поддержать своего повелителя в трудный для него час. Тимурташ был человеком, изнеженным, капризным, но не жестоким. К новой своей наложнице он привязался не только телом, но и душой. Благо Жозефина была обольстительна и умна, а потому могла не только удовлетворить плотскую страсть юного эмира, но и дать ему ценный совет.
– Грубость не бывает лишней, эмир моей души, особенно когда имеешь дело с такими хитрыми и коварными людьми как аль-Кашаб, – утешила своего повелителя мудрая наложница. – Ему будет полезно, сразу же почувствовать твою властную руку.
– Я хотел сделать тебе подарок, – пожаловался Тимурташ.
– Ты главное сокровище моего сердца, эмир, – ласково улыбнулась Жозефина. – Никакое золото не заменит мне твоих ласк. И я счастлива, что в столь трудный для тебя час, ты вспомнил обо мне.
– Мне жаль Балака, – пожал плечами Тимурташ, – но долго скорбеть о нем я не собираюсь. В последнее время он вел себя недостойно и дошел в своей наглости до того, что обчистил мою казну. Я на его Мардин не покушался.
– Теперь город Мардин принадлежит тебе, эмир, – прошептала ему на ухо Жозефина. – Ты единственный законный наследник Балака и должен сделать все, чтобы прибрать его земли к рукам.
– Среди мардинских беков обязательно найдутся недовольные, – задумчиво проговорил Тимурташ. – А у меня нет денег даже на то, чтобы заплатить телохранителям.
Юный эмир был человеком далеко не глупым, но решительности ему явно не хватало. На это, видимо, и рассчитывал визирь аль-Кашаб, укрепляя свое положение в Халебе. Однако в данном случае он ошибся. В эмире вдруг заговорила кровь отца, великого Ильгази, славившегося не только не только полководческим даром, но и властолюбием. Тимурташ верил в свою звезду, и Жозефина делала все от нее зависящее, что не дать этой вере угаснуть под напором новых забот.
– Халеб от тебя и так никуда не уйдет, – нашептывала наложница в ухо разомлевшего любовника. – Тебе важнее обосноваться в Мардине. Город окружают плодородные земли. Равнину населяют племена воинственных туркмен, где ты всегда можешь набрать храбрых воинов. Ты станешь могущественным владыкой, Тимурташ, сам султан вынужден будет обращаться к тебе за помощью и советом.
– А деньги? – почти простонал юноша. – Где я возьму столько золота, чтобы заплатить бекам и нукерам своего брата.
– Золото храниться в подвале Халебской цитадели, – усмехнулась Жозефина. – Надо только суметь распорядиться им.
– Ты о чем? – удивился Тимурташ, приподнимая голову с подушки.
– О короле Иерусалимском, которого Балак перевез в Халеб накануне своей смерти. За благородного Болдуина можно получить столько золота, что его хватит не только бекам и нукером, но и тебе, эмир моей души.
– Но меня осудят?
– Кто? – удивленно вскинула бровь Жозефина. – Беки, которым ты заплатишь золотом? Султан Махмуд или халиф Мустаршид? Но эти двое так заняты враждой друг с другом, что им сейчас не до тебя. К тому же многие эмиры отпускали знатных пленников за выкуп, а потом кичились своей удачливостью и благородством.
– Но ведь речь идет о короле?
– Речь идет о золоте и власти, почтенный Тимурташ. Твоем золоте и твоей власти над двумя самыми богатыми городами Сирии и Месопотамии. Франки напали на Харапут, дабы освободить своих товарищей, кто может помешать им напасть на Халеб, если у тебя не будет под рукой сильной армии? Зачем подвергать город риску? А тебе ведь еще предстоит борьба за Мардин. На это время лучше договориться с крестоносцами.
– И какую сумму франки могут дать за короля?
– Об этом лучше поговорить с почтенным Саббахом, – посоветовала Жозефина. – Бек хоть и стар, но предан тебе всей душой. Он едва ли не единственный остался с тобой, когда все прочие перебежали в стан Балака.
– Пожалуй, – задумчиво проговорил Тимурташ. – Я назначу его визирем Халеба, если он сумеет добыть для меня пятнадцать тысяч денариев.
Саббах сорвал с даиса Уруслана двадцать пять тысяч, чем потом гордился до самой смерти. Но и поторговаться ему пришлось изрядно – до седьмого пота, до хрипов в груди и учащенного сердцебиения. Шевалье де Марль, явившийся в Халеб для переговоров, с порога отверг первую же названную каирцем цифру. Пятьдесят тысяч денариев никто никому никогда не платил.
– Но ведь речь идет о короле!
– Десять тысяч, – буркнул Томас. – Благородный Болдуин далеко уже не молод. Плен пагубно отразился на его здоровье.
– Король здоров как бык, – возмутился чужой скупости Саббах. – Спроси хотя бы Жозефину.
– Хоть сейчас на коня, – охотно подтвердила благородная дама де Мондидье.
– Пятнадцать, – набросил за хорошую весть Томас.
– Не губи, шевалье, – взмолился бек. – Я обещал эмиру Тимурташу тридцать тысяч! Он снимет с меня голову, если я уступлю хотя бы денарий.
– Двадцать, – назвал свою цену прижимистый Марль.
– Двадцать пять, – лег костьми на поле удачи почтенный Саббах, и не сошел с него до тех пор, пока не услышал из уст благородного Томаса «шайтан с тобой».
Дабы не возбуждать страсти среди жителей города Халеба и не привлекать внимание завистливых беков, короля Иерусалимского вывели из цитадели подземным ходом, предварительно завязав ему глаза. А покинул он город рано утром в одежде персидского купца, во главе торгового каравана, идущего в Дамаск. Почтенного Саббаха менее всего волновало, дойдет ли этот караван до славного арабского города или сгинет по пути. Куда важнее было получить обещанные деньги. К счастью, почтенный Уруслан сдержал слово. Двадцать пять тысяч денариев были доставлены во дворец Саббаха, тщательно пересчитаны и вручены хозяину под расписку.
