Виталий Гладкий - Посох царя Московии
Нападение на ногайцев обошлось для разбойников малой кровью. Было убито всего два человека, да раненых оказалось шестеро.
Кудеяр ходил по поляне, где расположились на отдых разбойники, и довольно посмеивался. Добыча, захваченная у ногайцев, была знатной — персидское булатное оружие, золотая и серебряная посуда, меха, иностранные ткани — аксамит, атлас, бархат, камка[86], дорогая княжеская одежда…
Одежды было даже чересчур много. Поэтому Кудеяр распорядился:
— Раздайте полону порты[87]… те, что поплоше. Негоже русскому люду щеголять в таком виде на пиру по случаю знатной победы. Пир у нас или не пир?!
— Пир, отец родной, пир, атаман! — дружно вскричали разбойники.
Странное и дикое зрелище довелось наблюдать Элизиусу Бомелиусу. Большая, почти круглая поляна напоминала ему сцену из вакхической пьесы в лондонском королевском театре. Пьяные разбойники перемешались с освобожденными пленниками ногайцев, и в неверном колеблющемся свете костров уже трудно было понять кто есть кто.
В больших котлах варилась мясная похлебка, приправленная ароматными травами, над двумя кострами вращались на вертелах две оленьи туши, а из бочек в чаши беспрерывно лилось доброе вино. Вскоре начались хмельные варварские пляски под рожки и дудочки, и насытившийся Бомелиус, которого уже не несли израненные ноги, отошел немного в сторонку и присел на пенек.
Судя по тому, что разбойники шли по лесу до этой поляны добрых три часа, здесь было их главное пристанище. Жили они в землянках, только для Кудеяра был сооружен небольшой бревенчатый домик с узкими окнами-бойницами. Но Бомелиуса не интересовал быт разбойников. Его одолевали нерадостные мысли.
Когда загорелись посады вокруг Москвы, Бомелиус решил бежать, куда глаза глядят. Он не очень надеялся, что удастся отсидеться за стенами Кремля. Но прежде лекарь закопал свои ценности (они весили чересчур много), оставив себе лишь немного денег. Он уже садился на коня, когда во двор на взмыленном жеребце влетел Генрих Штаден.
— Дело сделано! — радостно крикнул он Бомелиусу. — Доктор Линдсей уже на небесах. Так что гони денежку, как договаривались.
— Нет у меня денег, — буркнул Бомелиус. — Я спрятал их, закопал. Видишь, что творится. Позже…
— Э-э, нет, любезный. Так не пойдет. Нет денег — пиши расписку.
— Ты в своем уме?! Вон, уже палаты горят! Огонь кругом, тут бы выбраться отсюда успеть. И потом, где я сейчас найду чернила и бумагу?
— Ладно, за тобой долг. Не забудь! — в голосе Штадена прозвучала угроза.
— Не забуду. Кстати, мне еще нужно убедиться, что Линдсей и впрямь в том месте, о котором ты говоришь.
Генрих Штаден хрипло рассмеялся.
— Улетел он… вместе с дымом. Я раскроил ему башку, бросил в подвал, закрыл на засов и поджег дом. Если доктор не помер от удара, то сгорел или задохнулся в дыму. Так что на этот счет можешь быть спокоен. Все, бывай. Мне пора… — И опричник начал разворачивать коня.
— Ты куда?! — всполошился Бомелиус. — А как же я? Я поеду с тобой!
— Не смеши меня. Мне нужно к моему отряду. Или ты хочешь поучаствовать в битве с татарами?
— Упаси Господь! Я человек мирный, обращению с оружием не обучен…
— Вот и я об этом.
— А все-таки?.. — жалобно сморщился лекарь.
— Нет! — отрезал Штаден. — Ты будешь нам обузой. Однако побереги себя. Я очень надеюсь, что мы еще встретимся… — Опричник прищурился, хищно осклабился, ударил коня плеткой и вскричал: — Э-хей!
Жеребец встал на дыбы и взял с места в галоп. Бомелиус злобно выругался, дернул за повод, с силой ударил пятками под лошадиные бока, и его удивленная кляча, не привыкшая к такому грубому обращению, потрусила вслед за Штаденом.
Лекарь прекрасно понимал, почему опричник не захотел взять его с собой. Он был уверен, что Штаден и в мыслях не держал сразиться с отрядами Девлет-Гирея. Судя по туго набитым саквам, перекинутым через круп его коня, опричник думал лишь о том, как бы самому ноги унести из Москвы по добру по здорову, да как спаси свое самое ценное барахлишко.
В таком случае лекарь и впрямь был для Штадена как цепь с гирей, прикованная к ноге. Опричник даже готов был пожертвовать немалыми деньгами за убийство Арнульфа Линдсея, которые должен ему Бомелиус. Жизнь дороже серебра и злата…
Бомелиуса схватили, когда он уже думал, что спасся. Ибреим-мурза, раздосадованный тем, что самое ценное досталось крымчакам Девлет-Гирея, отправился со своими ногайцами в самостоятельный поиск добычи. Кошелек с монетами, найденный за пазухой лекаря, и старая кляча не показались разозленному мурзе знатной добычей, поэтому он приказал снять с пленника еще и верхнюю одежду. Она была дорогой и добротной — Бомелиус просто не нашел в своем гардеробе чего-нибудь поплоше.
Ковыляя среди ясыра, лекарь честил себя на все заставки. Если бы он не пожалел в свое время денег и купил себе резвого скакуна, ногайцы не догнали бы его вовек. На коня Бомелиуса не позарились даже повара отряда Ибреим-мурзы, отпустили бедное животное на луг пастись и нагуливать жирок…
Задумавшись, лекарь не услышал, как к нему бесшумной кошачьей ходой подошел Ворон. В отличие от других разбойников, он почти не пил, только ел. Какие-то думы избороздили его чело.
Причина столь странной задумчивости обычно несдержанного в застолье Ворона лежала на одной из повозок, захваченных у ногайцев. Добычи было так много, что разбойники не успели всю ее осмотреть. На этой телеге было совсем немного груза, и на нее никто не обратил должного внимания. Никто, кроме Ворона.
Его словно что-то потянуло к повозке. Когда стемнело, Ворон выбрал момент и поднял кошму, укрывавшую лежащий на телеге скарб, пошарил, и едва не вскричал от удивления и восторга: среди какого-то барахла лежали саквы, в которых приятно зазвенели деньга. А когда он достал несколько монет и попробовал их на зуб, то его радость и вовсе перешла все границы — в саквах находились полновесные золотые дукаты!
Стараясь не выдать ликования, Ворон упал под повозку, зажал рот руками, чтобы не закричать на весь лес, и радостно заскулил — словно щенок при виде наполненных молоком тугих материнских сосков. Неужто начала сбываться его давняя мечта — заполучить много денег, уехать куда подальше от мест, где его чересчур хорошо знают, и завести какое-нибудь свое дело?
В последнее время Ворон начал тяготиться своим разбойным промыслом. У него было поистине звериное чутье на разного рода неприятности. Шайку Кудеяра, которая сначала разбойничала вольно и с большой прибылью, постепенно начали прижимать.
Несколько раз разбойникам удавалось избежать засады лишь благодаря соглядатаям Кудеяра, среди которых главным был Ворон. Но удача не может быть постоянной, об этом Ворону было хорошо известно. Не случись похода на Москву орд Девлет-Гирея, кто знает, как все обернулось бы. Нынче государевому сыску не до разбойников.
А кончать свой век на дыбе у Ворона не было никакого желания. Он считал себя гораздо выше своих товарищей. Хотя бы потому, что разумел грамоте и знал счет. Ворон давно бы ушел из шайки, да боялся Кудеяра. От него нигде не спрячешься. Вот если бы ему далось заполучить сильного покровителя…
— Пошто приуныл, твое степенство? — с насмешкой спросил Ворон и устроился на соседнем пеньке. — Аль наш корм не по нраву?
Бомелиус от неожиданности вздрогнул и промямлил, стараясь чтобы его не выдал акцент:
— Все хорошо…
— Ой ли? А речь повести со мной не хошь?
Лекарь изобразил жалкую подобострастную улыбку и промычал в ответ что-то невразумительное. Ворон рассмеялся.
— А ты хитрец… — сказал он насмешливо. — Забился как заяц под корягу и думаешь, што рыжая кума тя не найдет. Так как насчет поговорить… по душам?
Бомелиус снова промолчал.
— Ну ладно, хватит корчить из себя глухого и косноязычного! — рассердился Ворон. — Я узнал тебя. Ты царский дохтур Елисей Бомелий. Известная в Москве личность. Я видел тебя несколько раз… — Он вдруг скрючился, скривил отвратную рожу, протянул к Бомелиусу руку и загнусавил: — Подайте-е, болярин, Христа ради-и, копеечку-у бедному человеку-у… Спаси Господь…
Нищий с паперти Воскресенской церкви «на Грязех» в Кадашево! Теперь и Бомелиус узнал Ворона. Как лекарь, Бомелиус диву давался, как можно с такими язвами, как у нищего, не сгнить заживо месяца за два. Ан, нет, урод, одетый в невообразимые лохмотья, совсем не напоминал смертельно больного человека.
Конечно же Бомелиусу было известно, что среди московских нищих много проходимцев разного рода; их и в Лондоне хватало. Но одно дело показывать миру культяпку или свою «честную» физиономию, изрытую мыслимыми и немыслимыми пороками, а совсем другое изо дня в день демонстрировать гноящиеся раны, полные червей.
— Пошто молчишь? Аль не рад старому знакомому? Между прочим, твою аглицкую монетку я ношу как оберег. Вот, мотри…
