Татьяна Корсакова - Сердце зверя
Было еще одно обстоятельство, которое повлияло на принятое решение. Давний товарищ Виктор Серов больше года назад уехал сюда же, в загадочный, затерянный посреди тайги Чернокаменск. Уехал и в Петербург больше не вернулся. Значит, понравилось, значит, зацепил его чем-то этот суровый край.
С Виктором они и попрощаться толком не сумели. Стыдно признаться, но перед самым отъездом приятеля Дмитрий слег с банальнейшей ветрянкой. Болел жестоко, с высочайшей температурой, сыпью по всему телу и невыносимым зудом. Стоит ли говорить, что на проводы товарища мама его не отпустила? Да он бы и сам не дошел, так плохо ему тогда было. Но связь с Виктором у него сохранилась, имелось даже одно письмо, краткое, по-мужски скупое на эмоции. Но веяло от этого единственного письма чем-то особенным, взрослым чем-то веяло, настоящим. Словно бы только в Чернокаменске Виктор стал жить в полную силу. Дмитрию тоже хотелось в полную силу, а тут такое предложение!
В Чернокаменск ему надлежало явиться не позднее июля, предстать пред ясны очи одного из крупнейших на Урале промышленников Сергея Злотникова. Работа предстояла немалая, Злотников собирался разрабатывать новые месторождения железной руды. Геологи ему требовались опытные, и Дмитрий стал единственным из молодых. Протекцию ему – чего уж скрывать! – составил отец, который на склоне лет остепенился, получил профессорское звание и вот уже пятнадцатый год преподавал в Горном институте. У отца было имя и вполне заслуженный авторитет. С таким авторитетом Дмитрию не составило бы труда сделать карьеру в столице, но он предпочел другой путь, и отец его в этом поддержал, даже мамы не испугался. А с мамой у них разговор получился тяжелый, с увещеваниями, мольбами и слезами. Выстояли! Дмитрию повезло больше, через неделю он уехал, а вот отцу придется еще очень долго выслушивать мамины упреки в том, что «мальчик себя сгубит в этой глуши». Не сгубит! Как же можно сгубить себя, когда кругом такая вот первозданная красота и никаких благовоспитанных барышень!
В какой момент широкая, торная дорога превратилась в узкую, едва проходимую для телеги тропу, Дмитрий не понял, просто вековые ели вдруг обступили их со всех сторон, широкими лапами закрыли солнце, погружая в сумрак яркий день. Лошадка, и до того неспешная, сейчас еще сильнее замедлила шаг, замотала головой, тихонько заржала.
– Что это ты, голубушка? – Мужичок не испугался, скорее удивился. – Дом уже совсем рядом. Чуешь?
Чуяла. Вот только чуяла что-то совсем иное. Так показалось Дмитрию, который, сказать по правде, в лошадях совсем не разбирался. Упрямилась, не хотела идти вперед, пятилась.
– Да что ж ты будешь делать! – Мужичок добавил еще одно крепкое словцо и спрыгнул с телеги. – Вы, барин, посидите, я сейчас… я с ней погуторю…
Сидеть не хотелось. Коль уж появилась передышка, так грех ею не воспользоваться. Дмитрий тоже выбрался из телеги, до хруста в суставах потянулся, присел, разминая затекшие ноги, и только сейчас заметил, как тихо стало в лесу, как тревожно. Впрочем, что он, городской житель, понимал? Может, оно так и должно быть.
А мужичок суетился, гладил заупрямившуюся вдруг лошадку по холке, шептал на ухо что-то успокаивающее, оглядывался по сторонам. Дмитрий тоже огляделся, вдохнул полной грудью смолистый лесной воздух, шагнул в сторону от телеги и почти сразу же заметил то, что до этого учуяла лошадка. На кустах с мелкими, больше похожими на колючки листьями виднелись бурые следы. Стоило бы отвернуться, запрыгнуть в телегу и забыть об увиденном, решить, что примерещилось спросонья, но Дмитрий не отвернулся, наоборот, склонился над кустом, присматриваясь.
Он еще ничего толком не понял, но сердце дернулось, понеслось в галоп. И дышать стало тяжело. На ветках и узких листьях была кровь, давняя, уже запекшаяся, почти неприметная. Не заупрямься вдруг лошадка, не реши Дмитрий размять ноги, не увидел бы ничего. Но раз увидел, нужно убедиться. Стоило лишь сделать несколько шагов в сторону, как в зарослях кустарника обнаружилась брешь из поломанных, пожухших веток. Кто-то ломился сквозь эти вот кусты. Ломился и истекал кровью.
Животное? Животных в тайге несметное количество, Дмитрий специально интересовался перед поездкой, хотел знать, с чем придется иметь дело во время экспедиций. А отец, видя этот его интерес, подарил свое собственное, во многих передрягах побывавшее охотничье ружье. На удачу! Хорошо, что мама не видела этот подарок, а то бы одним лишь скандалом дело не ограничилось. Ружье, разобранное и надежно упакованное, лежало на дне телеги среди остальных вещей Дмитрия, и он вдруг пожалел, что вот прямо сейчас не сможет вскинуть его на плечо, почувствовать его успокаивающую тяжесть. А пролом в кустарнике все ширился, и крови становилось все больше. Теперь она была не только на ветках, но и на земле. К терпкому аромату еловой смолы примешивался сладковатый, тошнотворный запах, от которого к горлу подкатил колючий ком.
Лес и в самом деле затаился. Замолкли птицы, не слышно было насекомых, и даже хруст веток под ботинками Дмитрия звучал глухо. Зато на устланной ковром из прошлогодней иглицы земле теперь был отчетливо виден след. Словно бы кто-то пытался уползти прочь от дороги. Или кого-то пытались от дороги оттащить. Второе предположение казалось более правильным, если судить по узким бороздам в земле, оставить которые могли бы человеческие пальцы… Деревья расступились внезапно. Идя по кровавому следу, Дмитрий даже не заметил, как густой ельник сменился осинником, а осинник поредел, выводя не лесную поляну.
Сначала Дмитрий увидел корову. Когда-то белая шкура побурела от запекшейся крови. Над шкурой этой и над страшными рваными ранами вились мухи. Подернутый белесой пленкой коровий глаз смотрел на Дмитрия с упреком. Рядом с коровой валялись ошметки чего-то коричневого, лохматого. Он не сразу понял, что это собака. То, что от собаки осталось… Сердце замерло, сбиваясь с галопа, а колючий ком в горле сделался еще больше. Дмитрий зажал нос рукавом. Казалось, если не станет этого удушающего запаха, остальное он легко сможет пережить. Он просто еще не знал, что увидел не все…
За спиной послышался треск, Дмитрий резко обернулся, готовый отражать атаку неведомого зверя, а увидел своего возницу. Тот был взъерошен, в рыжих волосах его застряла иглица, а лицо так побледнело, что даже веснушки, кажется, полностью утратили цвет.
– Вот вы где, барин, а я уже думал… – Мужичок не договорил, замер с открытым ртом, разглядывая случившееся на поляне побоище. – Что это?
– Это я вас хотел спросить. – Дмитрий уже взял себя в руки. – Какой-то хищник?
– Зверь… – К мертвой корове мужичок подходил осторожно, боком, словно боялся, что она может ожить.
Дмитрий шел следом. Как ни странно, чужая растерянность придала ему уверенности. Если зверь и был, то уже ушел. Раны давние, кровь давно свернулась. И запах…
– Может быть, медведь? – Про медведей он читал. Знал, что они могут быть опасны, но представить такое вот никак не мог. – У вас тут водятся медведи?
Мужичок не ответил, обошел корову по кругу, присел на корточки, рассматривая раны, покачал головой.
– Или волки? – Не так уж и велик был запас его знаний. Кто там есть из хищников? Медведи? Волки? Кабаны? Вот рыси еще, кажется, опасны.
А мужичок, изучая какие-то одному ему видимые следы, уже направился к противоположному краю поляны. С каждым шагом он шел все медленнее и медленнее, пока наконец не застыл на месте как вкопанный, сказать ничего не сказал, но вздохнул громко, с протяжным свистом, и перекрестился размашисто. Он стоял еще над одним телом, на сей раз не звериным, а человеческим, изорванным, выпотрошенным, обезображенным до неузнаваемости. И в этот самый момент Дмитрий испугался по-настоящему, словно бы до этого была всего лишь страшная игра, а сейчас началась настоящая жизнь, еще страшнее…
Мужичок нагнулся, поднял с земли кнут с украшенной резным орнаментом рукояткой, сказал едва слышно:
– Ерошка Скворцов…
– Кто?..
– Ерошка, вдовы Скворчихи сын. Его это вещь… – сказал и кнут отшвырнул, словно боялся запачкаться, а ладони вытер о штаны. – Давайте-ка, барин… пойдемте-ка отсюдова… – Рука его, влажная от пота, вцепилась в запястье Дмитрия. – Не нужно нам туточки оставаться.
Он говорил и тащил Дмитрия за собой, прочь от растерзанного тела несчастного Ерошки Скворцова.
– Но как же?.. – Дмитрий обернулся.
– Ему уже ничем не помочь, а мы, барин, живые. Вот живыми бы и остаться.
Лошадка стояла, привязанная к дереву, от их появления испуганно шарахнулась в сторону, тоненько заржала.
– Да что ж это такое! – Мужичок распутал поводья, вскочил в телегу, безжалостно стегнул лошадку и велел: – Садитесь, барин, если не хотите пешью до Чернокаменска добираться.
И Дмитрий послушался, уже на ходу запрыгнув в телегу, оглянулся, всматриваясь в темную стену леса. Вдруг всего на мгновение померещилось, что из чащи за ними тоже кто-то наблюдает, смотрит с ненавистью. Мысль эта показалась ему такой дикой, что он прогнал ее безо всякого сожаления, подумал с горечью – вот и начались приключения…
