Андрей Посняков - Крест и порох
– На сем и порешим, – кивнул Иван Егоров, подводя итог казачьему кругу. – Еще месяц здесь потратим, исчислим капище изрядное, в нем большой куш попытаемся взять, дабы каждому до конца дней хватило… А потом посланников за припасами снарядим и Строгановым в открытии своем признаемся. Любо?
– Любо, любо, – недовольно пробурчали воины и стали разбредаться по острогу, возвращаясь к делам.
Принятое решение никому из них не нравилось… Но все они понимали вынужденность подобного шага, и потому атаман мог смело полагаться на любого – приказы выполнять будут, смуты и недовольства не возникнет. Раз круг постановил сделать одну последнюю попытку разбогатеть, после чего поделиться открытием с купцами – значит, так тому и быть.
Надо сказать, Иван Егоров тоже особой радости не испытал. Ведь круг постановил – а ему исполнять.
Семь десятков казаков против целой здешней страны…
Однако подобная возможность обеспечить себя и даже потомков на несколько поколений вперед, прославиться, выбиться наверх к «местам», в знатные боярские рода, выпадает лишь раз в жизни. Упустить столь редкостный шанс будет куда глупее, нежели рисковать всем в случившейся безнадежной войне.
– Убери покамест идолов сих с глаз долой, отче, – попросил священника атаман. – Закопай в церкви под алтарем, пусть там часа своего дожидаются.
Храм божий был одним из первых строений в быстро растущем остроге. Первым, понятно, на высоту пяти саженей поднялась над берегом реки, возле вытащенных на отмель стругов, широкая опорная башня с четырьмя боевыми ярусами. В ней одной, коли беда случится, можно было оборону держать, в ней же и от непогоды укрыться. В тесноте, да не в обиде. Возле башни казаки сладили и простенькую церквушку с единственным приделом и островерхим шатром – дабы было где на колени пред Господом опуститься, в грехах покаяться да отпущение получить. Опосля, из уважения, избу для атамана сложили. В шатре, под ветрами холодными, что с моря дули, с женой молодой воеводе Егорову было холодновато.
Ныне казаки, выволакивая на лямках, словно бурлаки, из ближнего леса еловые бревна, складывали из них еще две башни, успев поднять обе уже по два яруса. И каждый раз, когда перекрывался очередной потолок, в первой, главной башне становилось чуточку свободнее.
Еще дней семь – и башни будут закончены. После этого между ними останется врыть частокол, и вот тогда острог уже будет настоящей, прочной крепостью с обширным внутренним двором, где и людей укрыть можно, и припасы. Скотину загнать, беженцев спрятать, торг безопасный организовать, армию для похода накопить. Твердыня…
Пока же, чтобы не мешать работе, Иван Егоров спустился со взгорка к морю, подставил лицо холодному соленому ветру, непрерывно дующему в сторону горячего колдовского солнца. Остановился в нескольких саженях от прибоя, сложил руки на груди, устремив взгляд к темному, почти черному горизонту.
– О чем тревожишься, любый мой?! – неслышно подкравшись, взяла его под локоть Настя. Жена…
– Колдунов давно не видно, – накрыл ее пальцы ладонью Иван. – Не к добру. То ли потеряли, то ли задумали что и готовятся… Ты ведь ведаешь, злопамятны они. Так просто побега нашего и разора не забудут.
– Может, и верно потеряли? Они ведь к теплу своему привыкли. А здесь вон, того и гляди ветер снег с моря понесет.
– Как раз сие мы, Настенька, и задумывали. Да токмо, на лучшее надеясь, к худшему готовиться надобно.
– О том не тревожься, атаман! Клянусь святой Бригитой, мы вояки битые, нас врасплох не застанешь. – Вслед за женой Егорова спустился к морю и его верный сотник. – Признайся лучше, друже, ты путь к городам дикарским ведаешь али для успокоения казацкого набег на капище большое пообещал?
Немец остановился рядом, поежился, прихлопнул свою кунью шапку, насаживая еще глубже на голову, запахнул засаленный кожух.
– Есть одна мыслишка, Ганс, – признался атаман. – Скользкая чуток, сумнительная, однако же есть… – Он снял ладонь Насти со своего локтя, вывел жену вперед, обнял за плечи: – Мы когда с милой моей в полоне у сир-тя этих проклятущих томились, обратил я внимание на мастерство их колдовское. Вроде бы и велико оно у чародеев, однако же не всесильное. Я когда думал о чем просто, они сие понимали. А задумки потайные, не яркие, не замечали они, словно вовсе таковых и не было. Побег я задумал – мысли сии не услышали. Тропы разведывал – не догадались. С клятвой обмануть собирался – не прознали. А то, что о золоте постоянно размышлял, о поместьях, о знакомстве своем с государем – вот о том все знали в точности да нахваливали и наградить златом и землей обещали.
– И че? – не понял Штраубе.
– А то, что глуховаты колдуны в происках своих! – фыркнул в ухо жене атаман, заставив Настю вскрикнуть. – На умение свое сир-тя шибко полагаются, ан в умении сем слепы, аки кроты. Вот самомнением их и хочу воспользоваться. Коли долбленку взять со струга моего, ветками борта и гребцов прикрыть, веслами шибко не размахивать, думать постоянно о листьях зеленых, вкусных веточках, цветках пахучих… Так лодку сию чародеи с десяти сажен не углядят, за тварь болотную примут. Коли большой, да о траве мыслит – стало быть, зверь, а не воин. Они ведь не столько глазами, сколько чарами сторожат… Сам себя не выдашь, они и приглядываться не станут.
– Это верно, – неожиданно согласилась Настя. – Меня знахарки тамошние тоже умением сим поразить старались, однако же окромя страха ничего учуять не смогли. Даже когда пить хотела али еще чего – и то не понимали, пока сильно сим мучиться не начинала.
– От оно! – обрадовался подтверждению жены Егоров. – Куда плыть, оно понятно, аккурат под солнце колдовское. У селений мелких не задерживаться, токмо цели своей держаться да про траву думать. А как большой град встретится – путь к нему надобно запомнить да за остальными казаками вернуться. Коли сие у меня получится, тревоги не вызову, колдунам не попадусь – стало быть, и большие струги тайно пройти смогут. Соберемся да вдарим нежданными! При таком раскладе пороха много не уйдет, испуга для победы хватит…
– Постой-постой, Ванечка! – встрепенулась Настя. – Ты чего, сам задумал плыть? Не пущу!!! Хватит одного раза, в лапах чародейских намучился! Пусть другой теперь кто сплавает.
– И то верно, атаман! – громко хмыкнул Штраубе. – Где это видано, чтобы воевода лазутчиком в дозоры уходил? Не, то дело не боярское – атаман здесь, в остроге надобен! Я лучше сплаваю!
– Ты не годишься, – мотнул головой Егоров. – Горяч, земель наших не знаешь, с колдунами не сталкивался. Нет! А мне их повадки уже знакомы…
– Ты атаман! – снова напомнил немец. – Ты командовать должен, коли ворог нападет, ты строительством руководить обязан, к походу большому ватагу готовить. Тебе уходить нельзя. А мне можно!
– Нешто я тебя не знаю, Ганс? Ты, чуть опасность увидишь, ровно порох вспыхиваешь! Меч из ножен – и ага, вперед головы рубить. Коли же рубить некого, о том лишь мыслишь, как подловить ворога, выманить или перехитрить. Где тебе о траве и ветках несколько дней кряду помышлять? Тебя на сию скукоту токмо на четверть часа хватит, да и то вряд ли!
– Тебя послушать, так для дозора дальнего токмо дурак тупой пригоден! Таковой, что сам ни о чем не мыслит и лишь приказанное тупо исполняет!
– Тупой и исполнительный? – задумчиво переспросил его атаман.
– Тупой, но справный… – Немец, прищурившись, почесал длинным грязным пальцем небритый подбородок. И оба хором выдохнули:
– Силантий!
* * *– По-о-оберегись!!! – Сосна громко выстрелила последними лопающимися волокнами, чуть повернулась на комле и с оглушительным треском повалилась на землю.
Огладив ладонью рыжую бороду, Силантий Андреев проводил взглядом ухнувшую вниз крону, перехватил топор ближе к обуху и неторопливо зашагал к ветвям, одновременно отмеряя длину хлыста. На пяти саженях остановился, сделал засечку:
– Тут рубите! – А сам двинулся дальше, остановился у нижних сучьев, перекинул ногу через ствол и принялся деловито обрубать ветки, тут же рассекая их на три части: толстый комель – для очага, лапы – на подстилку, тонкие части – на костер, воду морскую выпаривать. Тонкие – горят жарче, пусть их и подбрасывать чаще приходится.
– Да хватит уж лапника, дядя Силантий! – окликнул его чубатый и рябой казак Кудеяр Ручеек, токмо минувшей весной пришедший к Ермаку с Дону и опознавший в десятнике своего дальнего родича. – Вона груда какая, не перетаскать!
– То не твоя забота, племяш, – не оборачиваясь, ответил Андреев. – Велено рубить, ты и руби…
– Оставь его, – тихо посоветовал пареньку синеглазый Ухтымка, тоже казак еще безусый, однако же два похода за плечами уже имеющий, а потому мнящий себя воином опытным, и покрутил пальцем у виска: – Наш Силантий туповат. Приказал атаман рубить, так и будет рубить, пока не остановят. Надо сие чи нет больше – не думает.
