Анна Сеничева - Перстень Рыболова
– Тогда кто-то из старой эпохи?
Амальфея размышлял мгновение.
– Из моего мира я таких не знаю. А здешние земли – мои, тут не должно быть врагов.
– Если эта сила не твоего мира, то нашего, не иначе, – проговорил Змей. – И кого-то я могу знать, – он щелкнул пальцами, – только бы мне поймать это ощущение.
Амальфея провел рукой по лицу, потом положил ладонь на стол. Старый Змей коснулся этого места, и в его пальцах воздух сгустился в серый холодный круг. Сердце забилось быстрее, как всякий раз, когда Асфеллот чувствовал прикосновение демона.
Теперь Змей держал медальон в ладони, ощущая, как тот холодит кожу. Он не согревался. Никогда. Змейка неподвижно лежала, закованная в серебро, и молчала. Время потекло медленно, тягуче, а потом и вовсе остановилось… Вдруг в мертвой глубине дрогнуло что-то. Будто удар сердца. И вот по ней волной пронесся яркий изумрудный сполох, выпукло очертив каждую чешуйку. Потом еще… И еще… Змейка вспыхивала зеленым светом, сначала прерывисто, затем ровнее, удар за ударом. Когда огненные сполохи слились с биением его сердца, Элам Ласси закрыл глаза.
Перед ним встало зеркало, холодное, прозрачное, не имевшее границ. Он протянул к нему руки, и стекло втянуло его в себя, сомкнувшись за спиной. В зазеркалье кружил бешеный водоворот людей, городов, событий, но не таких, какими бывают они в жизни, а призрачных, растворенных в воде. Все здесь было видно насквозь, и все покровы с людских душ были сорваны… Над этим водоворотом высились черные вершины затопленных башен.
Когда Элам Ласси первый раз коснулся Амальфеи, бездонный колодезь едва не свел с ума. Поток бросал и швырял, и Змей метался в лабиринте чужих отражений, ища дороги. Но теперь, спустя годы, чародей входил в зеркальное море, зная, что хочет там увидеть, и выведывал все тайны. Сколько душ пленил Амальфея, и все они лежали перед ним как на ладони!
В том мире не существовало времени. Потому Элам Ласси с трудом приходил в себя, соображая, сколько просидел вот так – минуту, час или целый день. Но то самое чувство он поймал – Амальфея указал ему, где искать.
Воздух в комнате искрил и клубился, Змею даже казалось, что проскакивали напротив него зеленые сполохи, но это, он сам понимал, только мерещилось. Старик шевельнулся и начал заваливаться набок. Амальфея вскинул руку, сухо щелкнув пальцами:
– Очнись, Змей!
Чародей вздрогнул и коротко выдохнул.
– Видел?
– Да… Я понял.
Элам Ласси сидел, тяжело привалившись к спинке кресла, и держался рукой за сердце. На виске его вздрагивала жилка, уходившая в седые волосы.
– Староват я стал для таких забав… – сипло прошептал Змей. Его пальцы с длинными перламутровыми ногтями, обхватившие ножку бокала, дрожали. – Послушай, Амальфея… Мне попались три бледных пятна. Они светились поодаль от всех прочих, то вспыхивали, то меркли…
– Будущие советники Светломорья.
Элам Ласси весь подался вперед.
– А почему так слабо?
Амальфея покачал головой.
– Я плохо вижу их души. Много сил надо приложить. Больше, чем я думал.
– Но для тебя нет невозможного, – молвил Змей. – А теперь поговорим об этом твоем оке… Я понял, что это.
Демон сощурил глаза-смарагды.
– Правители Светломорья носят на безымянном пальце… перстень. Перстень Рыболова – так его называют. Передается от одного принца к другому века, – Элам говорил медленно, короткими предложениями, роняя слова. – То ли оберег от колдовства, то ли символ единства архипелагов в Светло…морье… Была легенда, что это око самого Первого рыболова, которое он отдал богам – спасти свой народ. Остался слепой и сорвался… в пропасть… – Змей налил травника, опрокинул в себя полный бокал и перевел дыхание, после чего заговорил ровнее.
– Кто его уже разберет, столетия прошли. Лет двадцать назад случилось мне перстенек видеть, еще у прошлого принца… Ничего особенного, тонкая оправа, даже вроде не золотая, и большой голубоватый камень.
Элам встал с места, чтобы поразмять ноги и разогнать кровь. Опасно все-таки было отпустить всех, запоздало подумал он. Случись что, и помочь некому будет…
– А ведь знаешь, что я тебя не оставлю, – прозвучал в ответ на его мысли голос Амальфеи. – Пока я рядом, твое сердце не остановится.
– Прости, – сказал Змей. – Иногда я все же боюсь того, что выше моего понимания… – он обошел стул, где сидел Амальфея, стараясь не коснуться демона. В прошлый раз, когда его рука ненароком прошла сквозь Амальфею, на полдня онемели пальцы.
– Не тебе объяснять, что я мастер определять свойства вещей, но тут и мне любопытно стало, что за диковина. Какая-то сила за ним стоит, но природу ее разгадать не берусь. Сродни силе первородной, неразбавленной – огня, воды или земли. Никогда не слышал, чтобы перстень хоть как-то себя проявлял. – Змей пощипывал завитую седую бородку. – Доподлинно известно, что когда почил старый принц, реликвию передали Серену. В королевском дворце портрет есть, где он с перстнем писан, в семнадцать лет, еще до твоего прихода. И когда это произошло, перстень был при нем. А в том, что принц умер, я уверен. Нет, перстень покоится на дне морском, либо в брюхе какой-нибудь рыбы… Неужели так сильно тревожит?
– Прямой угрозы будто нет, – помедлив, ответил Амальфея. – Пока. Однако на моей памяти бывало, что подобные вещи столетиями молчали…
Элам хотел сказать что-то, но вдруг встрепенулся, напрягая слух.
– Разреши, я встречу его… Наконец-то пришел!
XIII.
Пираты в Светлых морях водились всегда, чего уж греха таить. Охотников за чужим добром хватает и на сухопутных дорогах, и на морских. Однако в последнее время разбойников появилось слишком много.
Морская торговля стала делом не то что рисковым, а опасным, и в одиночку ходили промеж архипелагами либо сумасшедшие, либо отчаянные смельчаки, либо пилигримы, у которых, известно, брать нечего, кроме жизни, а человеческая жизнь в Светломорье за последние пять-шесть лет заметно упала в цене. Зато товары вздорожали втрое – суда сбивались в караваны, нанимали охрану и поспевали всюду с большим опозданием.
Глаз сторонний, но внимательный мог бы заметить такую странность: бесчинствовали на морских дорогах не абы как, а со смыслом, будто заранее зная, где какое судно брать. Так исчезли бесследно корабли с золотом, серебром, драгоценными тканями, а уж сколько захвачено было посланников с королевскими тайнами, и не счесть… Казалось бы – а бумаги-то кому нужны? Стало быть, и на них находились покупатели, да такие, что за ценой не стояли.
Нынче уже не сказать точно, когда это началось. Наверно, как и всякая большая завороха, началось тихо и незаметно. А если точно, то тогда, когда в Светломорье впервые произнесли имя Сен-Леви, которого теперь знали больше под прозвищем Черного Асфеллота. Происходил он из старой, выдохшейся и почти забытой семьи, принадлежавшей к западному дому Асфеллотов. Какой-то злой рок устроил так, чтобы эта иссохшая ветвь выбросила молодой сильный побег, в одночасье задушивший все Светломорье. И теперь имя этого неуловимого, «заговоренного» пирата не сходило с уст.
Молва приписывала ему жестокие и отчаянные дела. Говорили, что он поклялся разорить Эрейского короля и купить его королевство, что захваченные корабли нужны ему для того, чтобы устроить из них остров, и что якобы этот остров уже виден где-то у Северного архипелага. Болтали о его морском дворце, в стены которого замурованы все награбленные сокровища, и что Черный Асфеллот, мол, тогда только остановится, когда стены сравняются по высоте с самыми высокими горами в Светломорье. Шуршали даже слухи, что никакого Сен-Леви и вовсе не было – возможно ли поспеть везде одному? – а вместо него моталось по морям множество шаек, нанятых враждующими купцами, либо вельможами, которые вечно между собой дерутся и что-то делят.
Все эти досужие разговоры и яйца выеденного не стоили для того, кто только что переступил порог Спящего редана и теперь торопливо расшнуровывал плащ.
– Здесь? – тихо спросил он. Ласси кивнул. – Как я рад видеть тебя, Змей, в добром здравии. Говорили, будто ты совсем плох.
– Постой, я еще схороню всех, кто болтает такое, – высокомерно ответил старик. – Нет, мой мальчик, я пока не только ползаю, но и кусаюсь.
– Верю, – гость избавился от плаща и бросил его на кресло.
Каждое движение говорило о том, что он в этом доме свой. Сквозь стрельчатое окно ворвался солнечный луч, повис в воздухе золотистой кисеей и выхватил из тени всю фигуру Черного Асфеллота. Старый Ласси даже отступил назад, залюбовавшись родичем.
Сен-Леви был молод. Худощавый и изящный, как большинство Асфеллотов, он обманчиво казался хрупким. Простая черная одежда, без всяких украшений, сидела на нем как влитая. Черты лица полностью вписывались в старинные Асфеллотские каноны – прямой нос и большие зеленые глаза совершенного оттенка выдавали чистую кровь. Смотрели они с каким-то непонятным выражением, то ли задумчивым, то ли кротким. С такого лица можно было писать портреты, и единственным, что его портило, был короткий шрам в углу рта, походивший на легкую улыбку. Откуда он взялся, Сен-Леви не говорил никому.
