Многоликий Янус (СИ) - Малеёнок Светлана

Последующая часть зимы, не запомнилась какими-то особенными событиями. Я, продолжала создавать в доме уют, часто ездила в гости к сестрам и отцу, но большую часть времени, я уделяла рисованию. А что, мои навыки визажиста, здесь востребованы не были, но зато, умение рисовать и прирожденный вкус, помогали мне осуществить один мой проект, который я задумала, лишь впервые увидела холл особняка, с его окнами, освещающими противоположную стену, на которую так и просился объемный рисунок!

Еще в той своей жизни, я видела и в интернете, и на страницах глянцевых журналов о дизайне, как в России, в подражание Версалю, и дворцам французских королей, стены некоторых помещений в домах аристократов, расписывались кистью, изображая на них природные виды. Большей частью, это были сады или рощи. Такие залы назывались боскетными, от французского «bosquet» — роща.

Так вот я, задалась целью, изобразить такую красоту на стене холла, а также, на одной стене лестницы и одной стене гостиной. И вот на это, я потратила остаток зимы и почти весь март.

Снег еще лежал толстым слоем, но весна уже чувствовалась во всем: в теплом прикосновении солнечного лучика к щеке, дуновении по-весеннему пахнувшего ветерка, во все участившейся капели с крыш и появляющимся на солнце проталинах. Сердце радовалось приходу весны, и одновременно еще больше тосковало без Оливера.

Последнее время, письма от моего свекра, приходили все реже и реже, временами ввергая меня в безысходное уныние. Но я упорно гнала от себя все пораженческие мысли, ставя перед собой новые цели и заставляя подробно планировать их.

И делала я это в основном, стоя на смертельно опасной (по мнению Тимофея и Глафиры), деревянной стремянке и самозабвенно расписывая стены, вырисовывая каждый, даже самый маленький листочек. А что? Руки работали самостоятельно, глаза автоматически фиксировали то, что и как нужно изобразить в следующий момент. А что делать голове, в которой так и норовили поселиться черные мысли? Вот и нагружала я ее задачами, которые нужно решить, как только сойдет снег и станет теплее.

В этот раз, я также стояла на стремянке, одетая в свое рабочее, заляпанное красками, платье и, спрятав волосы под косынкой, выводила, уже, наверное, стотысячный листочек на одном из деревьев, изображенной мною, рощи.

Уличная дверь открылась, и в особняк вошел худощавый мужчина, в одежде, явно с чужого плеча, потому что она висела на нем, как на вешалке. Он сделал шаг вперед, и только тогда заметил меня, стоявшую на высокой лестнице, почти под потолком. Его глаза удивленно расширились. Незнакомец медленно стянул с головы меховую шапку, обнажая коротко стриженые черные волосы.

— Вы к…, — я только хотела спросить: «Вы к кому?», как узнавание, словно обухом ударило меня по голове, и я пошатнулась.

Оливер мгновенно оказался около лестницы, подставляя руки, чтобы поймать меня. Но я, все же нашла в себе силы спуститься самостоятельно, хотя ноги буквально подкашивались и отказывались держать меня.

Оказавшись внизу, я тут же встретилась с пристальным взглядом, горящих, словно угли, черных глаз любимого мужчины. Его лицо было так близко, что мне не верилось, что это не сон. За эти месяцы, он действительно сильно похудел, под глазами залегли глубокие тени, а щеки ввалились. Лишь глаза его остались такими же красивыми и горели все тем же покорившим меня в первую встречу пламенем, маня к себе, как свеча бабочку.

Мы долго стояли и смотрели друг на друга, не в силах хоть что-то произнести. Уверена, что он, как и я, много раз прокручивал в голове, момент нашей встречи и что мы при этом скажем друг другу. Но, оказалось, говорить ничего не нужно, за нас все сказали наши глаза.

Я медленно подняла руку, и провела по щеке Оливера, он резко, сквозь зубы, вздохнул. Я подняла вторую руку, и с сожалением провела по его коротким волосам, вспоминая, какими они у него были красивыми. Затем я снова провела рукой по его щеке, от нее к шее, поднялась ласковыми прикосновениями к его высокому лбу, очертила ровный аристократический нос и четкую линию скул. Как бы то ни было странно, но я впервые прикасалась к своему мужу и впервые гладила его волосы, зарываясь в них пальцами.

Оливер закрыл глаза, отдаваясь ласке и тяжело дыша. Его сердце гулко стучало у моей груди, все больше распаляя огонь, так долго во мне тлеющий.

А я еще хотела держаться от него подальше! Сколько же времени мы зря потеряли!?

Я прикоснулась кончиками пальцев к его губам. Оливер тут же распахнул глаза, и с жадностью посмотрел на мои, а затем, резко наклонившись, накрыл мой рот поцелуем. Его губы были мягкими и шершавыми, они, то нежно обволакивали, то становились твердыми и требовательными. Я плавилась от нахлынувших на меня ощущений, ноги почти не держали, и лишь сильные руки мужа, крепко прижимали меня к его телу.

— Кто ты? – тихо спросил Оливер, неохотно прервав наш поцелуй.

На мгновение мне стало страшно, а вдруг, если он узнает, то оттолкнет меня!? Но посмотрев в его глаза, увидела, что он уже знает! Знает, но хочет именно от меня услышать правду! Ведь без доверия, между супругами не может быть счастливого брака. Я все понимала, но все же, мне было страшно признаться, что выдавала себя, пусть и невольно, за другого человека. У меня во рту пересохло от волнения, и я, с трудом сглотнув, прошептала:

— Яна.

В глазах мужа вспыхнули проказливые искорки. Он улыбнулся, и прошептал:

— Как же долго я тебя искал, мой многоликий Янус!

Эпилог

Мы с мужем, неделю не вылезали из постели! Наши верные и добрые слуги, не беспокоили нас, вот только Оливер, три раза в день, «чудесным образом», находил у двери нашей спальни, большой поднос с едой и напитками.

Все семь дней, мы ни о чем серьезном не говорили, лишь любили друг друга страстно, как в последний раз, словно боялись, что опять явится кто-то и отнимет нас друг у друга.

После стольких испытаний, наши чувства, словно закалилась, став глубже, крепче и искренней.

А разговоры в эти дни, в основном сводились к признаниям в любви и всяким ласковым эпитетам, свойственным всем влюбленным, да хаотичным прыжкам с темы на тему, о серьезном совершенно не думалось.

Как-то раз, я проснулась раньше Оливера, и лежала тихо, чтобы случайно его не разбудить, лишь долго смотрела на мужа с щемящей сердце нежностью. Невыносимо сильно мне захотелось до него дотронуться, не сдержавшись, я тихонечко погладила его изможденное тело.

— Это я еще хорошо выгляжу! – хриплый со сна голос, мужа, заставил вздрогнуть, словно меня поймали на месте преступления. Видимо, он по выражению моего лица понял, что я его жалею.

— Хорошо, по сравнению, с кем? – подняла я к нему, лицо.

— По сравнению с другими, — вздохнул он.

Оказывается, остальные узники, которых он видел, покидая свою страшную тюрьму, вообще походили на вешалки для своих жалких лохмотьев. Большинство из них, были безумны или близки к этому. Лишь благодаря своему отцу, Оливер питался несколько лучше других. Кроме еды, которую отец ему привозил в дни свиданий, Винсенту Райли удалось, практически невозможное. Он сумел подкупить одного из охранников, и раз в пять дней, окошко глухой, толстой двери открывалось, и на пол камеры падал сверток с простыми продуктами. Самыми любимыми, из которых, для Оливера были хлеб и сало.

Рассказывая, он нахмурился, вспоминая те, ужасные месяцы заточения. Я осторожно дотронулась до его лба, и провела по вертикальной складке между черными бровями, словно желая стереть из его памяти, все, что ему пришлось пережить.

Как-то раз, когда я сидела на коленях мужа, разместившегося в глубоком удобном кресле у самого камина, не выдержала, и осторожно спросила, как же его отцу, удалось организовать побег из тюрьмы, откуда никто никогда не сбегал.

Посмотрев на меня долгим задумчивым взглядом, Оливер, наконец, решился мне все рассказать. Старательно подбирая слова, он приоткрыл мне тайну своего спасения.