Виталий Гладкий - Посох царя Московии
После моего доклада Иоанн Васильевич пригласил меня на пир. Это была большая честь для меня и знак доверия. Меня провели в огромную палату, где стояли длинные столы в три ряда. Для Иоанна Васильевича и его фаворитов были накрыты особые столы в конце палаты. Гости сидели на широких скамьях, покрытых бархатом и парчой, а царь — в высоком, убранном жемчужными и алмазными кистями резном кресле со спинкой в виде золоченого двуглавого орла с распростертыми крыльями, украшенного драгоценными каменьями.
Из посуды на столах, кроме золотых солонок, перечниц и уксусниц, серебряных ложек и ножей, ничего не было. Ножи московитов вовсе не напоминают наши. Это довольно большие и острые кинжалы с заостренными концами, которыми удобно было выковыривать мозг из костей. Из яств стояли только деревянные расписные тарелки с черной икрой, блюда с холодным мясом, соленая и заливная красная рыба, соленые огурцы и сливы, соленые грибы, а также кислое молоко в деревянных чашах. Каждому гостю подали расшитый плат для утирки, а кроме оного, на стол положили капустные листья, с помощью которых удобно снимать налипший на пальцы жир или соус.
Когда появился царь, все встали и низко поклонились ему. Царь прочитал вслух длинную молитву, перекрестился, благословил трапезу и сел. Все, кроме кравчего и шести стольников, последовали его примеру. Множество слуг в парчовых кафтанах с золотыми цепями на груди и в черных лисьих шапках поклонились царю в пояс и отправились за кушаньем. Вскоре они возвратились, неся больше сотни жареных лебедей на золотых блюдах. Этим начался обед.
Иоанн Васильевич, пока не было подано кушанье, пил вино с пряностями, затем слуги по существующему порядку подали ему все тарелки, и он начал распределять их среди гостей. Первое блюдо царь послал князю Ивану Федоровичу Мстиславскому, который принял его как величайшую честь; в это время все гости встали. А так как число блюд было бесконечным, то и вставаниям не было конца.
Пир обслуживали крайчий[45], чашник и чарошники. Они подавали за столами ковши или чаши, кому государь приказывал. Поднося знатному боярину ковш с вином, именовали его с прибавлением „ста“ или „су“, например, если имя вельможи Григорий, то говорили: „Григорий-ста! Великий государь жалует тебя чашею“. Тот, приняв ее, выпивал стоя и кланялся, а подносивший докладывал царю: „Григорий-ста выпил чашу, челом бьет“. Менее знатных именовали „Григорий-су“, остальных — просто Григорий.
Мне тоже поднесли чашу и назвали меня „Елисей-су“. Это были для меня большой честью.
Когда гости уже доедали лебедей, слуги вышли попарно из палаты и немного погодя внесли на носилках тушу оленя, зажаренного на вертеле. Затем, спустя какое-то время, снова удалились и возвратились с блюдами, на которых лежали жареные павлины, индейки, гуси, тетерева, подкрашенные сливой, жаркое из рябчиков, окрашенное под лимон, лоб свиной, плечо баранье, лососина с чесноком, зайцы в рассоле, буженина, гусиные потроха, куры на вертеле и бараньи головы.
(К моему огромному удивлению, бараньи головы были самым торжественным блюдом, предназначенным лишь именитым гостям. Как мне потом объяснили, голова, отваренная в воде с пряностями и поданная с хреном, смешанным со сметаной, считалась самым лакомым блюдом. Самому дорогому гостю предоставлялось право срезать кусочки мяса и раздавать их лишь тем, кто был мил его сердцу или же по дипломатической необходимости.)
Затем последовали расстегаи, кулебяки, курники[46], пироги с бараниною, блюдо пирогов кислых с сыром, блюдо блинов тонких, блюдо пирогов с яйцами, блюдо сырников, блюдо пирогов рассольных, блюдо пирогов подовых, каравай яицкий, кулич недомерок… (Название всех этих блюд я потом разузнал у крайчего.)
Пока гости ели, слуги разносили ковши и кубки с медами — смородиновым, вишневым, малиновым, черничным, ежевичным, княжим и боярским. Чашники и чарошники подавали разные иностранные вина: романею, немецкое ренское из мозельских виноградников, мальвазию[47], мушкатель[48] и хлебное вино, сиречь, водку — анисовую, настоянную на корице, и боярскую.
Блюда для государя расставлялись на особом столике. Он был серебряным с позолотой, покрытый скатертью, сотканной из тончайших золотых и серебряных нитей.
Касательно предосторожностей с едой для великого князя. Этот вопрос занимал меня больше всего. Как я узнал позже, в поварне еду пробовал на глазах стряпчего или дворецкого повар, готовивший это блюдо. Затем охрана блюда возлагалась на самого стряпчего, который надзирал за ключниками, несшими поднос к столу. Еда расставлялась на кормовом поставце, где каждое блюдо отведывал уже тот самый ключник, что принес его. Затем пробу снимал дворецкий и лично передавал миски и вазы стольникам. Стольники стояли с блюдами у входа в столовую, ожидая, когда их вызовут. Из их рук кушанья принимал крайчий — охранитель стола. Только ему доверялось подавать еду государю. Причем и он также на глазах у Иоанна Васильевича пробовал с каждого блюда и именно с того места, которое указывал государь.
Аналогичная ситуация происходила и с напитками. Прежде чем вина доходили до чашника и попадали на питейный поставец, их отливали и опробовали ровно столько раз, в скольких руках они побывали. Последним, на глазах царя, пробовал вино чашник, отливая себе из государева кубка в специальный ковш.
Однако самое большое удивление я испытал, когда на столах появились исполинские рыбы, пойманные в северном море. Мне растолковали, что их привозят живыми, в огромных бочках, выстланных водорослями. Рыбы эти едва умещались на серебряных и золотых тазах, которые внесли в палаты несколько человек разом. Хороши и вкусны были также зайцы в лапше, и гости, как уже ни нагрузились, но не пропустили ни перепелов с чесночною подливкой, ни жаворонков с луком и шафраном.
Потом на столы поставили разные студни, за ними журавлей с ароматными травами, петухов с инбирем, куриц и уток с огурцами, журавлей под взваром в шафране, зайцев в рассоле, лососину с чесноком, жареных карасей в сметане. За карасями принесли разные супы и похлебки — юрму[49], сдобренную черным перцем и шафраном, калью[50] с красной рыбой и икрой и уху курячью белую. Суп и уху подали в одной глубокой миске на двоих, и мне пришлось хлебать из одной посуды с соседом по столу, что было отвратительно.
В завершение пира слуги внесли в палату громадную сахарную голову, которая была значительно больше головы человеческой и весила несколько пудов, сладкие пирожки, медово-ягодные пряники, сладкие левишники[51], яблочную пастилу, цукаты, варенья, причем не только из ягод, но и из овощей — морковь с медом и имбирем и редьку в патоке. Между сладостями возвышались груды фруктов и ягод, а также волошских орехов…
Завершился пир раздачей пряников и венгерских слив. Иоанн Васильевич лично раздавал гостям сушеные сливы, одаривая кого парой, а кого и приличной горстью этого яства. А домой всем присутствующим на пире полагалось блюдо мяса или пирогов…»
У Бомелиуса пересохло во рту и лекарь потянулся за кувшином с романеей, но он оказался пустым. Лекарь в раздражении выругался, встал и пошел в угол своей «кельи». Там, вместо корчаги с водой, стоял небольшой бочонок с хорошо выдержанным медовым квасом. Зачерпнув жбаном пенистый напиток, Бомелиус сделал несколько глотков и сплюнул с отвращением.
«То ли дело добрый английский эль[52]!» — подумал с ностальгией, возвратился к столу и снова взялся за перо. Но не успел написать и строчки, как в дверь громко и требовательно постучали.
Бомелиус от неожиданности икнул и оцепенел. Святая пятница! За ним пришли!!!
— Элизиус, отворяй! Свои… — раздался за дверью веселый хмельной голос.
Лекарь с облегчением перевел дух и открыл дверь. В комнату не вошел, а ввалился коренастый малый в дорогом бархатном кафтане с золочеными пуговицами и красных сафьяновых сапожках. В одной руке он держал запечатанную воском большую пузатую бутылку темного стекла, а в другой — свиной окорок. Это был царский опричник из иноземцев, Генрих Штаден. Царь пожаловал ему село Тесмино, а еще он держал весьма доходную корчму.
С некоторых пор опричник сильно сдружился с лекарем и часто навещал его — чтобы поболтать о том о сем, не опасаясь доноса, удариться в ностальгические воспоминания о родных краях. Генрих Штаден родился в Алене, который находился в трех милях от столицы Вестфалии Мюнстера, так что они были земляками. Кроме него в опричнину были записаны еще три иноземца: лифляндские дворяне Иоганн Таубе и Эларт Крузе, а также бывший ланддрост[53] города Петерсгагена и доктор права Каспар Эльферфельд. Но с ними Генрих Штаден боялся откровенничать (особенно с Эльферфельдом) и почти не общался.
«…Каспар Эльферфельд еще до меня был при опричном дворе великого князя, — объяснил однажды Генрих Штаден причину своей нелюбви к доктору права. — Он видел, как я, живя в земщине, наживал большие деньги корчемством, а потому решил отнять их от меня и устроил следующее. Каспар взял сундук, положил туда несколько платьев и других вещей, взвалил все это на сани, запряг лошадей и послал с санями на мой двор двух своих слуг. Они остановились у меня и стали пить.
