Третьего не дано? - Елманов Валерий Иванович

Дантес у Дюма хотя бы имел годы, чтобы заниматься рытьем подземного хода, а у меня не было ни инструмента — даже ложки и те деревянные, ни хитроумного аббата Фариа, ни времени.

Какие уж там годы — тут каждый прошедший день как серпом по… шее.

Попытаться выдернуть из стены крюк? Но мало того, что его на совесть всадили в стену, так еще приносивший еду палач всякий раз проверял крюк на крепость.

Но разговор с Васюком пришелся кстати. После него началось дальнейшее, что помогало хоть как-то скоротать время и… подготовить план освобождения. Замысел заключался в том, что на ратника палачи не обращали внимания, поглядывая с опаской только на меня.

Оно и понятно — подручные Семена Никитича из опытных, потому прекрасно знали, что паренек сможет как следует владеть руками спустя полтора-два месяца, не раньше.

Да и вид у него был непредставительный. Я тоже не гора мускулатуры, но хоть рост плюс показанное на практике, а у него…

Словом, если мне удастся отвлечь того, кто в очередной раз принесет еду, а у Васюка получится его вырубить, и если у палача на поясе среди обилия ключей отыщется тот, что от моей цепи…

Короче, при условии многих положительных «если» кое-какие шансы на успех у нас имелись, и я стал учить ратника драться ногами без помощи рук.

К сожалению, он оказался не очень смышленым, потому дело двигалось не так быстро, как мне бы того хотелось. Однако пришел день, когда я сказал себе, что пора.

К тому времени я уже потерял счет суткам, но, по моим прикидкам, было то ли двадцать девятое, то ли тридцатое мая — дальше откладывать нельзя.

Атаковать тюремщика я решил перед обедом, когда он принесет много еды и обе руки его будут заняты.

Но случилось иначе, и совершенно без нашего участия.

Глава 23

Из огня да в полымя

Вначале был непривычный гул множества голосов, к тому же с непривычными для этого места радостными интонациями.

Что происходило за дверями нашей камеры, мы не видели, но вот дверь отворилась и к нам вместо ожидаемого тюремщика ввалилась куча народу.

Судя по живописным лохмотьям ворвавшихся, минимум половина имели отношение к «сурьезному народцу», и у меня на мгновение мелькнула невероятная мысль, что Игнашка каким-то чудом проведал, где находится его старый знакомый, и подбил своих корешков на штурм русской Бастилии.

Однако, приглядевшись, я понял, что ошибся. Половина остальных явно принадлежали к вольным казакам — их платье, но особенно манеры и жесты трудно спутать с чьими-нибудь еще.

Особенно мне после пребывания в Путивле.

— А это кто ж такие? — разочарованно протянул один из оборванцев и, не дождавшись ответа, с силой ткнул в бок приведенного откуда-то палача.

— Гонцы от вора… ой, то исть от царя-батюшки Дмитрия Иваныча, — торопливо поправился тот.

— Гонцы?! — раздался в коридоре чей-то голос, и в дверях появился еще один казак, чье лицо мне напоминало…

Да нет, не может быть. Он же сейчас с Дмитрием.

Щурясь от непривычно яркого, режущего глаза факельного света, я вглядывался в знакомую фигуру, с изумлением понимая, что не ошибся.

— Корела?!

— Ох ты ж, мать честна! — вытаращил он глаза. — Вот нежданно-негаданно. А я тебя как раз и искал повсюду, княже. Сам государь мне такой наказ дал, мол, на тебя вся надежа. А енто кто?

— Тоже мой человек. Он еще раньше сюда угодил, — торопливо пояснил я и вдруг похолодел. — А ты сам-то как в Москве оказался?

— Да не боись, — неверно понял он причину моего испуга. — Нету такой темницы, чтоб Корелу в ней удержати! — И, гордо подбоченясь, пояснил: — То мы ныне вместях с народцем из Царева села Плещеева с Пушкиным в Москву провожали. Они покамест с Лобного места грамотку царя-батюшки чтут, а я вот тута по узилищам тебя разыскиваю.

Ключа от моей цепи у тюремщика не нашлось, так что вся наша затея потерпела бы поражение на первоначальном этапе, но к Семену Никитичу не побежали, обошлись собственными силами.

Невесть откуда возник кузнец, который живо разрубил кольцо на моей ноге, после чего меня, как я ни сопротивлялся, потащили… на Лобное место.

Демонстрация всему московскому люду двух истерзанных гонцов, прибывших в столицу от истинного царевича, наглядно доказывающая зверства, чинимые Годуновыми, возымела необычайный успех, и толпа дружно ринулась в Кремль штурмовать царевы палаты.

Я порывался за ними, но куда там — из цепких объятий Гуляя и других знакомцев по Путивлю попробуй вырвись.

Кто-то совал мне в руки флягу с водкой, кто-то ободряюще хлопал по плечу, кто-то на все лады костерил клятую дочку поганца Малюты [127], а кто-то добрался в своих проклятиях и до поганых ублюдков царя, с которыми они — дай время — тоже посчитаются.

У меня отлегло от сердца. Раз еще не добрались, значит, Годуновы живы, а коли так, все поправимо. И я заторопился поскорее исчезнуть.

Но от Корелы так просто не сбежишь.

— Мне бы в баньку, — сопротивлялся я, рассчитывая улизнуть под благовидным предлогом, но бравый атаман и герой обороны Кром на все уговоры отпустить меня отрицательно мотал головой и кричал в самое ухо — иначе в этом гомоне ничего нельзя было услышать.

— Все опосля! А что до баньки — непременно напаримся! — успокоил он меня. — И впрямь от тебя ныне духом разит острожным. Токмо негоже так быстро своих спасителей оставлять, давай-ка допрежь попируем!

— У меня здесь терем недалече, в Белом городе, на Никитской, — быстро предложил я, однако и новая попытка добраться до своего подворья сорвалась.

— Да к чему столь далеко катить? Эвон сколь ныне боярских хором в запустенье, любое выбирай, — отмахнулся Корела. — Заодно и одежку поменяешь, да и сабельку тебе там подыщем.

«Ну и ладно», — решил я.

Все равно отстаивать город теперь уже поздно, а до даты убийства Годуновых еще десять дней, и один из них уже мало что значит. Нынче вечером или, на худой конец, завтра поутру распрощаемся, и я покачу к себе.

Пока же есть время привести мысли в порядок.

Вечером улизнуть у меня не вышло — судя по назойливости, мой постоянный почетный эскорт изрядно напоминал скрытое конвоирование. Количество сопровождающих постоянно исчислялось если не десятком, то пятком, не меньше.

Даже отлучиться по нужде я в одиночку не мог — всегда находилось два-три человека, которым тоже приспичило.

А на следующий день поутру я обнаружил, что, оказывается, пришло время в путь-дорогу, и даже мой конь уже оседлан — осталось только взобраться в седло.

Я было дернулся, что есть кое-какие дела в Москве, да и на подворье надо побывать, но Корела был неумолим.

— Неможно, княже. Вчера о том надо было думать, — разводил руками он, — а ныне времени нет. Дмитрий Иваныч велел, как токмо князь сыщется, немедля его, то есть тебя, привезти со всем бережением к нему в стан. Оченно он по тебе скучает.

И снова я угодил из огня да в полымя, поскольку открыто сопротивляться такому повелению было нельзя, а смыться незаметно…

— Да, чуть не запамятовал, — остановил меня Корела, когда мы уже уселись на коней. — Мне государь повелел тебя о некой грамотке спросить. Цела ли она и оглашал ли ты ее?

— Цела или нет, не ведаю, потому как оставил ее, и все, — почти честно ответил я, но не уточнил где, поскольку оба послания Дмитрия к Федору лежали в шкатулке, которую я действительно оставил, но в полку. — А вот зачитать не успел.

— Ну и ладно, — весело улыбнулся Корела, и в его глазах я прочел явное облегчение.

Мы отмахали уж не знаю сколько верст, а я все никак не мог выбрать мало-мальски удобного случая для побега. Все продолжалось в точности, как и в Москве. По нужде — толпой, спать — я в самой середине, якобы чтоб не замерз, в пути — тоже в центре.

К тому же, вопреки моим расчетам, дорога слишком быстро закончилась. Одна ночевка в пути, и все — на другой день после полудня мы прибыли в Серпухов, из которого, оказывается, никуда больше ехать не надо, поскольку Дмитрий был уже тут.