Уильям Гибсон - Машина Различий
МАСТЕР ЭМЕРИТУС [150] ВСПОМИНАЕТ ВЕЛЛИНГТОНА
Красноватое тление обессиленного газового рожка. Гулкое, ритмичное бряцание и визг “проходческой торпеды” Брюнеля. Тридцать шесть штопором свитых клыков из лучшей бирмингемской стали с неустанной энергией вгрызаются в зловонный пласт древней лондонской глины.
Обеденный перерыв, мастер-сапер Джозеф Пирсон достал из жестяного судка солидный кусок мясного, пропитанного застывшим соусом пирога.
– Да, я встречался с великим Мэллори. – Его голос гулко отражается от клепаных чугунных тюбингов, похожих на ребра кита. – Не то чтобы нас вроде как познакомили, но это точно был он, левиафанный Мэллори, – что я, не видел его снимков в газетах? И он был совсем близко, ну вот вроде как ты от меня сейчас. “Лорд Джеффериз? – говорит он мне, а сам весь удивленный и злой. – Знаю я Джеффериза! Долбаный ублюдок, тюрьма по нему плачет!”
Мастер Пирсон победно ухмыляется, в красном свете тускло поблескивают золотой зуб и золотая серьга.
– И чтоб мне провалиться, если этому Джефферизу не загнали полсапога в зад сразу, как только смрад кончился, и не посмотрели, какой он там ученый. Уж это все он и сделал, левиафанный Мэллори, тут уж и к бабке не ходить. Вот уж кто точно аристократ от природы, так это он, Мэллори.
– Я видел этого бронтозавруса, – кивает подмастерье Дэвид Уоллер; его глаза блестят. – Мощная штука!
– Я сам работал в туннеле в пятьдесят четвертом, когда наткнулись на слоновьи зубы. – Мастер Пирсон, сидящий на втором ярусе лесов, закрывает судок, покачивает тяжелым резиновым сапогом и чуть ерзает на водонепроницаемой циновке, вытаскивая из кармана шахтерской робы небольшую бутылку. – Французская шипучка, Дэви. Ты же первый раз внизу, нужно отметить.
– Но ведь это же не положено, сэр? Это же против инструкций?
Пирсон извлекает пробку – без хлопка, без пены.
– Хрен с ним, – подмигивает он, – это ж твой первый, второго первого не будет.
Вытряхнув из жестяной кружки мелкие чаинки, он наполняет ее шампанским.
– Выдохлось, – огорченно вздыхает подмастерье Уоллер.
– Давление, салага, – смеется Пирсон, потирая мясиситый, с красными прожилками нос. – Подожди, пока поднимешься на поверхность. Вот тогда оно вспенится прямо у тебя в кишках. Запердишь, как жеребец.
Подмастерье Уоллер осторожно отхлебывает из кружки. Сверху доносится звон железного колокола.
– Клеть спускается, – говорит Пирсон, торопливо затыкая бутылку. Он заталкивает ее в карман, допивает шампанское, вытирает тыльной стороной ладони рот.
Сквозь мембрану из провощенной кожи с клоачной медлительностью продавливается заостренная, как пуля, клеть. Достигнув дна, она шипит, скрипит и останавливается.
Выходят двое. На старшем бригадире обычная шахтерская роба, кожаный фартук и каска. Второй, высокий седовласый старик, одет в черный фрак, его блестящий цилиндр обвязан черным шелковым крепом, черный атласный галстук заколот крупным, с голубиное яйцо, бриллиантом или – тусклый красноватый свет не позволяет сказать уверенно – рубином. Старик освещает себе путь латунным фонарем, его брюки, так же как и брюки бригадира, заправлены в высокие, по колено, резиновые сапоги.
– Великий Мастер Эмеритус, – испуганно выдохнул Пирсон, вскакивая на ноги. Подмастерье Уоллер следует его примеру.
Они стоят навытяжку и смотрят сверху вниз, как Великий Мастер идет по туннелю к вгрызающейся в грунт “торпеде”. Великий Мастер их не замечает, разговаривает только с бригадиром, холодно и властно. Он освещает узким лучом света недавно уложенные тюбинги, проверяет крепежные болты, уплотнение швов. У фонаря нет обычной ручки – Великий Мастер несет его, зацепив блестящим стальным крючком, высовывающимся из пустого рукава.
– Странно он как-то одет, – еле слышно шепчет Уоллер.
– Он все еще в трауре, – так же тихо отвечает Пирсон.
– А-а, – кивает подмастерье, глядя на Великого Мастера. – Так долго?
– Он же Великий, то есть Мастер, он же был с лордом Байроном вроде как в друзьях. И лорда Бэббиджа, и его он тоже знал. Еще со смутных времен, когда все они прятались от веллингтоновской полиции. Они ж тогда и лордами-то не были – ну там, если и были, то не такими, как потом, настоящими радикальными лордами – так просто, мятежники и подстрекатели, и за поимку их была награда. Так Великий Мастер, он спрятал их в шахте – это был прямо настоящий партийный штаб. Радикальные лорды не забыли этой помощи, какую он им оказал, вот почему мы и есть считай что главный радикальный профсоюз.
– А-а...
– Он же, Дэйви, он же великий человек! И железом закрепить, и порохом взорвать – он во всем самый лучший. Таких больше бабы не рожают...
– Так ему что же, уже под восемьдесят?
– И все еще как огурчик.
– А нам нельзя, сэр, как вы думаете – может, спустимся вниз, посмотрим на него поближе? Может, я даже пожму этот его знаменитый крюк?
– Хорошо, парень, только ты это, чтобы прилично. Безо всяких там ругательных слов.
Они спускаются на дощатый настил, торопятся догнать Великого Мастера.
Грохот “торпеды” неожиданно переходите вой. Начинается суматоха – такое изменение тембра чаще всего грозит неприятностями, на пути попался либо плавун, либо подземная река, либо еще какая гадость. Пирсон и подмастерье со всех ног несутся в забой.
Из-под тридцати шести острых стальных буров летят ошметки мягкой черной грязи, они ложатся в вагонетки откатчиков жирными, быстро оплывающими комками. Время от времени звучат вялые, приглушенные хлопки – вскрываются газовые карманы. Но все вроде бы обошлось – в туннель не рвется, сметая все на своем пути, вода, не ползет вязкая, неудержимая масса плавуна. Рабочие осторожно двигаются вперед, поближе к Великому Мастеру; яркий, резко очерченный луч его фонаря медленно двигается по фронтальной поверхности забоя.
В зеленовато-черной грязи проступают желтоватые комья, похожие на плотно утоптанный снег.
– Это чего, кости? – говорит один из рабочих, морщась от неприятного гнилостного запаха. – Ископаемые какие-то...
Гидравлика “торпеды” резко вдавливает ее в мягкую, почти не оказывающую сопротивления массу, кости летят в забой сплошным потоком.
– Кладбище! – кричит Пирсон. – Мы нарвались на кладбище!
Но слишком уж глубоко проложен туннель, и слишком уж густо лежат здесь кости, перепутанные, как сучья в буреломе, и не зря к гнилостной вони примешивается острый запах серы и извести.
– Чумная яма! – в ужасе кричит бригадир, и рабочие бросаются прочь, оступаясь и падая.
Бригадир сбрасывает пар, раздается громкое шипение, “торпеда” вздрагивает и замирает.
За все это время Великий Мастер не шелохнулся.
Он отставляет фонарь, ворошит своим крюком груду выброшенной “торпедой” земли, подцепляет за глазницу череп, вытаскивает его, осматривает.
– Вот так вот. – Его голос гулко прорезает мертвую тишину. – Жил ты, жил...
АЗАРТНАЯ ЛЕДИ ПРИНОСИТ НЕСЧАСТЬЕ
– Азартная леди – несчастье для всех своих близких. Когда игральные машины вытряхнут ее сумочку, она тайком относит свои драгоценности на Ломбард-стрит, чтобы вновь и вновь искушать фортуну суммами, полученными от ростовщиков! Потом, к огорчению горничных, она распродает свой гардероб; она превышает кредит у тех, с кем ведет дела, отдает свою честь на откуп друзьям в призрачной надежде отыграться.
Игорная лихорадка равно губительна как для рассудка, так и для эмоций. Насколько горячечны, нездоровы надежда и страх, радость и гнев, сожаление и досада, вспыхивающие в тот момент, когда переворачивается карта, срываются с места сверкающие машины, выбрасываются игральные кости! Кто не вспыхнет негодованием от одной уже мысли, что женские чувства, из века посвящаемые детям и мужу, извращаются столь мерзостным образом. Глубочайшая скорбь, вот, что испытываю я, когда смотрю, как мучительно бьется Азартная Леди в тисках своей недостойной, греховной страсти, когда вижу ангельское лицо, пылающее бесовской одержимостью!
По неисповедимой мудрости Господней почти все, что развращает душу, разлагает также и плоть. Запавшие глаза, осунувшееся лицо, мертвенная бледность – вот они, непременные признаки играющей женщины. Ее утренний сон не в силах возместить низменные полночные бдения. Я долго и пристально вглядывался в лицо Азартной Леди. Да, я внимательно наблюдал за ней. Я видел, как в два часа ночи ее, полумертвую, силой уводили из ее крокфордского игорного ада, призраком казалась она в нечистом сиянии газовых ламп...
Прошу вас, вернитесь на место, сэр. Вы – в Доме Господнем. Должен ли я понимать ваши слова как угрозу, сэр? Да как вы смеете! Мрачные времена наступили, поистине черные времена! Я говорю вам, сэр, как говорю всем собравшимся здесь прихожанам, как скажу всему свету, что я все это видел, ямногажды наблюдал, как ваша королева машин предается этим мерзейшим беспутствам...