Помазанник из будущего. «Железом и кровью» - Ланцов Михаил Алексеевич
К чему это все рассказывалось? К тому, что у Александра была весьма и весьма интересная история. Дело в том, что ему лично было ничего не нужно. Уже давно. Детский дом, война, увечье, борьба за выживание, бизнес, жесткая борьба с конкурентами, гибель первой жены и вселение в десятилетнего ребенка. У Саши был совершенно иной жизненный опыт, нежели у тех правителей, что занимали престол, практически не выходя за пределы «запретного города». Да и с племенем многочисленных «демократически избранных» проходимцев и шоуменов он не имел ничего общего.
Побывав практически на самом дне общества, Саша не стремился к личному стяжательству, хотя вроде как и должен бы был. Так случилось, что он просто перегорел к этой страсти еще в прошлой жизни. Тогда им двигали личные амбиции, скажете вы. Нет, это не так. Он отлично понимал, что все эти смешные «статусы и медальки» — пустой звук. Власть? Она ему была приятна, и Саша бы вполне мог поставить ее как самоцель своей жизни, если бы не одно «но» — эта щемящая боль и ненависть в его нутре — тяжелая, черная, глубокая и нарастающая с каждым днем. Она перемалывала как мясорубка его внутреннее «Я», подчиняя неким общим импульсам, которые выводили личные амбиции в некую иную плоскость, надличностную. И с каждым новым потрясением степень его самоотречения возрастала, подобно волнам морского прибоя, что раз за разом смывали в «море» крупицы «почвы». Мелкие жизненные радости с каждой такой «волной прибоя» приносили все меньше и меньше удовольствия, а мысли, страсти и желания совершенно растворялись в этом своеобразном «бизнесе», который становился собственно его жизнью. С каждым вздохом Александр врастал всем своим сознанием в государство, становясь его гармоничной и неотъемлемой частью.
Очень необычные ощущения, надо сказать. Вероятно, это была какая-то форма психического расстройства, но Саша от него не страдал, он им наслаждался.
Однако плавному прогрессированию данного психоза помешала Варшава. Когда он шел по той кровавой каше, в которую превратилось польское ополчение, в его голове что-то щелкнуло и всплыли очень интересные воспоминания. Все произошло в течение нескольких секунд — к Александру пришло понимание своей новой роли в этом спектакле. Причиной тому стало странное переплетение разных сценок и образов, смешавшихся у него в сознании в какой-то непонятный и неповторимый каламбур. Ключевым, конечно, стал небольшой эпизод разговора королевы Елизаветы и ее верного сподвижника Френсиса Уолсингема, которые так ярко и живо запомнились Сашей в финале фильма «Елизавета», снятом одним индийским режиссером о юности самой могущественной королевы Великобритании, да и, пожалуй, мира.
«— Я избавила Англию от врагов. Как мне быть теперь? Стать камнем? Очерстветь ко всему?
— Да, мадам, чтобы успешно править. Люди нуждаются в символах для поклонения и обожания. Все хотят видеть живое божество…»
Важная сценка, ключевая. По идее режиссера, эти слова и породили ту королеву, которая смогла вытащить Англию из полной разрухи и за сорок лет правления превратить в самую могущественную страну мира. Неизвестно, прав был индус или нет, но Александра эти слова зацепили. Именно вокруг них и вились разъяренным роем те осколки мозаики мировосприятия, что рухнули под напором тяжелого психологического состояния. Психика цесаревича трещала по швам под напором этих образов, крутившихся навязчивым роем мыслей.
Какие-то секунды прошли с того момента, как его накрыло, но для Саши прошла уже вечность. Тонны информации, накопленной за столько лет жизни в самых потаенных уголках подсознания, обрушились на него, сметая его старое самосознание. А в центре вектором шла эта сценка, которая, как заевшая пластинка, двигалась по кругу.
Александр остановился, пошатнулся и побледнел. Закрыл глаза. Что вызвало обеспокоенность у солдат и офицеров, которые присутствовали на перроне и заметили это. Некоторые бросились к нему, желая помочь, однако все закончилось так же внезапно, как и началось. Побледневший цесаревич открыл глаза, и от холода этих глаз ужаснулись те, кто туда заглянул. Его психика не выдержала. Он сломался. Разбился на мириады мелких осколков только ради одной цели — чтобы высвободить то, что вынашивалось все это время, то, чего он так боялся, погружаясь в работу, дабы не оставаться наедине с собой. На подбежавшего офицера смотрела совершенно невыразительным взглядом стальная статуя. «Нет страха в нем. Лишь обострились все его чувства». Поручик Афанасий Иванов прошел с цесаревичем сквозь Американскую и Датскую кампании, а до того сражался в Севастополе против англичан и французов. Он уже давно мало чего боялся, но сейчас, в эту секунду, когда он встретился с великим князем взглядом, ему стало страшно. Что-то неуловимое изменилось в этих, много раз виденных глазах. Но подобной толики хватило для мурашек, которые прошли по его спине, а всего его охватил какой-то животный страх.
— Афанасий, что-то случилось? — Голос цесаревича звучал как будто так же, как и раньше, только появились едва уловимые новые нотки.
— В… Ваше Императорское Высочество, — поручик с трудом смог собраться, — вы побледнели и пошатнулись, мне показалось… С вами все в порядке?
— Да, теперь со мной все хорошо. — Александр вымученно улыбнулся и похлопал его по плечу. — Не переживай, я просто не выспался, да и жену с детьми не каждый день теряю. Пленные есть?
— Д… да… — Афанасий как-то очень настороженно посмотрел на цесаревича и, робея, повернулся к нему спиной, поведя за собой к группе пленных. Где-то на десятом шаге его догнал Саша, приобнял за плечо и шепнул на ухо:
— Не пугайся, дорогой, не пугайся. Мальчик вырос и стал императором. Из стали. Из нержавеющей стали. — После чего оставил совершенно опешившего поручика собираться с мыслями, а сам поспешил к уже замеченной группе пленных повстанцев.
Накрыло, как говорится, товарища не слабо. Впрочем, это было предсказуемо. Если помнит уважаемый читатель, у Александра уже в конце 1864 года наблюдалось довольно тяжелое психологическое состояние. Гнетущее чувство одиночества накладывалось на боль от былых утрат, разочарование в людях, раздражение от проблем и многое другое, порождая настолько некомфортное состояние, что великому князю приходилось с головой уходить в работу, дабы не оставаться с самим собой наедине. Со своими чувствами, эмоциями, которые бурей крутились внутри его сознания.
И все эти годы ситуация только усугублялась, удерживаясь под контролем лишь титаническими усилиями воли. Важным нюансом стало то, что Саша не выносил наружу все то, что кипело в его нутре, «держа марку». Но смерть пусть и нелюбимой, но жены вывела его окончательно из внутреннего равновесия — «крыша поехала», а старое самосознание совершенно разрушилось, не выдержав давления той бури эмоций, что на него рванули диким, неудержимым потоком. Не смог больше Саша стерпеть эту боль, и она вырвалась на свободу, сметая все на своем пути. Как снежная лавина, летящая по склону со всенарастающей скоростью…
Как вы понимаете, столь значительные изменения психики очень быстро нашли свое отражение в поступках. Стратегическая ситуация для цесаревича складывалась весьма сложно. С одной стороны, узурпатор в Санкт-Петербурге стягивал войска и готовил «теплый прием» законному наследнику и императору, то есть дорога была каждая минута простоя, которая укрепляла противника. С другой стороны, оставлять в тылу взбунтовавшуюся Польшу казалось безумием, так как граф Шувалов пообещал ей в обмен на поддержку полную независимость. То есть, устремившись к столице, Александр встанет меж двух огней. Конечно, никакой серьезной угрозы Польша не представляла для войск цесаревича, однако хороший шанс начала затяжной партизанской войны, при активной поддержке повстанцев со стороны Великобритании и Франции, совершенно не радовал. Учинять тотальный геноцид в этом регионе не входило в планы Саши. Пока не входило. Поэтому требовалось полноценно прекратить восстание и лишь после этого продолжать наступление на Санкт-Петербург, имея уже относительный покой в тылу. По крайней мере, именно так и мыслил цесаревич.
