Телепортация - Довнар Ежи
Ну а больная, тем временем, постепенно начинала приходить в себя. Сердце всё энергичнее разгоняло по телу кровь, оттаивали конечности, и исчезала с лица синева. Где-то позади оставалось состояние тяжёлого сна, иначе, глубокой летаргии, или длительного сохранения в криостазе, отодвигающего человека за предельную черту, за грань между жизнью и смертью. Неожиданно в столь же глубоком подсознании, в глубине глубин его вдруг вспыхнула микроскопическая искорка, постепенно начавшая разгораться как бенгальский огонь и осветившая мрачный туннель, по которому началось медленное движение. Вначале даже Создателю с его пройденными эволюционными переходами органической жизни на Земле было непонятно, чего? Тела, сознания, собственного духа человека? Но по мере нарастания скорости стал вырисовываться очерченный выход из подземелья, за которым светило яркое солнце. Ещё минута, ещё половина её, ещё секунда – и брызнет в глаза белизна неба, сменившая мрак преисподней. И вот этот момент, наконец, наступил, глаза открылись, и постепенно уходящая с них пелена обнажила белоснежный потолок, стены, стол, стулья, лежащих рядом на койках женщин. Женщины спали, даже кто-то похрапывал, так как уже наступил вечер, по больничному распорядку был отбой, а трудящиеся люди в местности, близкой к деревенской, готовы засыпать крепким и здоровым сном, едва голова соприкоснётся с подушкой. Ханна поднялась сперва на локтях, ещё раз осмотрелась, затем на вытянутых руках, попыталась встать, – получилось. Хотя ноги дрожали, и какой-то туман обволакивал ещё окружавшее её пространство. Сделала шаг, другой – получилось тоже. Больных, которым не спится, в палате не было, отсутствовали они и в коридоре, и только сильный или умеренный храп доносился из-за тех или иных дверей. Она медленно пошла по больничному проспекту, ещё держась за стенку, но с каждым шагом всё увереннее и увереннее. До её ушей донеслись вдруг тихие голоса, сопровождаемые непонятным перекатыванием чего-то мелкого и твёрдого по деревянной поверхности, которое слышно было в конце коридора. Двое мужчин примерно её возраста сидели за круглым столом и играли в нарды, причём один из них как бы учил игре другого. На длинную доску, напоминавшую перевёрнутую шахматную, только гораздо больших размеров и разрисованную непонятным орнаментом, они метали две чёрных кости и, в зависимости от выпавших очков, перемещали вдоль бортов шашки. Увидев Ханну, мужчины повернули к ней головы, и тот, что был поменьше ростом и подвижнее, пригласил её подсаживаться к ним:
– Що, нэ спиться? Сiдайтэ до нас, побалакаемо.
Ханна не поняла, о чём с ней говорят, скорее, догадалась и молча присела на свободный стул.
– А може заграетэ з намы у нарди? Це дуже цiкава персидська гра, в яку грають вже понад двi тисячi рокiв. Мэнэ навчили грати ормяни, якi працювали на БАМi, а я привiз ii сюди, щоби навчити самбiрчан.
Но она не поняла и этого, только на всякий случай отрицательно кивнула головой.
– На що хворiемо? – этот вопрос прозвучал уже так, на всякий случай. Видимо, её приняли за глухонемую, а может невменяемую.
В ответ она улыбнулась и решила, что находится где-то под Карпатами, похоже, у гуцулов. Однако, оглядевшись, увидела какую-то надпись, сделанную кириллицей, и поняла, что это не гуцулы и даже не Польша. – Украина – дошло до неё, но как она могла здесь оказаться, за столько километров от места катастрофы? Но ответить на этот вопрос вряд ли кто-либо смог бы, кроме потусторонних сил, телепортировавших её сюда. Спрашивающий мужчина тоже вдруг смекнул, что женщина не понимает украинского языка, поэтому перешёл на русский:
– Вы наверно меня не поняли, поэтому давайте лучше познакомимся. Меня зовут клоун Ромик, – это по профессии – а по жизни я Роман Николаевич Ваневский. А вот это очень даже заслуженный человек – он указал на своего визави – Валерий Филиппович Борзов, чемпион Олимпийских игр, неоднократный чемпион мира, спринтер. Первый из бегунов, который стал применять на стометровке тактику бега – я правильно говорю?
– Про меня вроде бы всё правильно. А себя предпочитаешь не рекламировать? Знакомьтесь. Лучший в мире клоун, основатель единственного в Советском Союзе детского цирка и где бы вы думали? На Байкало-Амурской магистрали. Поэтому его ещё называют «клоун по имени Бам». Расскажи, сколько у тебя детей в студии?
– Двадцать восемь. Причём, не просто детей, а детей-артистов. А студия моя – не буду объяснять, что это означает – называется «КРИЦ». Может, слышали?
И обращаясь к Ханне, присовокупил:
– Будете на БАМе – обязательно приходите.
И он засмеялся, открыто и, по-клоунски, искренне и добросердечно. Борзов поддержал товарища и добавил:
– Вот встретились мы тут, друзья по несчастью. Приехали посетить родные места и вот на тебе, оказались в больнице. У тебя что, перелом ноги? А у меня вот отравление. Хотя родился здесь, в Самборе, и после материнского молока пил, естественно, местную воду и ел местные продукты и, по идее, должен был бы к ним привыкнуть. Однако оказался, как видите, здесь.
Валерий Филиппович не сказал самого главного: смешивать кустарную самогонку с сертифицированным коньяком, смесью из которых его в изобилии потчевали партийные функционеры, пригласившие знаменитого земляка на какую-то там юбилейную встречу, не опасно разве что для привыкших к подобной смеси желудков местных функционеров. И хотя самогонка была высшего класса – на Украине гнать её, несмотря на недавно прошедшую государственную акцию по борьбе с пьянством, ещё не разучились и, главное, не прекратили – организм олимпийского чемпиона привык, видимо, к иным, более элитным смесям, которые до периферийных городков не доходят.
Услышав слово Самбор, Ханна поняла, что она находится действительно на Украине, в ста километрах от польской границы. Значит, от места катастрофы её отнесло километров на пятьсот, и она, получается, оказалась за пределами Польши. Как теперь выкручиваться из этой истории? Ведь никто не поверит тому, что произошло. И что с самолётом? Разбился или удалось всё-таки посадить? По радио об этом трубить на весь мир едва ли будут, а спросить, увы, не у кого.
В размышлениях на эту тему Ханна встала и медленно направилась к окну, на подоконнике которого стоял аквариум с рыбками. Это была небольшая ёмкость абсолютно круглой формы, заполненная водой, и в ней отражался свет горящей под потолком лампы. И вот, глядя в этот аквариум, она вдруг отчётливо увидела, как это отражение лампы начало двигаться внутри его сферической поверхности, приобретая при этом какой-то красный оттенок и затем, приблизившись к самому дну, взорвалось и разлетелось на мелкие блёстки. Рыбки, похоже, верховодки из местной реки Днестр, который недалеко отсюда берёт своё начало, как ни в чём не бывало, сновали в водной толще в поисках корма, разевая маленькие рты и заигрывая друг с другом. Их, видимо, поместили сюда временно, так как без фильтра и терморегулятора им суждено погибнуть. Ханне эта мысль пришла в голову вместе с осознанием того, какой роковой знак сообщило ей это зловещее видение: катастрофа самолёта, скорее всего, завершилась гибелью всех находившихся в нём пассажиров и экипажа.
Она повернулась к сидящим за столом мужчинам, и стала приближаться к ним, глядя немигающими глазами в одну точку. Теперь Ромик и Валерий Филиппович могли внимательно рассмотреть её лицо. Оно было как у актрисы на сцене трагическим, отороченным на фоне бледного овала блестящими чёрными волосами, ниспадающими на плечи. Некая театральность в походке и жестах. Что-то необычное пряталось в глазах: во-первых, ужас, спровоцированный неизвестно чем, а, во-вторых, под определённым углом падения световых лучей создавалось такое впечатление, что глаза её были разного цвета, да ещё в придачу с пятнышками и крапинками на их радужной оболочке.
– Успокойтесь, вы чем-то напуганы. Выпейте воды и расскажите нам, что с вами такое приключилось? – Валерий Филиппович налил из графина стакан воды и протянул его Ханне. Она улыбнулась вымученной улыбкой, присела на край стула и, путая польские и русские слова, с жутким акцентом произнесла:
