Города монет и пряностей - Валенте Кэтрин М.

Пока они болели, отец делался всё более серым, серебряным и рябым: мёрзлые пики появлялись на его щеках, кратеры – на руках, а глаза стали белыми, как морская соль их родных краёв. Надо сказать, что дочери торговца, хоть и отличались слабыми желудками, не были слабовольными, и им хватило мудрости понять, что прибывший с подарками человек – не их отец, и что Шадукиам раз что-нибудь даёт, а потом забирает, забирает и забирает. Ушмила много читала и узнала отметины И на теле отца. Убальда обожала острые штуки, ножницы, ножи, бриллианты и принесла свою коллекцию сёстрам. Было решено, что Урим с её красными, как яблочные корочки, волосами и синими, как лунный свет, глазами откроет истинную суть проблемы. И вот умное дитя принесло отцу несъеденную половинку шадукиамского яблока, драгоценного и влажного.

– Отец, я больна и скоро умру, – сказала Урим. Её лицо было белее мела.

Лунный человек жадно ухмыльнулся.

– До чего прекрасно, – сказал он.

– Ты ведь не это имел в виду, папа! – воскликнула Урим.

– Разумеется, нет, моя дорогая! Прости старика… Иной раз сам забываю, что говорю.

Урим опустила глаза, оплакивая своего отца.

– Ты разделишь со мною это яблоко? Так мне будет спокойнее умирать. Ведь, хоть мне сейчас очень больно, я никогда не пробовала ничего слаще.

Лунный человек изобразил участие, насколько мог, ибо он верил, что все юные девушки жадные, и заключил её в объятия.

– С удовольствием, моя дорогая доченька.

Урим отрезала ломтик яблока для рябого И, который сжевал его со смаком, как аллигатор обсасывает косточки зяблика. Вскоре, подавившись, он начал кашлять, так как Урим отравила чужеземное яблоко. Две другие дочери торговца скотом, Убальда и Ушмила, выскочили из тени и бросились на серокожую тварь, нанося ей один удар за другим. Но никак не могли убить! У девушек не было когтя грифона, а без него они и надеяться не могли, что прикончат существо. Урим полосовала его щёки острыми гранями своего яблока и с широкой ухмылкой глядела в лицо, некогда принадлежавшее отцу.

– Пусть никто не скажет, – вскричала она, – что дочери торговца скотом не знают, как забить скотину!

Сказка о Прокажённой и Леопарде

(продолжение)

– Эти девочки были умными, точно стая гиен, – сказала плетёная женщина. – Они не убили И, но вскрыли его и растёрли кости в порошок – наверное, он сиял будто осколки луны! – который, по совету Урим, поместили себе на язык. Порошок растаял, и они исцелились, острые кусочки драгоценного яблока в их животах обратились в ничто. А Урим, мудрое дитя, поддерживала отца чуть живым, собирая его кровь в бутылки, которые раньше использовались для овечьего молока, и поместив его тело в гроб из белого камня. – Она кивком указала на мемориал. – Вокруг этого гроба вырос город, на границе белого и солёного моря. Если кто-то был в нужде, порошок из костей аккуратно добывали и помещали на язык, а гроб снова запечатывали. Через сто лет Лунный человек перестал кричать. – Плетёная женщина опустила глаза со стыдом. – Урим, названный в честь умной девочки, попросившей у отца лишь яблоко, стал знаменит. Сюда приходили всё новые и новые люди. Однажды пришла и я. Мои ветки были суше львиного черепа посреди пустыни, когда я наконец пришла к вратам. Кожи на мне не было: всё, что осталось, вы видите перед собой. Как так вышло, неважно… Разве начало болезни не забывается, уступая натиску нарывов, крови и ноющей боли в сломанных костях? Тому моменту, когда ты в последний раз вдыхаешь полной грудью? Никто не помнит начала. Я больна, и все мы больны. Когда я пришла сюда, была уверена, что Урим примет меня в свои чёрные объятия, посмотрит серыми, материнскими глазами и коснётся губами моего лба. Даст мне яблоко и порошок из кости, и я уйду отсюда здоровой. Но в наши дни в Уриме осталось мало лекарств. Кости И не бесконечны. Они драгоценны, их надо заслужить.

Я зевнул. Конечно, моя хозяйка заслуживала лучшего.

– Ты подождёшь рассвета с нами? – спросил я бедную женщину, что была пустой внутри.

– Конечно.

Я уже сказал тебе, что произошло. Наступил рассвет. Отовсюду приковыляли одетые в чёрное прокажённые, опираясь на костыли из ясеня и орешника, – прослышав, что прибыли новенькие, они хотели обнять нас как родных. Безопасно касаясь вуалей Руины, они сказали, что нас здесь полюбят, в наши раны будут втирать цветы, и что уже готовы алтари, чтобы мы перед ними преклонили колени. Если удача будет на нашей стороне, и мы докажем, что достойны, возможно, нам даруют частицу кости. Одноногий прокажённый протянул гниющие руки к лицу Руины, его глаза светились от радости. Он сказал:

– В Уриме не носят вуалей, дорогая. Покажи нам свой недуг – нас не заботит красота.

Со сдавленным возгласом облегчения Руина сняла свои вуали, открыв лицо, и лохмотья кожи осыпались, как вырванные из книги страницы. Прокажённые отпрянули…

– Ты не прокажённая! – воскликнула одна, прижав ко рту гнилую руку, на которой между пальцами выросла упругая и густая зелёная плесень.

– Она мертва, – прошептал первый. – Совсем мертва, и её смерть распространится среди нас, как чума.

Третий, чей нос превратился в дыру с неровными краями посреди лица, прошипел:

– Она не получит костей! Они наши! Она их не получит!

Четвёртый спросил, не И ли она, и нет ли в ней костей, чтобы положить на язык.

Прокажённые хорошо знают, что не следует прикасаться к больным, – они обнимали её, думая, что она такая же, как они, но не могли рисковать подхватить мерзкую болезнь, поразившую её. Они избили Руину костылями и вырвали ей язык, чтобы она не смогла сообщить ночи их имена.

Сказка о Пустоши

(завершение)

– Я рычал и бросался на прокажённых, пытался укусить, но я всего лишь кот, и меня не учили охотиться, только сопровождать человека в пустыне. – Рвач прикрыл глаза лапой. – Они приковали меня к ней, так что моё мельтешение навредило бы моей хозяйке, и оставили нас избитыми у белого гроба. Они забрали её язык, аккуратно надев перчатки, чтобы проверить, нельзя ли из него приготовить лекарство. Прошло много времени, прежде чем Руина заворочалась, как во сне, и я вытащил её из города. Она мертва: у неё не течёт кровь. Я настолько близок к смерти, что это уже не имеет значения для леопарда; у меня не течёт кровь. Мы поняли, что серебряные цепи нам не мешают. Мы с ней прикованы друг к другу и теперь направляемся домой, в Аджанаб, где есть красные пряности и нет лекарств; где она сможет лечь снова в землю и отдохнуть, а я смогу оплакать свою мать. Когда она полностью обратится в камень, я на своей спине отнесу её обратно в город и помещу перед Домом Красных пряностей. Воробьи будут гнездиться в её волосах, а я буду жить у её ног.

Руина плакала, и слёзы смывали с её лица мельчайшие частички плоти. Рвач смотрел на свою госпожу огромными чёрными глазами, полными кошачьей скорби.

Джинния тоже смотрела на женщину в чёрном, чьи красные глаза затуманились от отчаяния.

– Я не могу вернуть тебе язык, – медленно проговорила Ожог, отбросив с глаз пламенеющие волосы, – но я могу тебя исцелить. – Она прочистила горящее горло. – Ну попытаться. Мои дни желания завершены, Кайгал об этом позаботился. Но, если ты освободишь меня, я попробую…

– Как мы откроем клетку? – спросил леопард.

– Рискну предположить, что, если твоя госпожа притронется к прутьям, они обратятся в камень, и разбить их будет не труднее, чем любой другой камень.

– И что ты сделаешь, если мы тебя освободим? – Леопард нерешительно поскрёб землю.

Ожог посмотрела на восток, через потрескавшуюся землю с её испорченным золотом и суетливыми мышами.

– Кохинур была права. Я старая, мне почти четырнадцать и осталось недолго. Я отправлюсь домой, в Аджанаб, чтобы побеседовать с подругой-паучихой, потанцевать с сиренами, вспыхнуть в хвосте Фонаря и разок-другой погладить волосы Утешения. Я бы глядела на Карнавал и слушала Аграфену каждое утро, когда солнце благословляет её смычки. Я хотела бы узнать, как там мои жёны. Я бы рассказала Час такую историю, такую историю! – Королева джиннов закрыла глаза, подведённые огнём. – Я бы искупалась в Варени и послушала, как звенят колокола, а потом, когда всё закончится, прижалась бы щекой к пальцам Симеона и упокоилась.