Стивен Эриксон - Память льда. Том 1
Скалла расстегнула застёжку плаща и повесила его на крючок.
– Жена выползла из жилой комнаты, чтобы умереть здесь, – сказала она. – Внутренности волочились по полу следом. Возникло подозрение, что её самоубийство не было добровольным. Ну или она потом передумала.
– Может, торговец козьим молоком постучал в дверь, – предположил Остряк, – и она спешила отменить заказ?
Скалла некоторое время молча смотрела на него, будто оценивая, затем пожала плечами.
– Какое-то слишком сложное объяснение, но кто знает? Возможно.
Скалла отвернулась и скользнула во вторую комнату под шелест кожи.
Остряк вздохнул и пошёл следом.
Главная комната занимала всё остальное пространство дома; заднюю стену разделяли несколько альковов – кладовых и похожих на камеры-одиночки спален, сводчатый коридор вёл от неё в сад во дворе. В одном из углов комнаты сгрудились лавки и сундуки. Прямо перед ними располагался открытый очаг в углублении и горбатая хлебная печь, от которых исходил сильный жар. В воздухе стоял густой запах свежего хлеба.
Мастер Керули сидел, скрестив ноги, на плиточном полу слева от очага. Жрец склонил голову, на лысине блестели крупные капли пота.
Скалла шагнула вперёд и упала на одно колено.
– Мастер?
Керули поднял голову, на его круглом лице появилась улыбка.
– Я очистил их таблички, – проговорил жрец. – Они обрели мир. Их души выстроили достойный мир-сон. Я слышу, как смеются дети.
– Твой бог милосерд, – прошептала Скалла.
Закатив глаза, Остряк подошёл к сундукам.
– Спасибо, что спас мне жизнь, Керули, – пробурчал он. – Извини, что я так это воспринял. Припасы твои, похоже, не пострадали. Это хорошо. Ладно, теперь я, пожалуй, пойду…
– Подожди, капитан.
Остряк повернулся.
– У меня есть кое-что, – сказал жрец, – для твоего друга, Бука. Это… поможет… в его деле.
– Да? – Остряк избегал подозрительного взгляда Скаллы.
– Вон там, во втором сундучке. Верно, железном. Да, открывай. Видишь? На мотке тёмно-серого войлока.
– Глиняная птичка?
– Да. Пожалуйста, скажи ему, чтобы размолол её в порошок, затем смешал с остуженной водой, которая кипела по меньшей мере сотню ударов сердца. А затем Бук должен её выпить – всю до капли.
– Ты хочешь заставить его пить грязную воду?
– Глина облегчит боли в животе, а также предоставит иные преимущества, которые он обнаружит в должное время.
Остряк заколебался.
– Бук не самый доверчивый человек, Керули.
– Скажи, что иначе добыча ускользнёт от него. Легко. Скажи также, что, дабы добиться того, чего он хочет, ему понадобятся союзники. Вам обоим. Я разделяю ваши тревоги по этому поводу. Другие союзники найдут его – со временем.
– Ладно, – буркнул Остряк, пожимая плечами. Он взял глиняную птичку и положил в поясной кошель.
– О чём это вы говорите? – тихо поинтересовалась Скалла.
Остряк весь напрягся от этого мягкого тона, поскольку обычно он предшествовал разрушительному взрыву её темперамента, но Керули лишь улыбнулся шире.
– Это частное дело, милая Скалла. У меня есть и для тебя поручение – потерпи, пожалуйста. Капитан Остряк, отныне между нами нет долгов. Иди с миром.
– Ага. Спасибо, – растерянно проворчал тот. – Я сам найду выход.
– Мы ещё с тобой потом поговорим, Остряк, – пригрозила Скалла. – Правда ведь?
Это если ты меня найдёшь.
– Конечно, девочка моя.
Через несколько мгновений он уже стоял на улице и чувствовал себя до странности подавленным доброй, милосердной натурой старика. Некоторое время капитан стоял неподвижно, глядя на спешивших мимо местных жителей. Будто муравьи в разбитом муравейнике. А скоро и вовсе муравейника не останется…
Скалла посмотрела вслед Остряку, затем обернулась к Керули.
– Ты сказал, есть для меня поручение?
– Нашему другу, капитану, предстоит пройти тяжёлой дорогой.
Скалла нахмурилась.
– Остряк не ходит «тяжёлыми дорогами». Едва запахнет жареным, он тут же бежит в другую сторону.
– Иногда выбора нет.
– И что мне с этим делать?
– Его время почти настало. Уже скоро. Я прошу лишь о том, чтобы ты была рядом с ним.
Она нахмурилась сильнее.
– Это уж от него зависит. У него просто дар пропадать без следа.
Керули повернулся к печи.
– Я полагаю, – прошептал он, – этот дар ему скоро изменит.
Рассеянный солнечный свет и отблески факелов очертили долблёные челны и замотанные в ткань трупы. Работники открыли всю камеру, для этого пришлось разобрать бо́льшую часть пола Пленника – только в центре осталась одинокая гранитная колонна с круглым навершием. И открылись корабли – разбитые, раскиданные, будто улов некоего древнего урагана.
Хетан стояла на коленях, склонив голову, у самого первого челна. Уже некоторое время она не двигалась.
Итковиан спустился вниз, чтобы лично осмотреть останки, и теперь осторожно бродил по подземной камере. За ним бесшумно следовал Кафал. Внимание Кованого щита привлекла резьба на носах кораблей, всюду разная, но в изображениях был заметен общий мотив – сцены битв на море, легко узнаваемые баргасты в своих низких долблёных челнах бьются с врагами, что сидят на высокобортных кораблях, – с высокими, гибкими созданиями, наделёнными угловатыми чертами лица и большими миндалевидными глазами.
Когда Итковиан присел, чтобы получше рассмотреть одну из таких битв, Кафал позади прошептал:
– Т’истен’ур.
Кованый щит оглянулся.
– Сударь?
– Враги наших Духов-Основателей. Т’истен’ур, Серокожие. В старейших легендах это демоны, которые отрубают головы, но сохраняют жертвам жизнь… головы никогда не спят, тела неустанно трудятся. Т’истен’ур: демоны-что-живут-в-тенях. Духи-Основатели бились с ними в Голубых пустошах… – Кафал замолчал, по его лбу пробежали морщины, затем продолжил: – Голубые пустоши. Мы не знали, что это за место. Поплечники считали, что это – наша Родина. Но теперь… это ведь было море, океан.
– Истинная Родина баргастов.
– Да. Духи-Основатели изгнали Т’истен’ур с Голубых пустошей, сбросили демонов обратно в их нижний мир, в Лес Теней, который, говорят, лежит далеко на юго-востоке…
– Может, это иной континент?
– Может быть.
– Вы узнаёте истину, скрытую в ваших древнейших сказаниях, Кафал. У меня на родине, в Элингарте, далеко к югу отсюда, тоже есть легенды о далёком континенте, который якобы находится в указанном вами направлении. На этом материке якобы растут гигантские ели и пихты – первозданный лес, корни которого укрывает вечная тень, а населяют его смертоносные призраки… – Итковиан помолчал, затем продолжил, вновь разглядывая резьбу: – Как Кованый щит, я книжник в той же мере, что и воин. Т’истен’ур – у этого имени любопытный отзвук. Тисте анди, Живущие во Тьме. И куда реже упоминают, да и то боязливым шёпотом, их родичей из тени – тисте эдур. Серокожие, как считается. Вымершие – и хорошо, что так, ибо это название связано со смертным ужасом. Т’истен’ур – первый твёрдый приступ означает прошедшее время, да? Тланы, а ныне т’ланы – это указывает на родство вашего языка с наречием имассов. Близкое родство. Скажите, вы понимаете по-морантски?
Кафал хмыкнул.
– Моранты говорят на языке баргастских поплечников – святом наречии – языке, который вырос из бездны тьмы, откуда впервые вышли все мысли и слова. Моранты претендуют на родство с баргастами – называют нас своими Павшими Родичами. Но это они пали, а не мы. Они нашли себе тенистый лес для жизни. Они стали использовать алхимию Т’истен’ур. Они заключили мир с демонами давным-давно, обменивались тайнами, прежде чем ушли в свои горные крепости и скрыли навеки лица под масками насекомых. Не спрашивай меня о морантах, волк. Они пали и не раскаялись. Довольно.
– Хорошо, Кафал. – Итковиан медленно выпрямился. – Но прошлое отказывается почивать в могиле – как вы сами видите здесь и сейчас. Прошлое скрывает также и неприкаянные истины – равно горестные и радостные. Если вы уже начали их познавать… сударь, пути назад нет.
– Я обрёл это понимание, – прорычал воин-баргаст. – Как и предупреждал нас отец: в успехе мы отыщем семена отчаяния.
– Хотел бы я когда-нибудь познакомиться с Хумброллом Тором, – прошептал Итковиан.
– Мой отец может, сжав в объятьях взрослого мужчину, раздавить ему грудную клетку. Может сражаться с крюк-мечами в каждой руке и убить десять воинов за несколько ударов сердца. Но больше всего пугает кланы ум военного вождя. Из всех десяти детей Хетан более всех подобна ему в хитрости.
– Она производит впечатление особы весьма прямолинейной.
Кафал снова хмыкнул.
– Как и наш отец. Предупреждаю тебя, Кованый щит, она направила на тебя копьё и посмотрела поверх него. Ты не сбежишь. Она тебя завалит на ложе вопреки всем твоим обетам, а потом ты будешь принадлежать ей.
– Вы ошибаетесь, Кафал.