Роберт М. Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Север – Юг
А потом упало несколько слов, и Йатех понял, что он – не один из них. Что, пребывая вне племени, на службе у меекханского купца, он обрел и утратил слишком многое и что в афраагре нет ничего, чем он сумел бы эту дыру залатать. Он убил того, говорливого, убил второго, который набросился на него, и был готов убить последнего из братьев, поскольку если он и мог оставить что-то женщине, которую называл тогда своей сестрой, в прощальный подарок, то только его смерть. Но Деана внезапно встала перед ним со скрещенными саблями, и это был конец.
Последний раз они встретились в родовой усадьбе. Он сидел на постели с оружием в руках, кривые клинки все еще оставались липкими от крови.
– Собирается совет, – прошептала она, странно поглядывая на него. – Нам грозит война родов.
– Не будет войны, – сказал он тогда. – Не из-за меня. Где бы я ни появился, оставляю за собой трупы тех, кого я должен оберегать.
Он рассказал ей все: о купце, который стал для него почти отцом, о его жене, женщине, для чьей чести присутствие в доме воина иссарам было серьезным испытанием, ибо на руках иссаров – кровь ее отца и братьев. О двух детях, из которых одна оказалась кем-то большим, чем ребенок. Говорил он коротко, неловкими фразами, даже не выдавливая из себя гнев или горечь, но пытаясь избавиться от вставшей на тренировочной площадке равнодушной тишины, что все еще оставалась в нем. Тщетно.
Внезапно, ползя через барханы, он понял, что душа покинула его не тогда, когда он вырубал в камне дыру, но раньше, когда он понял, что никогда не сумеет стать истинным иссарам. Это были тишина и пустота, наполнившие его, когда он услышал имя Исанель. Когда он глядел в глаза женщины, еще бывшей его сестрой, душа медленно покидала его, в ритме ударов сердца, а оно почти остановилось. Когда он повернулся к Вениэсу, когда потянулся за оружием, он уже был гаанех, нерожденным, и то, что случилось потом, это лишь подтвердило.
Будь тогда на площадке кто-то из Видящих, он распознал бы это с первого взгляда, а племя убило бы Йатеха без колебаний, невзирая на цену, что пришлось бы заплатить. Человек без души – смертельная опасность для всех. Пометники, чтящие Нежеланных, тоже поддаются извращению, но это процесс, длящийся годы, поскольку человеческая душа яростно сопротивляется, прежде чем оказаться поглощенной. Но тело, одаренное сознанием, но лишенное души, – словно пустой сосуд, ожидающий, когда его наполнят. Любой демон, дух, маэф, любая форма существования, что скрывается за Мраком и вне его, сейчас же воспользуется возможностью, чтоб завладеть таким телом. Сопротивление одних разума и воли не слишком-то решит дело, о чем, кажется, позабыли меекханские чародеи, провозгласив, что именно разум и воля придают Силе форму, и совершенно не вспоминая, что и звери обладают определенными начатками разума и воли, но ни один из низших видов не умеет пользоваться чарами.
Потому-то он и ушел в пустыню, туда, где не встретить людей, где нет магии. Там, где нет активно используемой Силы, существовал лишь малый шанс наткнуться на нечто, что могло бы воспользоваться его телом. Впрочем, усмехнулся он, выплевывая песок изо рта, что бы теперь его ни захватило, ему не просуществовать слишком долго. Самое большее – несколько болезненных часов.
Гребня следующего бархана он достиг, когда уже собирался сдаться. Перевалился через возвышенность и позволил песку увлечь себя вниз, в котловинку меж пустынными холмами, где еще лежала тень. Ее, однако, оказалось куда меньше, чем в предыдущем углублении. Солнце вставало все выше, и если он не увеличит скорость, то через час не сможет и мечтать об укрытии от пылающих лучей. Подумав так, он харкнул сухим, кашляющим смехом. Укрыться? Зачем? Здесь и сейчас подойдет к концу его путешествие, и даже одолей он очередной бархан, все равно не приблизится к своей цели ни на шаг. К тому же – и об этом он старался не думать – он совершенно утратил чувство направления. Расположение легендарной Скорпионьей Мельницы было наполовину домыслом, наполовину сказкой. Лишь те, кто путешествовал с караванами в глубокой пустыне, рассказывали, что порой на горизонте начинают танцевать миражи, маня видом глубокого распадка, наполненного белым песком и окруженного цепочкой невысоких темных скал. Это была легенда, опирающаяся на иллюзии и вымысел, а сам он не слышал ни о ком, кто похвалялся бы, что добрался до самой Мельницы.
Он лег навзничь, глядя широко открытыми глазами в небо. Отчаянно синий небосвод – ни облачка на нем – напоминал стеклянную сферу, покрывающую весь мир. «Небо над зелеными равнинами севера было другим, – подумал он, – даже оттенок иной, более интенсивный, более глубокий». Он ждал слез, должных выступить на свету, но тщетно. Тело его все еще сражалось за каждую каплю жидкости, а слезы стали бы зряшной тратой. Тело еще хранило надежду на исцеление.
Он услыхал шелест песка и слева от себя внезапно приметил ящерицу. Не какую-то там ящерку, но черную гхе, длинную, почти в два фута, с башкой в красных роговых пластинах. В пасти она держала маленького скорпиона. Собственно, наружу торчал лишь его хвост, бьющий в отчаянных попытках воткнуть во врага жало. На миг они мерялись взглядами, ящерка и человек. Потом, быстрее, чем он от себя ожидал, мужчина выдернул из ножен кинжал и метнул. Острие попало ящерице в шею, сразу за головой, рептилия свернулась, кувыркнувшись, два раза мелькнуло светлое брюшко – и стала неподвижной.
Он добрался к ней раньше, чем она перестала дергаться. Влага, вода, кровь… Вырвал кинжал из раны, приложил губы, принялся сосать. Кровь ящерицы была густой, отдающей металлом, сладковатой. И было ее мало, отчаянно мало, несколько глотков – и все, он сжимал тельце в ладонях так сильно, словно было оно бурдюком, который надлежит опустошить до конца. Когда ничего не вышло, он принялся раздирать рептилию на куски, голыми руками выламывать суставы, обдирать мясо, тщательно прожевывая каждый кусочек в поисках остатков влаги.
Ящерица не закрыла глаз. И взгляд, которым одаривала его полуоторванная голова, будто ударил его. Маленький, выпуклый глаз смеялся над ним, а изгиб ороговевших губ, казалось, слал ему злобную усмешку. «И что? – словно бы говорил он. – Полагаешь, будто продлил свою жизнь? Что несколько глотков моей крови и соков, высосанных из мяса, дадут тебе шанс? Я уже мертва, но и ты тоже, человек».
Ядовитое жало скорпиона все еще молотило в чешую. «Таков и я, – подумал он, глядя на эти движения, – маленький скорпион, пойманный пустыней, уже мертвый, но все еще невольно пытающийся нести смерть. Мы те, кто мы есть».
Он согнулся и выблевал все, чем удалось ему наполнить желудок. Упал на руки, глядя на красную кашицу на песке. Ничего, никаких чувств, никакого сожаления, даже после того, как он снова утратил столь драгоценную жидкость. Поговаривали, что человек, лишенный души, не чувствует ничего, поскольку разум и воля, у него оставшиеся, не связаны с чувствами.
Он сел, взял в руку голову мертвой рептилии и некоторое время смотрел на замедляющийся танец сегментированного хвоста. Разжал кинжалом стиснутые в предсмертной судороге челюсти и осторожно освободил пленника. Удивительно, но скорпион уцелел, зубы ящерицы не раздавили панцирь. Мужчина осторожно положил его на раскрытую ладонь. Минуту он и скорпион мерились взглядами, маленький пустынный убийца поднял клешни в жесте вызова и взмахнул хвостом. Человек улыбнулся на эту демонстрацию, после чего осторожно вложил создание себе в рот и сомкнул губы, оставив снаружи только хвост. Ножки защекотали его язык, клешни ударили в нёбо. Жало скорпиона выгнулось и воткнулось в верхнюю губу.
Словно раскаленный добела гвоздь воткнулся ему в лицо, по телу, парализуя нервы, разлился жар. Мигом позже – новые удары, и новые очаги боли разлились в мышцах. Он непроизвольно стиснул челюсти, не в силах совладать с инстинктом, и раздавил своего убийцу.
«По крайней мере никто не скажет, что я умер, не сражаясь», – сумел он еще подумать. Все равно не дожил бы он до…
– …утра, – сказал мужчина в атласе. – Если тот дикарь не явится, господин барон рец-Ванкеель провозгласит его гнидой и трусом, собачьим хвостом и человеком, недостойным пребывать средь цивилизованных людей. Господин барон ждет, что на Овощной площади появится также и Аэрин-кер-Ноэль с семьей. Его отсутствие будет воспринято как трусость и поведение, недостойное благородного человека.
Он стоял неподвижно, вслушиваясь в тишину, воцарившуюся после таких заявлений. Все в доме торговца шерстью, Гераса-как-то-там, где Аэрин как раз находился с визитом, напряженно таращились на них. В зале на первом этаже было человек двадцать. Еще миг назад царили здесь крики и шум, в нескольких местах по крайней мере шли горячие торги. Однако теперь все выглядело так, словно бы кто-то наложил чары, отбирающие у людей голос. Внезапно они вместе с Аэрином оказались в пузыре, в пустом пространстве. Он бросил взгляд на купца, тот же смотрел на бросившего им вызов, напряженно хмуря брови.
