Рик Янси - Кровавый остров
Мысль эта была столь абсурдной, что я против воли расхохотался.
– О чем ты говоришь? – спросил я.
– О ребенке! Кернс выслеживал его до места, где мы были, а теперь я должен доставить его невредимым к его народу.
– Только вот он сказал, что они его убьют.
Аваале тихо выругался, но улыбался.
– Я говорю только, что бог мог послать меня малышу, а не тебе.
– В этом больше смысла, – ответил я. – Я собирался ее убить, Аваале. Пистолет был в дюйме от ее головы, и я жал на курок…
– Но не нажал.
– Нет. Я увидел, что он кормится, и запаниковал.
– А. Ты имеешь в виду, ты предназначен был его спасти.
– Я никого спасать не предназначен! – огрызнулся я. Внезапно меня охватила злоба. – Я здесь, чтобы служить доктору, который здесь, чтобы служить… служить науке, и все. Все.
– Ох, walaalo, – он вздохнул. – Ты больше пират, чем я когда-либо был.
Пещера Кернса на деле оказалась лабиринтом тесных камер, соединенных туннелями, что за миллионы лет выдолбили в скале муссоны, прогрызавшие себе пути сквозь крошечные трещины в камнях. Природа может быть лишена чего угодно, но только не терпения. Дальняя от входа камера была самой большой и, вероятно, наиболее безопасной, но Кернс предостерег нас от того, чтобы там заночевать: эта пещера служила домом тысячам летучих мышей, и их помет покрывал камни слоем толщиной в фут.
Следующим утром меня разбудили летучие мыши, порхавшие над нашими головами в головокружительном черно-коричневом балете и возбужденно попискивавшие, летя к своим насестам. Я встал последним и нашел доктора и Аваале сидящими у входа в пещеру; найденыш вяло извивался у Уортропа на коленях.
– Где доктор Кернс? – осведомился я.
– Разведывает путь. Во всяком случае, он так сказал.
– Как малыш? – спросил я.
– Голоден, – ответил Уртроп. – И очень слаб, – младенец грыз деснами костяшку монстролога. – Но у него нет симптомов, хотя он совершенно точно вошел в контакт с возбудителем через молоко матери. Из этого следует, что у него может быть что-то вроде врожденного иммунитета, – он кивнул на чемоданчик с инструментами рядом. – Я взял образцы его крови. Если ничего больше из этого не выйдет, Уилл Генри, мы, может быть, хотя бы сумеем найти лекарство от звездной гнили.
Кернс возвратился несколько минут спустя, неся свою винтовку и небольшую кожаную сумку. Он прошерстил в пещере свои немногочисленные запасы и вернулся с узлом лохмотьев, который тщательно уложил в пирамиду, прежде чем поджечь. Тряпки занялись ярко и жарко, а затем обратились в тлеющий прах.
– Пристойных дров в этих горах нет, – пожаловался Кернс. Он зарылся в сумку, извлек трех дохлых пауков – самых больших, что я когда-либо видел, больше огромной ладони Аваале, – и бросил их прямо в курящийся пепел. – Solifugae – верблюжьи пауки. Вы должны одного попробовать, Пеллинор. Я к ним в некотором роде пристрастился.
– Как далеко до гнездовий? – спросил мой наставник, оставив угощение без внимания.
– Недалеко. Полдня, если не станем останавливаться на привал и если гора в хорошем настроении. У нее бывает всякое, между прочим. Вчера она была очень зла, топала и надувала свои каменные щеки. Очень гордая каменюка – и вспыльчивая. Вроде одного моего знакомого ученого.
– Ребенок умирает с голоду, – сказал Аваале, чье терпение насчет Кернса подходило к концу. – Я должен срочно идти в Хок. Ты знаешь путь?
– Знаю, – Кернс нанизал одного из пауков на кончик ножа и запихнул почерневший комок в рот. Капля желто-зеленого сока скатилась по его подбородку, и он утерся тыльной стороной ладони, задумчиво жуя. – Но мне хотелось бы, чтобы ты передумал. Твои услуги пригодятся нам куда больше, чем ему, и, как я уже говорил, первейший долг жителей – обезопасить себя от потенциальных носителей. Они убьют ребенка… и, возможно, всякого, кто его несет.
Аваале застыл и выпятил огромную грудь.
– Думаешь, я боюсь?
– Нет. Думаю, ты глупец.
– Надежда не глупа. Вера не глупа.
– Любовь к ближнему забыл, – злобно ухмыляясь, сказал Кернс.
– Довольно, Кернс, – устало вмешался монстролог. – Я согласен с Аваале. Это правда; ребенок может быть обречен. Правда и то, что без Аваале мы сами можем быть обречены. Но альтернатива хуже. На самом деле альтернативы нет.
Уортроп поднялся на ноги. Казалось, он высится над нами, неуязвимый, как пики, кольцом вздымающиеся вокруг лагеря, колосс, высеченный из плоти и крови, в сравнении с которым могучие кости земли казались ничтожными.
– Вы, может, и свалились давным-давно с края света, Джон, но я-то нет. По крайней мере, пока нет. Милосердие – это не наивно. Цепляться за последнюю надежду – не сумасшествие и не глупость. Это – сама суть человечности. Естественно, ребенок обречен. Мы все обречены; мы все с рождения отравлены звездной гнилью. Это не значит, что мы должны покориться, как вы, соблазну грешного отчаяния, темному приливу, в котором потонем. Можете считать меня глупцом, можете звать меня безумцем и дураком, но я, по крайней мере, стою распрямившись в падшем мире. Мне еще только предстоит рухнуть за край в бездну, в отличие от вас. А теперь приведите меня к нему, чтобы я мог подтвердить то, что видели мои глаза. Настало время вернуть себе упущенное время, так приведите меня, будьте вы прокляты. Приведите меня к магнификуму.
Часть сорок первая
«Ангел смерти»
Вскоре после этого Аваале с младенцем покинул нас, взяв с собой лишь еды на сутки и патроны к винтовке.
– Если поторопишься, можешь успеть в пещеры до ночи, – сообщил ему Кернс. Он набросал на клочке бумаги грубую карту и вручил ее сомалийцу. – Но если ночь застанет тебя и ты наткнешься на моего Минотавра, помни, что в этом лабиринте я Тесей, а ты… А кто ты такой, я толком и не знаю.
– Заткнись, – сказал Аваале.
– Ты мертвец, – радостно парировал Кернс. – На посылках у дурака.
– А ты дурак с сердцем мертвеца, – нашелся сомалиец. Он отвел меня в сторону и сказал:
– У меня кое-что есть для тебя, walaalo, – Аваале вытащил свой длинный нож и вложил его в мою руку. – Не стану говорить, будто он принесет тебе удачу – этим самым ножом я принес в жертву того, кого любил, – но кто знает? Может, ты очистишь его клинок кровью грешных, – он бросил на Кернса сердитый взгляд. – Нет-нет, ты должен его принять. Я не могу уйти, не подарив тебе ничего, walaalo. Мы скоро увидимся в Гишубе, так что не стану прощаться!
Он обернулся к Уортропу, который сказал просто:
– Не подведи.
– Вы трудный человек, дхактар Пеллинор Уортроп. Вас трудно понять и еще трудней полюбить. Я не подведу.
Он вскинул винтовку на плечо, принял бремя Уортропа – ребенок на его могучих руках выглядел до невозможности маленьким – и направился вверх по тропе. Мы смотрели ему вслед, пока он не повернул и не исчез из виду.
Теперь Джон Кернс вел нас на самую вершину бездны, над глубокими обрывами и кишащими тенями ущельями, по растрескавшимся отвесам, где каждая опора была обманчива, а каждый шаг – полон опасности, мимо глыб расколотого камня и глубоких водоемов с кристальной водой, что отражала пустое небо, по ступенчатым откосам, выступавшим, будто балконы с видом на плато Диксам: пустой, однообразный пейзаж в двух тысячах футов[152] под нами. Было холодно, и воздух вонзался в легкие, как острый нож Аваале.
К середине утра облака поглотили вершины гор, быстро и бесшумно скользя в сотне футов над нашими головами, словно закрылась огромная белая дверь. И мы карабкались еще выше, пока я не смог, наконец, вытянуть руку вверх и коснуться туманного брюха тучи. Мы добрались до ровного клочка пути, и там Кернс ненадолго остановился, положив руки на бедра, наклонив голову и тяжело дыша.
– Что такое? – требовательно спросил Уортроп. – Вы что, заблудились?
Кернс покачал головой.
– Устал. Мне надо отдохнуть.
Он опустился на землю и зарылся в свой рюкзак в поисках фляги. Уортроп еле сдерживался. Он расхаживал вокруг, временами подходя к обрыву опасно близко и едва не падая в пустой воздух.
– Сколько еще идти? – спросил он.
– Пятьсот футов… шестьсот?[153] – Кернс покачал головой. – До сих пор так и не понял, как несчастные ублюдки это делают, и уж тем более – зачем.
– Кто? Как они делают что?
– Гнилушки. Полагаю, какой-то первобытный инстинкт. Заберись как можно выше, прежде чем лопнуть… – он пожал плечами.
Уортроп качал головой.
– Не понимаю.
Кернс поднял на него глаза и сказал необыкновенно серьезно и мрачно:
– Поймете.
Мы вошли в облака, и мир растворился в кружащемся белом ничто: полное отрицание цвета, и мы – лишь призрачные тени, формы без содержания, очертания без измерений. Я шагал очень близко к доктору; еще фут или два между нами, и я бы потерял его в пустоте. Ветер хлестал горы, словно бичом, и молотил нам в спины, не на шутку грозя столкнуть меня с обрыва. Я утратил всякое чувство времени. Здесь на вершине бездны времени не существовало. Миллион лет ничем не отличался от минуты.
