Джоанн Харрис - Евангелие от Локи
Биврёст шатался и вот-вот должен был рухнуть, развалиться на бесчисленное множество ослепительно ярких прозрачных осколков. Мой огненный флот, готовый в любую минуту вступить в бой, выгнулся через все небо светящейся дугой, уничтожая все на своем пути.
В этой круговерти огня и дыма я совершенно утратил чувство направления; лишь время от времени я мельком видел своих бывших приятелей, точнее их тени, выглядевшие огромными на фоне небес. Фрейя, приняв облик отвратительной старой карги, рубила врага с невероятной жестокостью, которая, впрочем, всегда была ей свойственна. Тюр, заменив отгрызенную Ферниром руку магической латной перчаткой, косил врагов волшебным мечом, точно пшеницу в поле. Фрейр, который тоже мог бы воспользоваться волшебным мечом, если бы не отдал его, уплатив выкуп за свою жену Герд, метал во врагов руны, стараясь поразить как можно больше тех, кто оставался внизу, на равнине. Сив приняла облик воина, почти столь же ужасающий, как у Тора, и с пронзительными воплями разила врага, обещая страшную месть каждому.
Должен признать, что асы и ваны бились отлично. Если бы я остался им верен, то с моей помощью они, пожалуй, могли бы даже победить в этой чудовищной битве. Вот что не давало мне покоя. Я понимал: будь я на их стороне, мы могли бы победить пророчество. Могли бы удержать Асгард. Могли бы выиграть сражение. И в пылу последней битвы, когда справа надвигался лед, а слева – огонь и дым, когда все вокруг было окутано зловонными испарениями, когда воздух был буквально пронизан магией, когда потоки крови чертили в небесах новую темную радугу, на Вашего Покорного Слугу вдруг снизошло озарение.
Стены Асгарда уже рушились под натиском врага. Светлая дуга Радужного моста провисла под тяжестью легионов Гулльвейг. В очередной раз сменив обличье, я покинул огненный корабль и в виде греческого огня ринулся через залитое кровью поле битвы, оставляя за собой черный выжженный след, а затем прыгнул прямо на мост Биврёст.
Там я снова принял человеческий облик и, прикрыв наготу лишь дымом и пеленой магии, приготовился предстать перед асами в том виде, в каком они знали меня лучше всего.
Почему я оставил свой флот, спросите вы? Ну, я же, собственно, знал, что будет дальше. Биврёст был последним звеном, связывавшим миры воедино. И ворота в царства Сна и Смерти были уже настежь распахнуты колдуньей Гулльвейг. Оставалась только одна проблема: Пандемониум. То есть любые вопросы, в том числе и сведение счетов, нам нужно было решать как можно скорее – если, конечно, их вообще удастся решить.
Итак, я успел пройти по Радужному мосту в обличье Локи Трикстера, и почти сразу последние сияющие нити магии, еще державшей его, растворились в воздухе, лопнули, как мыльный пузырь. Я не был вооружен, если не считать магии. Я никогда особенно не интересовался оружием, и, кроме того, на этот раз я вовсе не искал возможности с кем-то сразиться. В Асгарде у меня остался только один враг, который по вполне понятной причине не присоединился к сражению. Он и без того был – по крайней мере, телесно, – уже мертв, но даже это не могло меня остановить; я дал себе слово сделать его совершенно мертвым.
Чертов оракул! Трижды проклятая голова Мимира! Во всем случившемся следовало винить именно голову и ее пророчества. Зачем только мы вообще стали к ним прислушиваться?
Ну, если у меня все получится, говорил я себе, больше никто и никогда этого проклятого оракула слушать не будет. Я закопаю гнусную голову так глубоко, что даже дракону у корней Иггдрасиля придется напрягать слух, чтобы услышать, что она там шепчет! И я с твердо намеченной целью легко спрыгнул с растворявшегося в воздухе моста, прикрылся магией руны Бьяркан, незаметно проскользнул мимо отряда эфемерных существ, влез на крепостную стену, успешно обошел стороной еще несколько кучек дерущихся и снова оказался в Асгарде прямо перед чертогами Одина, крыша которых почернела от огня и провалилась.
Я вошел. В парадном зале было пусто. Высокий трон Одина был перевернут и расколот. Но колодец Мимира так и остался нетронутым; захватчикам Асгарда еще не была ясна истинная природа их главного врага. С виду такой безобидный, такой спокойный, практически мертвый, оракул лежал в темной воде озерца и явно ждал меня. Он даже слегка светился, словно от удовольствия, и казалось, его застывший окостенелый лик улыбается.
Некоторое время голый, весь покрытый сажей, я постоял, глядя на него, затем сунул руку в источник, вытащил голову Мимира и, держа ее на расстоянии вытянутой руки, сказал:
– Ну что, ублюдок, лишенная тела каменная башка? Теперь с твоими пророчествами покончено!
Однако вид у оракула был – или мне это показалось? – еще более самодовольным, чем всегда. И он заявил:
– Эй, эй, только не убивай гонца! Я ведь говорю лишь то, что должен сказать. А уж все остальное в вашей власти.
Я гневно глянул на его окостенелое лицо.
– Ты мне голову не морочь! Я все понял. Знаю, что ты действовал заодно с Хейди.
Оракул просиял.
– Ты – умный мальчик. Я был уверен, что ты, в конце концов, сумеешь во всем разобраться.
Я прямо-таки зарычал от злости.
– Посмотрим, как ты теперь сумеешь во всем разобраться! – Я сунул голову Мимира под мышку и направился в сторону крепостных укреплений.
– Что это у тебя на уме? – с легкой тревогой спросил оракул.
– Я намерен тебя похоронить. Хочу закопать тебя так глубоко, чтобы даже живущие под землей Черви не могли услышать твоего голоса.
– Но почему?! – Мне показалось, что у него даже голос чуточку дрогнул.
Я рассмеялся.
– Ой, только не надо! Не сомневаюсь, что и меня ждет смерть, зато, умирая, я буду твердо знать, что ты получил по заслугам и находишься там, где тебе самое место.
– Неужели ты отправишь меня в Хель? – оскалился оракул. – Давай, давай, ради всего святого, отправь меня туда поскорее! Я так давно этого жду. Может, ты думаешь, что мне нравилось торчать в ледяном источнике, исполняя желания Одина? Я ведь прекрасно понимал, что он мною попользовался – и притом дважды! – но ничего не мог с этим поделать!
Я усмехнулся.
– Вовсе я не собираюсь отправлять тебя в Хель. Хель слишком близко от Хаоса. И слишком близко от Хейди. Доверить ей тебя – это все равно, что доверить голодному тюленю бочонок рыбы. Нет, старичок, я постараюсь сделать так, чтобы ты уж точно остался под землей, причем очень надолго.
– Что ты хочешь этим сказать? – Теперь голос Мимира звучал резко.
– Скоро увидишь, – ответил я.
Я всегда ловко умел управляться с рунами, но на этот раз я действовал даже быстрее, чем обычно. Восточный край неба был уже закрыт темной тучей, выделявшейся даже на фоне ночного неба, и если это было действительно то, о чем я подумал, значит, времени у меня почти не оставалось. Мгновенно начертав в воздухе последовательность из дюжины рун, я сплел из их света подобие рыболовной сети или того, что дети называют «колыбелью для кошки». Эту сеть я надел на окостенелую голову Мимира и хорошенько стянул концы. Затем, взобравшись на крепостную стену, я прицелился в центр того самого озера – в пяти сотнях футов под нами, – где в последний раз ушел под воду Мировой змей Ёрмунганд.
– Погоди, – сказал Мимир, – давай поговорим.
– О чем нам разговаривать? – презрительно бросил я.
– О Гулльвейг-Хейд. Я могу рассказать тебе все. Я, например, знаю…
И в этот самый момент Хеймдалль решил нанести мне удар в спину, воспользовавшись ледяной руной Хагаль. Удар был так силен, что я отлетел в сторону и упал на полуразрушенный парапет. А голова Мимира, ударившись о землю, подскочила, перелетела через крепостную стену и рухнула на пылающую равнину. Итак, я лежал, уткнувшись носом в каменную плиту, а надо мной возвышался Золоченый в сверкающих доспехах и вооруженный до зубов.
– Что это ты в латах? – спросил я. – Ты разве не знал, что сегодня будет большое веселье? Надо было все-таки приодеться!
Хеймдалль усмехнулся, сверкнув всеми своими золотыми зубами, и проворчал:.
– Вставай, подонок. Давненько я подобного случая жду!
Я тоже усмехнулся.
– Что ж, я всегда догадывался, что не безразличен тебе.
Туча на восточном краю неба быстро росла, приближаясь к нам. Вообще-то я думал, что у меня чуть больше времени – во всяком случае, его хватит на то, чтобы вскочить на крепостную стену и во весь голос крикнуть, как я все это презираю. Но и такая смерть все же лучше, чем ничего. Если уж мне суждено погибнуть в огне, то вряд ли можно было желать для этого лучшей компании.
Я мгновенно обернулся греческим огнем и ринулся на Хеймдалля; аура моя ослепительно вспыхнула. На мгновение он прильнул ко мне, пытаясь хоть как-то ухватить мое свирепое «я», но это ему не удалось, и мы вступили в борьбу. Он так и швырялся рунами, пытаясь меня обездвижить, а я жег его языками безжалостного огня.
Разумеется, я не имел шансов на победу. Хеймдалль был гораздо сильнее, да к тому же закован в доспехи, и я понимал, что раньше или позже он непременно меня одолеет. Правда, в какое-то мгновение я был почти уверен, что он у меня в руках – лицо его наполовину почернело от ожогов, а магические силы были явно на исходе, – но тут Золоченый начертал в воздухе руну Иса и с ее помощью заставил меня сперва замереть на месте, а затем и сменить мое свирепое, огненное обличье на человеческое.
