Робин Вассерман - Хроники Академии Сумеречных охотников. Книга I (сборник)
– Что ж, я тебе сочувствую.
Саймон снова попытался слиться с обстановкой или хотя бы уподобиться по цвету простыням Джона Картрайта. Но те, на беду, оказались усыпаны цветочным узором.
– Мы с тобой никогда не разговаривали о том времени, когда я входил в Круг. Не обсуждали, почему я последовал за Валентином, – сказал Роберт. – Я надеялся, что мои дети никогда не узнают об этой части моей биографии.
Изабель мрачно заметила:
– Я слушала твою лекцию вместе со всеми.
– Нам с тобой обоим известно, что история, предназначенная для публики, никогда не содержит всей правды, – нахмурился он. – Есть кое-что, о чем я не упомянул в лекциях. Да и вообще никому не рассказывал. Я не упомянул, что, в отличие от большинства членов Круга, я никогда не был, так сказать, истинно верующим. Остальные – они считали себя мечами Разиэля в человеческом обличье. Ты же видела, как твоя мать отчаянно сражалась за справедливость.
– Так у нас теперь мама во всем виновата? Отлично, пап. Просто супер. Видимо, теперь мне следует считать тебя эдаким крутым парнем, который видел Валентина насквозь, но все равно участвовал во всех его делах – потому что этого хотела твоя подруга?
Он помотал головой.
– Ты не поняла. Больше всего виноват я сам. Твоя мама и остальные… они думали, что поступают правильно. Они любили Валентина. Они считали, что он прав. Они верили. Я же так и не смог набраться мужества, чтобы поверить по-настоящему… но да, я участвовал во всех его делах. Не потому, что считал это правильным, а потому, что так было легче всего. Потому что Валентин казался таким уверенным! Я положился на него потому, что оказался слишком слаб. Я пошел путем наименьшего сопротивления.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – Ее голос был полон яда.
– Тогда я не понимал, каково это – быть совершенно уверенным в чем бы то ни было, – ответил Роберт. – Не знал, каково это – любить кого-то или что-то без всяких условий. Безоговорочно. Я думал, что, может быть, смогу испытать это чувство с моим парабатаем, но… – Он остановился, как будто то, что он хотел сказать, невозможно было произнести. Саймон невольно задумался, что же может быть хуже того, в чем он уже признался. – В конце концов я решил, что во мне этого просто нет. Что я не создан для настоящей любви.
– Если ты сейчас скажешь, что теперь это в тебе есть и что ты нашел это в себе благодаря своей любовнице… – голос Изабель дрожал от гнева.
– Изабель, – Роберт взял дочь за руку. – Я скажу другое. Я скажу, что нашел в себе любовь благодаря Алеку. И тебе. И… – он потупился. – И Максу. Вы, дети, – это вы всё изменили, Изабель.
– То-то ты годами косился на Алека как на зачумленного! Значит, вот как ты показываешь своим детям, что любишь их?
Роберт уставился себе под ноги и негромко ответил:
– Любить кого-то – не значит не совершать ошибок. И я совершил их слишком много. Некоторые из них у меня никогда не будет возможности исправить. Но я стараюсь изо всех сил. Твой брат знает, как сильно я его люблю. Как горжусь им. И мне нужно, чтобы и ты знала, как я тебя люблю. Вы, мои дети, – это единственное, в чем я абсолютно уверен, единственное, в чем я не усомнюсь никогда. Я не уверен ни в Конклаве, ни, как это ни печально, в своем браке. Только в вас. И если понадобится, я потрачу остаток жизни, чтобы доказать вам: вы тоже можете быть во мне абсолютно уверены.
Вечеринка получилась так себе. Саймон даже подумал, что демон-другой, наверное, и правда оживили бы атмосферу. Несколько грустно повисших транспарантов, пара полусдувшихся гелиевых шариков и вручную разрисованный плакат, на котором далеко не с первого раза можно было прочесть надпись «ПОЗДРАВЛЯЕМ!» – выглядели так, словно их в последнюю минуту смастерили на тяп-ляп какие-то младшеклассники. Правда, стол с закусками ломился от еды – той, что дожила до конца года: вчерашние круассаны, желе из концентратов, почему-то засунутое в формы для запекания, целый чан тушеных овощей и несколько тарелок с какой-то нарезкой – никто не взялся бы определить, что это за мясо. Поскольку электричество в Идрисе не действовало, а пригласить какую-нибудь группу никому и в голову не пришло, музыки тоже не ожидалось. Правда, преподаватели Академии составили импровизированный квартет и спели несколько песенок без аккомпанемента, но, с точки зрения Саймона, музыкой это назвать было нельзя. Злополучные вызыватели демонов отделались строгим предупреждением. Им даже позволили присутствовать на вечеринке, но настроения веселиться не было ни у кого. Равно как и настроения видеть Саймона.
Он на секунду задержался у большой чаши с пуншем, но решил не рисковать – запах, идущий из нее, напоминал тухлую рыбу.
– Прячешься от друзей? – Изабель подошла к нему со спины.
– От друзей? – он коротко рассмеялся. – Сдается мне, ты хочешь сказать «от людей, которые ненавидят меня до зубовного скрежета». Что ж… Да, я действительно от них прячусь.
– Они тебя не ненавидят. Они в растерянности, потому что ты был прав, а они сваляли дурака. Думаю, они как-нибудь это переживут. У тебя же всегда получалось.
– Наверное. – Сейчас это казалось маловероятным, но, с другой стороны, из событий последнего года маловероятными были слишком многие.
– И… в общем, я должна сказать тебе спасибо за то, что ты тогда остался со мной и с отцом, – добавила Изабель.
– Ну, ты не оставила мне выбора, – напомнил он.
Девушка рассмеялась – почти нежно.
– Ты что, не понимаешь, как устроена светская беседа? Я говорю «спасибо», ты отвечаешь «пожалуйста».
– А если бы я сказал: «Спасибо, что одурачила моих друзей и внушила им, будто ты – чокнутый демоновызыватель, из-за чего у них теперь большие проблемы с ректором», – что бы ты мне ответила?
– Я бы ответила: «Я довольна, что смогла преподать им всем ценный урок». – Она усмехнулась. – Который тебе, очевидно, не потребовался.
– Кстати, об этом. – Несмотря на то, что это был всего лишь тест и Изабель хотела, чтобы Саймон сделал именно то, что сделал, он все равно чувствовал себя виноватым. – Прости, что я не догадался сразу. Прости, что не поверил тебе.
– Это же была игра, Саймон. Ты и не должен был мне верить.
– Но я не должен был попадаться на эту удочку. Из всех людей на свете…
– Никто не может ждать от тебя, что ты меня вспомнишь. – В голосе ее звучала невероятная нежность. – Я это понимаю, Саймон. Я знаю, что между нами… не все было легко и гладко, и не обольщаюсь насчет этого. Факты есть факты, и ничего тут не поделаешь.
Сколько же всего он хотел ей сказать!
Но прямо сейчас в голове у него было абсолютно пусто.
Повисла неприятная, раздражающая тишина. Наконец Изабель переступила с ноги на ногу.
– Что ж, если это все, тогда…
Саймон не смог удержаться:
– Будешь и дальше встречаться с Джоном? Или… это тоже было частью игры?
Он надеялся, что девушка не услышит драматических ноток в его голосе.
– Это была другая игра, Саймон. Неужели тебе никогда не приходило в голову, что мне просто приятно иногда тебя помучить? – Она снова улыбнулась – той самой озорной улыбкой, и Саймон вдруг почувствовал, что одной только этой улыбкой она может зажечь в нем настоящий костер.
– Так, значит, вы с ним никогда…
– Джон – точно не мой тип.
Последовавшая за этим тишина была уже не такой раздражающей. В такой тишине, думал Саймон, ты долго-долго смотришь в глаза другому человеку, и напряжение между вами становится настолько сильным, что разрядить его сможет только поцелуй.
«Просто действуй», – сказал он сам себе. Может, он и не может вспомнить, как сделать первый шаг с такой девушкой, как Изабель, но, очевидно, когда-то в прошлом он это сделал. А значит, где-то внутри себя прекрасно знает, как это делается. Где-то в глубине. «Так что хватит тормозить. Хватит бояться. ДЕЙСТВУЙ».
Но он все еще набирался храбрости, а момент уже был упущен. Изабель отступила на шаг.
– Ну… так что было в том письме?
Саймон помнил его наизусть. Он мог бы прочитать письмо по памяти прямо сейчас. Сказать ей, что она потрясающая. Что даже если его разум не помнит, как ее любить, душа его когда-то изменилась навсегда, чтобы принять ее в себя без остатка, и теперь подходит ей тютелька в тютельку, словно формочка для печенья – печенья по имени Изабель. Но писать письма – это одно, а говорить то, что в них написано, вслух, особенно на публике, – совсем другое.
Он пожал плечами.
– На самом деле я уже и не помню толком. Просто извинения за то, что тогда на тебя наорал. И до того тоже. Ну, что-то в этом роде.
– А-а.
Она разочарована? Раздражена? Или, наоборот, вздохнула с облегчением? Саймон тщетно искал на непроницаемом лице Изабель хоть какие-то подсказки.
