Джоанн Харрис - Евангелие от Локи
Это была какая-то всеобщая истерия; люди, которые Бальдра ни разу в жизни не видели, были почему-то до глубины души потрясены его смертью; в память о нем создавались печальные баллады; страшное горе объединяло даже совершеннейших незнакомцев.
Но у всякого модного тренда есть свои противники. В момент наивысшей славы Бальдра, когда, казалось бы, его оплакивали все Девять миров, Фригг случайно наткнулась на какую-то старую каргу, убогая хижина которой стояла прямо в чаще леса.
– Плачь! О, плачь по Бальдру! – вскричала Фригг.
Старуха удивленно на нее посмотрела и переспросила:
– По кому плакать-то?
– По Бальдру! По Бальдру Прекрасному! По моему сыну, который был для всех образцом совершенства!
– Это, конечно, очень печально, – сказала старуха, глядя на Фригг абсолютно сухими глазами. – Но я-то почему должна его оплакивать?
– Потому что горе объединяет, – отвечала Фригг. – Потому что, сплотившись, мы можем победить даже Смерть!
– Что? Значит, я не умру? – воодушевилась карга.
– Ты умрешь, – сказала Фригг, – а вот Бальдр, может быть, снова будет жить.
– Извини, – возразила старуха, – мне, конечно, жаль твоего сына, но, по-моему, это несправедливо. Почему, собственно, смерть Бальдра важнее моей? Неужели только потому, что он был хорош собой, а я теперь превратилась в груду старых усталых костей? Или потому, что он был молод, а я стара? Ну так знай: и я была когда-то молода и хороша собой. И моя жизнь ничуть не менее ценна, чем жизнь этого Бальдра, кем бы он ни был. Я, во всяком случае, ценю ее не меньше.
– Ты просто не понимаешь… – попыталась объяснить Фригг, но старуха с улыбкой прервала ее:
– Ах, моя дорогая, этого никто никогда не поймет. У каждого из нас, что ни говори, только одна жизнь. Так что ступай домой. Оплакивай сына. Но не жди, что и я стану его оплакивать – ведь он-то никогда не стал бы меня оплакивать.
Фригг прищурилась и посмотрела на старуху с подозрением.
– Ты, собственно, кто такая? – И она изобразила в воздухе руну Бьяркан.
Старуха только плечами пожала.
– Я-то? Никто.
– Лжешь! Я вижу, как горят цвета твоей ауры! – Но я, укрытый магическим плащом, только усмехнулся в ответ, и она снова завела свое: – Прошу, оплакивай моего сына! Заклинаю тебя именем всех наших богов![78]
– Наши боги могут пойти и повеситься, мне это безразлично, – сказал я. – Уходи и оставь меня в покое. – И с этими словами я закрыл дверь перед носом у Фригг. Дело было сделано.
Да, дело было сделано: Бальдр остался в Царстве мертвых, Хель получила свое, а я теперь имел полное право кое-что от нее требовать – и это «кое-что» через три сотни лет принесет мне неожиданный приз.
Но об этом речь впереди. А пока что на уме у меня было совсем другое. Например, Рагнарёк и моя собственная неизбежная погибель…
Урок седьмой. Имена
(часть II)
Говорят, и слово порой убивает…
ЛокабреннаВы, наверное, подумали, что после этого я несколько успокоился? Возможно, занялся чем-то другим? Нашел себе подходящее хобби? Нет. В воздухе буквально чувствовался запах мятежа, запах дыма. Близилась война. И мне хотелось сражаться. Ну и что? Ну застрелите меня! Таков уж я, что тут поделаешь.
И дело вовсе не в том, что меня терзали смутные сожаления по поводу безвременной кончины Бальдра. «Сожалеть» – это слово не из моего вокабулярия. И все же я, пожалуй, и впрямь чувствовал себя не в своей тарелке. Меня отчего-то снедало беспокойство, порой я просто места себе не находил. Я почти перестал спать. Стал раздражительным. И слишком много времени проводил в обличье птицы, тщетно пытаясь избавиться от все усиливавшегося ощущения, будто я заперт в тюрьме. По ночам мне мерещились жуткие кошмары; мне снилось, что меня заковали в кандалы, ослепили и обнаженным бросили на пол, и теперь по всему моему телу ползают ядовитые змеи, которых в этой темнице великое множество…
Нет, чувство вины меня не мучило. Мне просто казалось, будто все вокруг меня разом лишилось радости жизни. А тот клубок колючей проволоки в моей душе разросся до невероятных размеров. Пища утратила вкус; сон не приносил отдохновения; от вина начинало болеть сердце. Угроза пророчеств Мимира висела надо мной, точно дамоклов меч, но я ни с кем не мог об этом поговорить и чувствовал себя безумно одиноким.
И мне, увы, совершенно не помогали сочувственные взгляды Сигюн.
– Бедный мой ангел! Ты выглядишь просто ужасно, – говорила она, хотя и без нее было понятно, что после очередной бессонной ночи я выгляжу отнюдь не благоуханной розой. – Что с тобой в последнее время творится? Приходи вечером домой, а? Я приготовлю что-нибудь вкусненькое. Мальчики будут так рады тебя видеть… – И так далее, и тому подобное.
С тех пор, как исчез Фенни, мои сыновья с каждым днем становились все более дикими. Теперь они почти не разговаривали ни со мной, ни с матерью. Они целыми днями слонялись по крепостным стенам Асгарда, швыряя камни вниз, в долину, и скаля зубы в волчьей улыбке, когда Соль проезжала по небу в своей колеснице.
Что же касается богов… После гибели Бальдра мои отношения с асами стали еще холоднее, хотя их и до этого теплыми было назвать нельзя. Отчасти в этом была виновата Фригг. Хотя у нее и не было никаких доказательств того, что именно я виноват в случившемся несчастье, она, тем не менее, ухитрилась внушить всем, что это именно так, и в результате никто (за исключением Сигюн, разумеется) даже появляться в моем обществе не желал.
Теперь они только и делали, что без конца обсуждали мои прошлые и настоящие «преступления». Сив злобно вспоминала, как я отрезал ей волосы; Браги злился на меня из-за похищения Идунн; Фрейя – из-за той истории с сыновьями Ивалди, когда ей пришлось уплатить за ожерелье столь высокую цену; Тор – из-за моих бесконечных насмешек над ним. Никто даже не вспоминал, как часто я спасал их от врагов. Короче, общество Асгарда меня осудило и вынесло окончательный приговор. Теперь со мной не только не разговаривали, но в мою сторону и смотреть не желали!
Это было очень обидно – да-да, не смейтесь! – хотя я, конечно, понимал, что действительно кое в чем виноват. Но они-то не знали, что я виноват! Они просто решили, что виноват должен быть я! Словно я единственный среди них был способен на дурные поступки! Словно я был просто грязью у них под ногами! Я начинал злиться при одной лишь мысли об этом. И вот однажды жаркой ночью я, немного выпив в полном одиночестве, услышал, как в мое жалкое вонючее жилище долетают звуки музыки, льющейся из подводного дворца Эгира. Похоже, там был устроен бал, и я решил выяснить, по какому поводу.
Действительно все боги оказались в сборе. И асы, и ваны; и мальчики, и девочки. Бал давали Эгир и Ран, его серовато-зеленая супруга. Там даже Старик Один присутствовал; он пил из рога мед и выглядел почти расслабившимся.
Возможно, это был не самый благоразумный мой шаг – попытка незваным явиться на пир богов всегда жестоко осуждалась, – но в последнее время мне и так здорово досталось. Я испытал многодневную бессонницу, пережил надоедливое участие Сигюн; посетил Царство мертвых и побеседовал с головой Мимира о значении пресловутого пророчества. Я уж не упоминаю гибель Бальдра, смерть от горя его жены и жестокое убийство Хёда. Так что постарайтесь проявить снисходительность – я ведь и сам уже сказал, что, должно быть, слегка помешался.
В общем, я нагло распахнул дверь в пиршественный зал Эгира и обратился к веселому собранию:
– Эй, что за праздник без меня? Привет, Один, давай-ка выпьем!
Браги, естественно бренчавший на своей лютне, заметил:
– По-моему, ты уже достаточно выпил. Более чем достаточно.
– Тебя не спрашивают, – сказал я. – Я ведь не к тебе обращаюсь, а к моему брату Одину. Ведь он давал клятву на крови, что никогда не нальет себе выпить, не убедившись, что и у меня стакан полон. Но, как известно, обещания для того и дают, чтобы их не выполнять, не так ли? Во всяком случае, чаще всего именно так. А если говорить не о том, как аппетитно выглядит корочка пирога, а о том, что у него внутри…[79] – Я сунул в рот какой-то кусок, взяв его с чужой тарелки, и проговорил с набитым ртом: – М-м-м… неплохо. Хотя, пожалуй, жирновато.
Один равнодушно глянул в мою сторону и сказал:
– Входи, Локи. Мы рады тебя видеть.
– Вы рады меня видеть? Вот уж не думаю! Скажите честно: меня здесь так же рады видеть, как кусок дерьма в ванне, куда только-только горячей воды налили. Впрочем, это нормально, потому что и я вас всех ненавижу. Особенно тебя, – и я повернулся к Браги. – И не только потому, что у тебя дурной вкус и ты любишь устраивать вечеринки втайне от меня, но, главным образом, потому, что ты отвратительный поэт и еще худший исполнитель и музыкант; ты же не способен верно спеть мелодию, даже если от этого зависит судьба всех Девяти миров!
У Браги был такой вид, словно он вот-вот треснет меня своей лютней, и я предложил ему немедленно это сделать, пояснив, что тогда мне будет нанесен куда меньший ущерб, чем если он вздумает опять играть на своем проклятом инструменте. Затем я без передышки набросился на остальных, и они примолкли от удивления; они лишь смотрели на меня, раскрыв рот – наверное, пытались понять, что это случилось с Трикстером-златоустом, которого они вроде бы так хорошо знают?
