Вирджиния Бокер - Ищейка
– Мы с отцом пробовали все. Отвары, пряности, травы – ничего не помогает. Единственное, что как-то снижает остроту симптомов, – это лимон. В детстве-то я, когда его выжимал, всю одежду перемазывал соком. Помогает хорошо, но жуть до чего пачкает. Мать прямо с ума сходила.
Я вспомнила напиток, которым угощал меня на празднике Брам. Напиток, который, по его словам, имеет вкус того, чего я больше всего на свете хочу. Вкус лимонов и пряностей – я думала, вкус шенди. Он, думала я, хотел напомнить мне о Калебе. Но это был не Калеб, а Джон.
Тут у меня самой начинается что-то вроде болезни, но совсем не морской. Ком под ложечкой и жуткая, пустая боль в груди. Надо что-то сказать Джону, но я не знаю что.
– Что бы сегодня ни случилось, я просто хочу сказать тебе спасибо, – говорю я наконец. – Что заботился обо мне. Что спас мне жизнь. Я знаю, что мне никогда не загладить того, что я делала, но я хотела бы… – Я замолкаю. Нет смысла говорить, чего я хотела бы. – Счастливица Чайм, – выпаливаю я.
– Что? – Джон вскидывает голову. Непослушная прядь падает на глаза, но он не дает себе труда убрать ее. – Как ты сказала?
– Чайм, – повторяю я. – Видела я ее на празднике, Файфер нас представила друг другу. Она сказала, что вы…
Я замолкаю. Волна чернейшей ревности захлестывает так, что кружится голова.
– Нет. – Он качает головой. – Совсем нет. Мы не…
Он не договаривает.
– Все нормально, – говорю я. – Я понимаю.
– Правда?
На самом деле нет. Я не понимаю, что происходит. Единственное, что я знаю, так это что лицо у него бледное, осунувшееся, глаза потемнели и под ними залегли тени, и вид у него несчастный – точь-в-точь такой, как я себя чувствую. Не успев подумать, я протягиваю руку и отвожу волосы с его лица.
Когда я его касаюсь, глаза у него удивленно раскрываются. Я застываю, чувствуя себя дурой. Что это я делаю?
Начинаю убирать руку, но не успеваю – он перехватывает ее двумя, оплетает мои пальцы своими и держит. Так мы и стоим, глядя друг на друга, и оба молчим. У меня нет знакомого чувства страха, потребности освободиться. На сей раз ощущение незнакомое: желание держаться крепче.
Рядом слышится деликатный кашель. Я поднимаю глаза и вижу в дверях Файфер, держащую обе наши сумки. Она смотрит на Джона, на меня, потом понимающе кивает.
– Простите, что помешала, – говорит она. – Но надо собираться.
Джон отпускает мою руку. Наклоняется над сумкой, поспешно все туда заталкивает: лимон, нож, бинт. Потом, не говоря ни слова, встает и выходит, обойдя Файфер, не глядя ни на нее, ни на меня.
Файфер входит в каюту и закрывает дверь. Опускает наши сумки на пол и начинает вытаскивать оттуда белье, платья, туфли и украшения.
Я помогаю ей одеться, зашнуровывая то платье, которое было на ней в первый же вечер у Гумберта: медный шелк и зеленый лиф. Она подходит к зеркалу рядом с кроватью и поправляет волосы, убирая их с лица. Мелкие кудри обрамляют ее веснушчатые щеки. Синяк все еще заметен, но она его почти полностью запудрила.
Файфер оборачивается ко мне:
– Ну как?
– Отлично смотришься.
– А вот над тобой придется поработать. – Она окидывает меня критическим взглядом. – Бледная, и волосы как у пугала.
Она хватает с пола мои вещи: синее платье с вышитой спереди птицей, гребни в тон, украшения.
– Посмотрим, что можно сделать.
Кажется, целую вечность она со мной возится. Я гляжу в зеркало – и должна признаться, что выгляжу неплохо. Каким-то чудом ей удалось укротить мои волосы. Они гладкие, блестящие, струятся по плечам пологими волнами. Сбоку она закрепила их гребнями, как делала Бриджит, и даже добавила цвета моим губам и щекам, чтобы скрыть бледность.
– Вот это не забудь.
Она подает мне сапфировые серьги и кольцо – то, которое просил надеть Гумберт. Я продеваю в него палец. Вырезанное на внутренней стороне сердце едва заметно в тусклом свете каюты.
– Спасибо тебе, – говорю я. – Для жертвы, обреченной на безвременную кончину, выгляжу неплохо.
Это я так хотела пошутить, но Файфер хмурится:
– Мы тебя там не бросим.
– Я могу не вернуться, – говорю я.
– Мы будем с тобой. – Она показывает на дверь: – Пошли, они уже ждут.
Мы выходим на палубу. Приближаются сумерки, облака начинают редеть, между ними проглядывает яркая луна. У дверей стоят Джон, Джордж и Шуйлер.
Шуйлер в своем обычном черном, а Джордж весь в синем. Без перьев, блях и яркой разноцветной одежды я едва его узнаю. Джон в черных штанах и белой рубашке под черным камзолом с красной оторочкой. Но волосы все так же растрепаны, ветер забрасывает пряди на лоб. Я соображаю, что таращусь на него во все глаза, но и он тоже смотрит на меня в ответ.
Шуйлер запрокидывает голову и издает демонстративный стон.
– Только не надо, – говорит он. – Я этого уже не вынесу.
– Чего ты не вынесешь? – оборачиваюсь я к нему.
– Тебя. Его. Вот этого всего. – Он поводит рукой между мною и Джоном. – Все эти чувства. Трепещущие по всему кораблю, как ошалелые птицы в клетке. Любовь! Ненависть! Желание! Страх! Мамочка моя, словно в эгейскую трагедию попал! – Он кидает взгляд на Джорджа: – Ты хотя бы петь не будешь?
Джордж ухмыляется, но я отвожу глаза. Щеки у меня пылают.
– Шуйлер, заткнись, – тихо говорит Файфер. – Доставай лучше бумаги, займемся делом.
Шуйлер вынимает из кармана несколько клочков: кусок пергамента, пожелтевший билет, фрагменты карты.
– Сколько? – интересуется Файфер.
– Четыре, – отвечает Шуйлер. Берет пергамент и рвет пополам. – Теперь пять.
– Отлично.
Она лезет в сумку и достает лист плотной желтоватой бумаги. Я узнаю его сразу: приглашение на маскарад. Файфер берет рваные куски бумаги из руки Шуйлера, складывает на столе стопкой. Потом берет приглашение и кладет сверху.
– Что ты делаешь?
– Нам нужно приглашение, чтобы проникнуть на маскарад. Ты говорила, что будем передавать его взад-вперед, но я придумала кое-что получше. – Она снова лезет в сумку и достает свою ведьмину лестницу. – Два узла осталось. – Она поднимает кусок черного шелкового шнура вверх. – И вот один сейчас очень пригодится.
– А! – говорит Джордж. – Это ты хорошо придумала.
– Я тоже так считаю. – Файфер развязывает узел и кладет руку на стопку бумаги. – Перенос!
И тут карта, билет, два куска разорванного пергамента шевелятся, начинают расти, меняют форму и цвет, пока не становятся точной копией исходного приглашения. Файфер раздает их нам.
– Что это за чары такие? – спрашиваю я. – Подобные тем, что ты творила по дороге к Гумберту, превращая траву в кусты изгороди?
– Угу, принцип тот же. – Она протягивает мне одно из приглашений. Бумага слегка теплая на ощупь. – Идея – превратить предмет во что-то другое, похожее. Называется «перенос». Очень удобное заклинание. Но требует больших магических усилий. Я бы не справилась без Николаса. – Она чуть встряхивает шнурок. – Вот он-то умеет превратить практически все, что хочешь, во что угодно другое. Это поразительно!
Тут в каюту входит человек, хлопает Джона по плечу и обменивается с ним рукопожатием. Должно быть, капитан.
– Причалим через пятнадцать минут, – говорит он. – Вы бы взяли вещи да подождали у борта. Заход недолгий; мне совсем не хочется задерживаться хоть на минуту сверх необходимого.
Джон его благодарит, и капитан уходит, размашисто шагая по палубе и выкрикивая приказы экипажу.
Мы берем сумки и Азот – его я пристегнула под юбку, и он такой длинный, что лезвие едва не царапает доски палубы, – и идем к релингу, глядя, как растет на горизонте дом Блэквелла. С реки он смотрится настоящей крепостью. Четыре массивные каменные плиты, невероятно высокие и прямые, образуют внешние стены. На каждом углу над стенами поднимаются башни с куполами, на которых реют маленькие флаги с ярко-алой розой на каждом – штандарт Блэквелла. Дом окружен еще одной огромной каменной стеной, она подходит к берегу реки и тянется на мили, потом отходит от берега и заключает в себя все имение Блэквелла.
В середине стены – небольшой железный шлюз, соединяющий реку со рвом. В обычном состоянии он заперт, но сегодня открыт, зияет, как огромная челюсть с железными зубами. Как будто поджидает меня, чтобы сожрать.
У причалов дома Блэквелла, как правило, пусто, но сегодня там собрались суда всех размеров и форм, пассажиров везут со всей Энглии. Выше по реке стоят маленькие барки, доставившие людей из Апминстера. Когда они растут, приближаясь, слышно, как гребцам отбивают ритм на барабанах. Бум. Бум. Бум. Будто бьется огромное сердце.
Мы вплываем в порт. Двое матросов быстро спускают сходни, деревянные концы с глухим стуком падают на причал.
– Быстрее, пожалуйста, – говорит один из них, сопровождая слова взмахом руки.
– Приехали, – шепчет Джордж. – Всем надеть маски!
Он натягивает на голову маску – обычную черную, безо всяких затей. Его пришлось долго убеждать: хотел-то надеть бирюзовую с павлиньими перьями. Джон тогда заметил, что если он такое вытворит, его за пять секунд опознают.
