Стефани Майер - Сумерки / Жизнь и смерть: Сумерки. Переосмысление (сборник)
И вдруг все закончилось. До луга сегодня утром мы добирались несколько часов, а обратно к пикапу вернулись за считаные минуты.
– Бодрит, правда? – голос Эдварда возбужденно звенел.
Он стоял неподвижно, ожидая, когда я слезу. Я попыталась, но мышцы отказались подчиняться. Руками и ногами я по-прежнему цеплялась за Эдварда, голова противно кружилась.
– Белла? – он забеспокоился.
– Кажется, мне надо прилечь, – еле выговорила я.
– Ой, извини, – он ждал, но я все еще не могла пошевелиться.
– Без твоей помощи я не слезу, – призналась я.
С тихим смехом он осторожно разжал мои руки, которыми я мертвой хваткой вцепилась ему в шею. Сопротивляться стальным тискам его рук было невозможно. Потом перевернул, подхватил на руки, как ребенка, подержал минуту и бережно посадил на упругий папоротник.
– Как себя чувствуешь? – спросил он.
– Голова кружится…
– Наклони голову между коленями.
Я попыталась, но это не помогло. Делая размеренные вдохи и выдохи, я старалась не двигать головой, слыша, как Эдвард садится рядом со мной. Прошло несколько минут, и постепенно я обнаружила, что уже могу поднять голову. В ушах звенело.
– Видимо, затея была неудачная, – задумчиво произнес Эдвард.
Я держалась, но голос звучал слабо.
– Нет, что ты, было очень интересно.
– Ха! Да ты белая, как призрак, – нет, ты белая, как я!
– Наверное, надо было закрыть глаза.
– Не забудь в следующий раз.
– В следующий раз! – простонала я.
Он рассмеялся, по-прежнему в превосходном настроении.
– Воображала, – проворчала я.
– Открой глаза, Белла, – тихо попросил он.
Я подчинилась и увидела прямо перед собой его лицо. Его красота поражала мое воображение, слишком невероятная, чтобы привыкнуть к ней.
– Пока я бежал, я думал… – он умолк.
– Надеюсь, о том, как бы не врезаться в дерево.
– Белла, глупышка, – он усмехнулся, – бег – моя вторая натура, о таких вещах мне задумываться незачем.
– Воображала, – повторила я.
Он улыбнулся.
– А думал я о том, – продолжал он, – что мне хотелось бы попробовать.
И он снова взял мое лицо в обе ладони.
У меня перехватило дыхание.
Он колебался, но не так, как это бывает у людей.
Не так, как колеблется мужчина перед тем, как поцеловать женщину, оценивая ее возможную реакцию, прикидывая, как будет воспринят его поцелуй. Или же чтобы продлить идеальный момент предвкушения, который порой оказывается лучше самого поцелуя.
Эдвард колебался, чтобы испытать себя, убедиться, что опасности нет и что он по-прежнему владеет собой.
А потом его холодные губы мраморной статуи легко коснулись моих губ.
К чему оказались не готовы мы оба, так это к моей реакции.
Кровь закипела у меня под кожей, обожгла губы. Дыхание участилось, я запустила пальцы в волосы Эдварда и притянула его к себе. Мои губы раскрылись, я жадно втянула его дурманящий запах.
И сразу же почувствовала, как под моими губами он превратился в бесчувственный камень. Его руки бережно, но с силой отстранили мою голову. Открыв глаза, я увидела на его лице настороженность.
– Ох… – выдохнула я.
– Не то слово.
Его взгляд был диким, он изо всех сил сжимал челюсти, но это не помешало ему ответить мне четко и внятно. Удерживая мое лицо на расстоянии нескольких сантиметров от своего, он медлил и ослеплял меня красотой.
– Может, мне?.. – я попыталась высвободиться и отстраниться.
Но он не позволил мне отодвинуться ни на сантиметр.
– Ничего, терпимо. Подожди минутку, пожалуйста, – голос был учтивым и сдержанным.
Я смотрела на него, отмечая, как перестают сверкать его глаза, а выражение в них смягчается.
Вдруг он сверкнул неожиданно проказливой усмешкой.
– Вот так, – подытожил он, явно довольный собой.
– Терпимо? – спросила я.
Он засмеялся.
– Я сильнее, чем думал. Приятно это сознавать.
– А вот я, увы, нет. Извини.
– Ты же всего лишь человек.
– И на том спасибо, – съязвила я.
Он поднялся на ноги плавно, почти неуловимо быстро, и неожиданно протянул мне руку. А я уже привыкла к тому, что мы по уговору старательно избегаем прикосновений. Я взялась за ледяную руку и вскоре убедилась, что нуждаюсь в поддержке больше, чем ожидала. Чувство равновесия ко мне пока что не вернулось.
– Голова все еще кружится? От бега или моего искусного поцелуя?
Каким по-человечески беззаботным казался он сейчас, пока смеялся, и его лицо ангела оставалось безмятежным! Как непохож он был на Эдварда, которого я знала раньше! Он окончательно вскружил мне голову, я чувствовала это. Теперь мысль о разлуке с ним причиняла мне почти физическую боль.
– Точно не знаю, я до сих пор не в себе, – сумела выговорить я. – Наверное, по обеим причинам.
– Пожалуй, тебе стоит пустить меня за руль.
– Ты спятил? – возмутилась я.
– Я вожу лучше, чем ты, даже когда с тобой все в порядке, – поддразнил он. – У тебя слишком замедленная реакция.
– Пусть так, но твое вождение не выдержат ни мои нервы, ни мой пикап.
– Пожалуйста, доверяй мне хоть немного, Белла.
Я сунула руку в карман и крепко сжала ключ в кулаке. Потом подумала и со сдержанной усмешкой покачала головой.
– Не-а. Ни за что.
Он удивленно поднял брови.
Я попыталась обойти его, направляясь к водительской дверце, и он, возможно, позволил бы мне, если бы я не пошатнулась. А может, и не позволил бы. Так или иначе, его рука, обвившаяся вокруг моей талии, превратилась в капкан, вырваться из которого невозможно.
– Белла, я уже потратил немало сил, чтобы ты осталась в живых. И я не дам тебе сесть за руль, потому что ты даже на ногах не стоишь. Кроме того, друг ни за что не позволит другу сесть за руль в нетрезвом состоянии, – ухмыльнувшись, напомнил он.
От его груди исходило немыслимо сладкое благоухание.
– В нетрезвом состоянии? – переспросила я.
– Тебя опьянило само мое присутствие, – на его лице играла дурашливая усмешка.
– И ведь не поспоришь, – вздохнула я. Деваться некуда, противиться ему невозможно ни в чем. Я подняла руку и разжала пальцы, роняя ключ; Эдвард с молниеносной быстротой выбросил руку вперед и беззвучно поймал его. – Только полегче, моему пикапу давно пора на пенсию.
– Логично, – согласился он.
– А на тебя, значит, мое присутствие не действует? – с досадой спросила я.
Подвижное лицо Эдварда опять преобразилось, стало ласковым и мягким. Он не ответил, только наклонился к моему лицу и медленно провел губами по щеке от уха до подбородка, а потом обратно. Я затрепетала.
– А реакция, – наконец шепнул он, – у меня все равно лучше.
14. Разум выше материи
Мне пришлось признать, что он и вправду водит машину неплохо – когда держит скорость в разумных пределах. На дорогу он почти не смотрел, однако шины ни разу не отклонились от середины ряда даже на сантиметр. Одной рукой он рулил, в другой держал мою ладонь. И смотрел то на заходящее солнце, то на меня – на мое лицо, волосы, которые ветер выдувал в открытое окно, на наши сплетенные руки.
Он нашел какую-то радиостанцию, где крутили старую популярную музыку, и начал подпевать песне, которую я слышала впервые. А он знал все слова до единого.
– Любишь музыку пятидесятых?
– В пятидесятые годы музыка была неплохой. Гораздо лучше, чем в шестидесятые или семидесятые… бр-р! – он передернулся. – Восьмидесятые – еще куда ни шло.
– А ты скажешь мне когда-нибудь, сколько тебе лет? – нерешительно спросила я, опасаясь испортить ему настроение.
– А это важно? – к моему облегчению, его улыбка по-прежнему была безмятежной.
– Нет, просто интересно… – я состроила гримасу. – Ничто так не мешает спать по ночам, как неразгаданная тайна.
– Интересно, расстроишься ты или нет, – задумался он вслух и снова засмотрелся на солнце. Шли минуты.
– А ты проверь, – не выдержав, предложила я.
Он вздохнул и уставился на меня в упор, напрочь забыв про дорогу. Должно быть, увиденное подбодрило его. Он перевел взгляд на заходящее солнце, при свете которого его кожа мерцала рубиновыми искрами, и заговорил.
– Я родился в Чикаго в 1901 году, – он помолчал, искоса посматривая на меня. С невозмутимым видом я терпеливо ждала продолжения. Слегка улыбнувшись самому себе, он продолжал: – Карлайл нашел меня в больнице летом 1918-го. Мне было семнадцать, и я умирал от «испанки» – испанского гриппа.
Я ахнула так тихо, что сама едва расслышала этот звук, но Эдвард его уловил. И снова впился в меня взглядом.
– Я плохо помню, что со мной было – с тех пор прошло немало времени, а человеческая память ненадежна. – После недолгого раздумья он продолжил: – Но помню, каково мне было, когда Карлайл спас меня. Это не пустяк, такое не забывается.
– А твои родители?
– К тому времени они уже умерли от той же болезни. Я остался один. Поэтому Карлайл и выбрал меня. В разгар эпидемии никто даже не заметил, что я исчез.
