Брат Томас - Кунц Дин Рей

Машинный гул полностью заглушал дыхание трехголового чудовища у меня за спиной, но я упорно отказывался повернуться и встретить его лицом к лицу. Иррациональный страх. Ничего и никого у меня за спиной не было. Никаких индейских духов о трех головах, двух — койотов и одной человеческой, никакой моей матери с ее любимым пистолетом.

Возвысив голос, я повторил:

— Брат Тимоти?

Хотя и гладкая, кожа его более всего напоминала пыль, в которой не осталось даже капли жидкости, словно у брата Тимоти не просто отняли жизнь, но и выпили из него все, что можно было выпить.

Винтовая лестница вела к мостикам над головой и двери в той части градирни, которая поднималась над землей. Копы могли зайти через эту дверь, чтобы осмотреть лежащее ниже помещение.

Или они сюда не заходили, или мертвого монаха во время обыска здесь не было.

Брат Тимоти был хорошим человеком, и я видел от него только добро. И не следовало оставлять его здесь и в таком виде, когда его труп использовался для того, чтобы посмеяться над Богом, которому он служил.

Вот я и решил снять его с этих белых подвесок.

Легонько сжал одну большим и указательным пальцами, прошелся ими вверх, потом вниз. Не резина, не материя, материал, к которому прикасаться ранее мне не доводилось.

Гладкий, как стекло, сухой, как тальк, и при этом гибкий. И удивительно холодный, учитывая малую толщину и ширину, просто ледяной: короткого прикосновения хватило, чтобы подушечки пальцев онемели.

Белые штыри были клиновидной формы, каким-то образом их вбили в бетон, как альпинист молотком вбивает болты с кольцом и крюком в трещины скалы. Однако в бетоне трещины отсутствовали напрочь.

Самый нижний из штырей торчал из стены в каких-то восемнадцати футах над моей головой. И напоминал выбеленную солнцем и ветром кость.

Я не мог понять, как острие штыря могли загнать в стену. Наоборот, создавалось ощущение, что штырь растет из стены. Или острие штыря слилось с бетоном и составляет с ним единое целое.

Точно так же я не мог определить, как лента крепится к свободному торцу штыря. Разрыва не видел, то есть лента являлась продолжением штыря.

Поскольку стоявший позади меня Ловкач отрезал головы, то наверняка имел при себе большой нож, скажем, мясницкий тесак или мачете, которым я мог бы перерезать ленты, на которых подвесили брата Тимоти. Мне Ловкач повредить не мог, если бы я объяснил ему, что дружу с Тимми Клаудуокером. Я не курил, поэтому не мог предложить ему сигарет, зато в кармане лежала жевательная резинка, несколько пластинок «Блэк Джек».

Когда я дернул за одну из лент, на которых висел мертвый монах, выяснилось, что она куда прочнее, чем я ожидал, и натянута, как скрипичная струна.

Волокнистая лента издала неприятный звук. Я дернул только за одну, но остальные двенадцать тоже завибрировали.

Волосы на затылке встали дыбом, мою шею обожгло чье-то жаркое дыхание, я ощутил мерзкий запах. Я отдавал себе отчет, что все это — проявления иррационального страха, реакция на подвешенного брата Тимоти и на жуткий звук, который издавали ленты-струны, но все равно повернулся, повернулся, ругая себя за то, что так легко иду на поводу у своего воображения. Повернулся лицом к нависшему надо мной Ловкачу.

Он надо мной не навис. Никого позади не было, за исключением Бу, который в недоумении смотрел на меня, не понимая, чего это я отвлекся от покойника.

Леденящий кровь звук затих, я вновь сосредоточил внимание на брате Тимоти и посмотрел на его лицо в тот самый момент, когда он открыл глаза.

Глава 32

Если точнее, веки брата Тимоти поднялись, но глаза он открыть не мог, потому что глаз у него больше не было. Их заменили калейдоскопы из миниатюрных костяшек. Рисунок в левой глазнице изменился. То же самое случилось и с рисунком в правой. Изменялись они синхронно.

Отступая на шаг, я решил, что веду себя адекватно сложившейся ситуации.

У брата Тимоти отвисла нижняя челюсть, открылся рот, без языка и зубов. В широте его безмолвного крика многослойная конструкция костяных элементов, соединенных друг с другом непонятно как, изогнувшись, двинулась вперед, чтобы тут же сложиться внутрь, словно монах пытался проглотить колонию пауков, которые переплелись всеми ножками, а пауки эти ну никак не желали отправляться в желудок.

Кожа треснула, от уголков рта до самых ушей. Ни одна капля крови не пролилась, когда верхняя губа начала закручиваться вверх, ко лбу, точно так же, как закручивается крышка банки с сардинами. Нижняя часть лица одновременно скручивалась с подбородка.

Подвешенное в позе распятия, ради насмешки над Христом, тело брата Тимоти было также куколкой, но выбраться из него пыталось существо, куда менее очаровательное, чем бабочка.

Под тонким слоем кожи находилось то же самое, что я увидел сначала в глазницах, а потом в раззявленном рте: фантасмагория костяных элементов, соединенных между собой петлями, шарнирами, кулачками, шарами и многим-многим другим. Для таких соединений у человечества не было названий, они просто не существовали в этом мире.

Появившееся из тела брата Тимоти существо являло собой единую массу костяных элементов, примыкающих друг к другу так плотно, что оставалось удивляться, как это они не сплавляются друг с другом. Между ними не оставалось места для того, чтобы поворачиваться или вращаться. Однако элементы эти и поворачивались, и изгибались, и вращались, перемещались не в трех измерениях, а в четырех, демонстрируя подвижность, которая изумляла и завораживала.

Представьте себе, что все пространство и все время удерживаются в едином движении и идеальном равновесии некой бесконечной коробкой передач, а вы смотрите на этот сложный механизм. Вот тогда вам удастся ощутить то чувство собственной неполноценности, восторг и ужас, которые ощутил я, стоя перед этим uber-скелетом, [28] который, будто от кожуры, освобождался от останков брата Тимоти.

Что-то энергично двигалось под рясой мертвого монаха.

Если бы мне предложили попкорн, пепси и удобное кресло, я бы, возможно, остался. Но градирня не столь гостеприимна, как зал кинотеатра: пыль, шум, никакого комфорта.

А кроме того, я договорился о встрече в гараже школы с верзилистым библиотекарем-пекарем. Я не люблю опаздывать. Не позволяю себе понапрасну тратить время занятых людей.

Штырь вырвался из стены. Вместе с лентой втянулся в общую массу костяных элементов, растворился в ней без следа. Вырвался второй штырь, повторил судьбу первого.

Этому чудовищу, чей час наконец-то пришел, не требовалось идти в Вифлеем для того, чтобы родиться. Белые острия прорывали рясу, рвали на части. Розмари отдыхала; зачем тратить годы на то, чтобы ребенок подрос.

Пришло время то ли зажигать черные свечи и петь: «Славься», то ли уносить ноги.

Бу уже удрал. Я рванул следом.

Захлопнул дверь между градирней и служебным коридором, полез за ключом, но тут же осознал, что замок может удержать только людей.

Четыре сотни ярдов, отделявшие меня от школы, казались долгими милями, огни под потолком уходили к Питтсбургу и дальше.

Бу уже скрылся из виду. Может, он воспользовался другим измерением, чтобы добраться до бойлерной коротким путем.

Я жалел, что не уцепился за его хвост.

Глава 33

Пробежав сотню футов, я услышал, как с грохотом открылась дверь между градирней и коридором. Будто чудовище выстрелило мне вслед из помповика.

Дружок Тимми Клаудуокера из пустыни Мохаве, трехголовый куряка, представлялся мне куда более реальным, чем скелетообразное существо, которое преследовало меня. Но страх перед этой тварью был более чем обоснованным.

Брат Тимоти был мягким, добрым, набожным, и посмотрите, что с ним сталось! И возьмите меня, ленивого, безработного, развязного парня, который ни разу не воспользовался священным правом каждого американца — голосовать, который воспринял как комплимент противопоставление Джеймсу Дину. Понятное дело, такой индивидуум должен ожидать для себя судьбы более ужасной, чем у брата Тима, хотя я не мог представить себе, какой именно.