Дженнифер Нельсен - Фальшивый принц
— Думаешь, они опасны?
Экберт попытался улыбнуться.
— Регенты всегда представляют угрозу королю. Но у меня есть Дариус. Если они доберутся до меня, королевский род должен продолжиться, иначе Картия погубит себя в гражданской войне. Это долг Дариуса, Джерон. А ты понимаешь, каков твой долг?
Джерон понимал его даже слишком хорошо для десятилетнего мальчика.
— Остаться пропавшим без вести. Не возвращаться.
— Ты понимаешь, что не должен раскрывать никому, кто ты на самом деле? Ты должен измениться во всем, в чем можешь. Осветлить волосы краской, отрастить их так, чтобы изменилась форма лица. Мне сказали, что ты начал говорить с авенийским акцентом. Это хорошо.
— Я могу стать левшой, — предложил Джерон. — У меня всегда лучше получалось все делать левой.
— И забудь то, чему ты учился в замке. Знания, умения, культура. В Карчаре есть приют, недалеко отсюда. Его содержит женщина с хорошей репутацией, миссис Табелди. Ты должен понять, я не могу заплатить ей за заботу о тебе. Ты придешь туда как сирота, без всяких преимуществ перед другими детьми. Первые несколько лет будет трудно, но потом ты повзрослеешь и сможешь жить сам по себе.
Из глаз Джерона хлынули слезы, но он быстро смахнул их. Он не позволит отцу видеть свою боль.
Если Экберт и заметил горе сына, он не подал виду. Он протянул Джерону пригоршню серебряных монет.
— Подумай об истории, которую расскажешь о себе в приюте. Скажи, что украл эти деньги, или придумай что хочешь, но тебе придется заплатить, чтобы поселиться там.
— Я могу притвориться, что заболел, когда деньги кончатся, — сказал Джерон. — Могу сделать так, чтобы она мне поверила.
Экберт улыбнулся.
— Ты часто проделывал этот фокус со своими учителями. По иронии судьбы теперь этот фокус может спасти тебе жизнь. Есть вероятность, что миссис Табелди захочет продать тебя кому-нибудь в услужение, но едва ли у нее найдутся на тебя покупатели.
— Да, — согласился Джерон. — Со мной слишком трудно, чтобы я мог кому-нибудь понадобиться.
— Точно, — сказал отец. Вероятно, он не понял до конца того смысла, что вложил в эти слова Джерон, и от этого было еще больнее.
Экберт отвязал от пояса небольшую сумку и отдал Джерону.
— Это подарок, лучшее из того, что я могу тебе предложить. Там же письмо с инструкцией, как это использовать.
Джерон заглянул в сумку и снова закрыл ее. Для него это ничего не значило.
Когда Экберт собрался уходить, Джерон положил свою руку на руку отца и прошептал:
— Останься еще ненадолго.
— Если останусь, у священника возникнут подозрения, — сказал Экберт.
— Значит, все это правда? — У Джерона упало сердце, хотя он не мог сказать, отчего — от печали или из страха за свое будущее. — Когда ты уйдешь, я больше не буду принцем Джероном. И стану обычным человеком. Сиротой.
— В своем сердце ты всегда будешь принцем, — мягко сказал Экберт. — Может прийти время, когда тебе снова надо будет стать Джероном — ради своей страны. Ты сам поймешь, когда это случится.
— Я теперь совсем один?
Экберт покачал головой.
— Я буду приходить в последний день каждого месяца в церковь возле приюта миссис Табелди. Если ты захочешь меня видеть, я буду там.
И он ушел.
С этой минуты я стал Сейджем из Авении. Нищим сыном музыканта и судомойки, который мало что знал о короле и королеве Картии, а хотел знать еще меньше.
Один в целом мире.
44
Карета подскочила, наехав на камень, и я ударился головой о стенку. Коннер, сидевший напротив, смотрел на меня с неприязнью. Я знал, что он ненавидит себя за то, что выбрал меня принцем. Но Тобиас, спавший справа от меня, оказался провальной кандидатурой, а Роден, сидевший слева, не смог бы убедить регентов.
Имоджен сидела рядом с Коннером. Она смотрела прямо перед собой, делая вид, что вообще ничего не видит вокруг. Мотт сидел справа от Коннера и слегка кивал мне, когда я смотрел на него.
Не было смысла дальше лгать Мотту Тогда, у реки, он не спросил, принц ли я. Он знал это. И по моей реакции понял, что прав. Несомненно, у него было ко мне множество вопросов, и я сам хотел бы многое ему рассказать, просто для того, чтобы хоть с кем-то поговорить открыто. Но Коннер спешил с отправлением, и времени не было. Я лишь попросил Мотта сохранить мою тайну. Судя по выражению лица Коннера, он ее сохранил.
Я откинулся назад и снова закрыл глаза, не для того, чтобы спать, а чтобы побыть одному со своими мыслями. После четырех лет притворства, после полного перевоплощения в Сейджа, мог ли я убедительно изобразить Джерона?
Уроки Коннера на самом деле оказались полезны. Я забыл имена нескольких высокопоставленных придворных и даже кое-кого из своих предков, которых принц обязан знать. Мальчиком я обучался и фехтованию, и верховой езде, все это было для меня так же естественно, как дышать. И хотя в приюте я при каждом удобном случае тренировался, за четыре года я утратил многие из своих умений, и хорошо было теперь восстановить их.
Хоть я и притворялся спящим, я не мог не улыбнуться, вспоминая гнев Крегана, когда я спровоцировал его дать мне необъезженную лошадь. Кобыла, которую он привел мне с конюшни, и в самом деле была для меня сложновата, и я едва смог удержать ее, чтобы украсть меч, пока остальные отвлеклись на погоню.
Все остальное было пустой тратой времени. Естественно, я читал намного лучше, чем хотел показать, но не собирался в этом признаваться, чтобы себя не выдать. Надо бы когда-нибудь извиниться перед Тобиасом за эту ложь. Он прятал бы свои бумаги получше, если бы знал, что я прочел их все до единого слова, по ночам, пока он спал. Конечно, у меня спина все еще болела от его пореза, и его проступок был куда серьезнее. Но я простил бы его в обмен на его прощение.
Мне было за что просить прощения. И я боялся не получить и половины из того, о чем собирался попросить.
Я не получил бы прощения Имоджен, которая доверила мне величайший секрет своей жизни — то, что она может говорить. Я ведь не доверил ей ничего.
Не простила бы меня и Амаринда, которая с болью в сердце просила сказать ей правду, жив ли Дариус, принц, с которым она была помолвлена. Или о том, выжил ли его младший брат, за которого ей придется выйти замуж, если окажется, что Дариус мертв.
И также не получил бы я прощения от своей матери, которая умерла в уверенности, что я давно погиб от рук авенийских пиратов. И отец — отец тоже не простил бы меня.
Почти все эти четыре года я винил его в том, что он не позволил мне вернуться домой. Конечно, я безропотно принял его просьбу, но откуда мне было знать тогда, как трудны будут эти годы? Он лучше понимал, что мне предстоит, и все же предпочел мир в своей стране счастью сына. Может, он и прав, — я все еще не мог ответить на этот вопрос. Но это не уменьшало моего унижения за то, что они отправили меня в Баймар. Как и моей злости на отца, который, встретившись со мной в церкви, уже знал, что не позволит мне вернуться.
Каждый месяц я приходил в церковь возле приюта, чтобы увидеть отца. Но никогда не показывался ему. И с тех пор мы ни разу с ним не говорили.
Только после того как Коннер сказал, что мои родители и брат убиты, я начал по-настоящему понимать отца.
Он говорил, что самые страшные его враги — регенты. Коннер ведь тоже утверждает, что все три члена королевской семьи погибли потому, что кому-то из регентов захотелось получить корону.
В Фартенвуде я постепенно начал понимать, что уже четыре года назад мой отец предвидел, что все они однажды могут быть убиты. Он держал меня вдали от замка не для того, чтобы защитить себя, не для того, чтобы избежать объявления войны Авении. Мой отец хотел сохранить мне жизнь. После того как пираты попытались убить меня, он должен был беспокоиться и за жизнь остальных членов семьи. Тогда, в церкви, он сказал, что однажды королевский род должен продолжиться, чтобы Картия была спасена. И если случится худшее и все они будут убиты, я должен вернуться на трон. Он подсказал мне путь домой. Но тогда я этого не понимал.
Он позволил мне все эти годы винить его в худшем, что я и делал. За это мне не могло быть прощения.
Когда Коннер привез меня в Фартенвуд, я думал, он знает, что Джерон жив, и ищет принца, надеясь использовать его для шантажа. Поэтому я решил, что он никогда не узнает, кто я. Однако реальный план Коннера оказался еще хуже.
Он надеялся обмануть все королевство, посадив на трон самозванца. Я понял, что лучшее, что могу сделать, это принять его игру, заставить его выбрать меня и вернуться в Дриллейд, чтобы доказать свою подлинность. У Коннера был свой план, у меня — свой. И который из планов сработает, нам предстояло вскоре узнать.
Коннер пнул меня, желая привлечь мое внимание.
— Мы почти приехали, — сказал он. — Выпрямись и попробуй хотя бы выглядеть как принц.
