Стивен Кинг - Туман (сборник)
Рассказать им пришла миссис Стаки с вертолетного завода и оставалась с ними две бесконечные ночи, пока из Мэна не приехала тетя Ида. Их мать умерла днем от инсульта. Стояла у бачка с охлажденной водой, держа в руке полный стаканчик, и вдруг упала как подстреленная, все еще держа бумажный стаканчик. Другой рукой она попыталась уцепиться за бачок и увлекла в своем падении большую стеклянную бутылку «Польской воды». Она разбилась… но заводской врач, который тут же прибежал, позже говорил, что, по его мнению, миссис Шелберн умерла еще до того, как вода просочилась сквозь ее платье и белье и смочила ее кожу. Мальчикам ничего этого не рассказывали, но Хэл все равно знал. В долгие ночи после смерти матери это снова и снова снилось ему. «Тебе все еще трудно заснуть, братик?» – спросил его Билл, и Хэл решил, что Билл, наверное, думает, что он мечется на постели и видит страшные сны, потому что их мать умерла так внезапно, и это было верно… но только отчасти верно. Еще была вина – неумолимое смертоносное сознание, что он убил свою мать, заведя обезьяну, когда в тот солнечный день вернулся из школы.
Когда Хэл наконец заснул, сон его, видимо, был очень глубоким. Когда он проснулся, время приближалось к полудню. Пит сидел по-турецки в кресле у противоположной стены, методично поедая апельсин, дольку за долькой, и следя по телевизору за каким-то матчем.
Хэл скинул ноги на пол с ощущением, что кто-то уложил его спать ударом кулака… а потом вторым ударом вышиб в явь. В висках у него стучало.
– Пит, а где мама?
Пит оглянулся.
– Они с Деннисом пошли по магазинам. Я сказал, что посижу с тобой. Пап, а ты всегда разговариваешь во сне?
Хэл посмотрел на сына с опаской.
– Нет. А что я такого сказал?
– Ничего нельзя было разобрать. Я даже испугался немножко.
– Ну, сейчас я опять в своем уме, – сказал Хэл и умудрился чуть улыбнуться. Пит расплылся в ответной улыбке, и Хэл вновь испытал прилив простой отцовской любви, ясной, сильной, ничем не осложненной. И спросил себя, почему он всегда чувствует себя с Питом так хорошо, чувствует, что понимает Пита, может ему помочь, и почему Деннис кажется окном, слишком темным, чтобы было можно заглянуть внутрь, загадочным в своих поступках и привычках – мальчиком, которого ему не дано понять, потому что сам он таким мальчиком не был никогда. Слишком уж легко сослаться на то, что переезд из Калифорнии изменил Денниса, или что…
Его мысли оборвались. Обезьяна! Обезьяна сидит на подоконнике, разведя тарелки. Хэл почувствовал, как у него оборвалось сердце, замерло и вдруг заколотилось. В глазах у него помутилось, и без того тяжелая голова словно раскололась от боли.
Она выбралась из чемодана и теперь стояла на подоконнике, ухмылялась ему. Думал, ты избавился от меня, а? Но ты и прежде так думал, а?
Да, подумал он с тошнотным ужасом. Да.
– Пит, ты вынул обезьяну из моего чемодана? – спросил он, уже зная ответ. Ведь чемодан он запер, а ключ спрятал в карман пальто.
Пит взглянул на обезьяну, и по его лицу скользнуло выражение… тревоги, подумал Хэл.
– Нет, – сказал Пит. – Ее туда посадила мама.
– Мама?
– Ну да. Забрала ее у тебя. И засмеялась.
– Забрала у меня? О чем ты говоришь?
– Ты забрал ее к себе в кровать. Я зубы чистил, а Деннис увидел. Он тоже смеялся. Сказал, что ты спишь будто сосунок с мишкой. Плюшевым.
Хэл посмотрел на обезьяну. Во рту у него так пересохло, что он не мог сглотнуть. Она была с ним в кровати? В кро-ва-ти?! Этот гадостный мех прижимался к его щеке, а может быть и к губам! Эти злобные глазки глядели на его спящее лицо, а ухмыляющиеся зубы были совсем рядом с его горлом! Впивались ему в горло?! О Господи!
Он резко отвернулся и подошел к стенному шкафу. Чемодан стоял там. Все так же запертый. И ключ лежал в кармане его пальто.
Позади него раздался щелчок, и телевизор смолк. Хэл медленно отошел от шкафа. Пит смотрел на него очень серьезно.
– Папа, мне эта обезьяна не нравится, – сказал он еле слышным шепотом.
– И мне тоже, – сказал Хэл.
Пит посмотрел на него пристально, проверяя, не пошутил ли он. И увидел, что нет. Он подошел к отцу и крепко его обнял. Хэл почувствовал, что мальчик весь дрожит.
И тут Пит зашептал ему на ухо, очень торопливо, словно опасаясь, что у него не хватит духа сказать это еще раз… или что его услышит обезьяна.
– Она как будто смотрит прямо на тебя. Где бы ты ни был в комнате, она смотрит на тебя. И если уйдешь в другую комнату, она смотрит на тебя сквозь стену. У меня такое чувство, будто… будто я ей для чего-то нужен.
Пит затрясся. Хэл обнял его покрепче.
– Будто она хочет, чтобы ты ее завел, – сказал Хэл.
Пит отчаянно закивал.
– Она ведь на самом деле не сломана, верно, пап?
– Иногда сломана, – сказал Хэл, глядя на обезьяну через плечо сына. – Но иногда она заводится.
– Меня все время тянуло пойти и завести ее. Было так тихо, и я думал: нельзя, она разбудит папу, но меня все равно тянуло, и я пошел туда и я… я дотронулся до нее, и мне стало так противно… но и понравилось… а она будто говорила: «Заведи меня, Пит, и мы поиграем, твой папа не проснется, он вообще больше не проснется, заведи меня… заведи меня»…
Внезапно мальчик заплакал.
– Она плохая, я знаю, она плохая. Какая-то скверная. Нельзя ее выбросить, пап? Ну пожалуйста!
Обезьяна ухмыльнулась Хэлу своей нескончаемой ухмылкой. Он ощущал слезы Пита, которые разгораживали их. Позднее утреннее солнце пускало зайчиков от медных тарелок в обезьяньих лапах на простой беленый потолок номера в мотеле.
– Когда мама с Деннисом должны вернуться, Пит? Она сказала?
– К часу. – Мальчик вытер покрасневшие глаза рукавом рубашки, смущаясь своих слез и упорно отводя глаза от обезьяны. – Я включил телик, – шепнул он. – Громко-громко.
– И правильно сделал, Пит.
«Как это произошло бы? – думал Хэл. – Инфаркт? Эмболия, как у моей матери? Как? Хотя какое это имеет значение, так ведь?»
И следом другая, холодящая мысль: «Избавиться от нее, говорит он. Выбросить. Но можно ли от нее избавиться? Хоть когда-нибудь?»
Обезьяна ухмылялась ему язвительно, разведя тарелки на фут. Она внезапно ожила ночью, когда умерла тетя Ида, вдруг подумалось ему. И последний звук, который та услышала, были приглушенные блям-блям-блям тарелок, которыми обезьяна хлопала в черноте чердака, а ветер свистел в водостоке…
– Может, не так уж бессмысленно, – медленно сказал Хэл сыну. – Сбегай-ка за своей авиасумкой, Пит.
Пит растерянно посмотрел на него.
– А что мы будем делать?
Может, от нее можно избавиться, может, навсегда или на какой-то срок… долгий срок или короткий. Может, она будет возвращаться, и возвращаться, и все тут… но, может, я… мы сумеем распроститься с ней надолго. На этот раз ей на возвращение потребовалось двадцать лет. Ей потребовалось двадцать лет, чтобы выбраться из колодца…
– Поедем прокатиться, – сказал Хэл. Он был спокоен, только внутри словно бы налился тяжестью. Даже глазные яблоки, казалось, набрали веса. – Но сначала сходи с авиасумкой в конец автостоянки и отыщи там пару-другую камней побольше. Положи их в сумку и принеси сумку мне. Понимаешь?
Глаза Пита ответили «да».
– Хорошо, папа.
Хэл посмотрел на часы. Почти четверть первого.
– Пошевеливайся. Я хочу уехать, пока мама не вернулась.
– А куда мы едем?
– В дом дяди Уилла и тети Иды, – сказал Хэл. – В старый родной дом.Хэл вошел в ванную, заглянул за унитаз и извлек щетку-ерш. С ней он вернулся к окну и встал там, держа ее в руке, точно уцененный магический жезл. Он следил, как Пит в суконной курточке шел через автостоянку с сумкой, на которой белые буквы, маршируя по голубому фону, провозглашали название авиакомпании «ДЕЛЬТА». В верхнем углу окна жужжала муха, медлительная и отупевшая на исходе теплых дней. Хэл прекрасно понимал, как она себя чувствует.
Он следил, как Пит подобрал три увесистых камня и пошел назад через стоянку. Из-за угла мотеля выскочила машина – на большой скорости, слишком большой, и не думая, подчиняясь рефлексу, как хороший вратарь в броске, Хэл резко опустил руку со щеткой, точно каратист, наносящий удар ребром ладони… Рука замерла.
Тарелки беззвучно уперлись в нее с обеих сторон, и Хэл ощутил в воздухе что-то… Что-то вроде ярости.
Взвизгнули тормоза машины. Пит отскочил, человек за рулем махнул ему – раздраженно, будто виноват был Пит. И мальчик припустил через стоянку так быстро, что воротник куртки заколыхался. Затем он скрылся в задней двери мотеля.
По груди Хэла струился пот; он ощущал его капли у себя на лбу, точно маслянистую изморось. Тарелки холодно вжимались в его руку, и она немела.
«Валяй, – думал он угрюмо. – Валяй, я так хоть весь день простою. До скончания века, если понадобится».
Тарелки разошлись и застыли в неподвижности. Хэл услышал легкий щелчок во внутренностях обезьяны. Он приподнял щетку и осмотрел ее. Кое-где щетинки почернели, словно их опалили.
