Стелла Геммел - Город
– Ну да. – Фелл осмотрел себя.
– А нагрудник твой где? – задала бессмысленный вопрос Индаро. Он не ответил, и она предложила: – Дай посмотрю.
Он послушно уселся и содрал пропитанные кровью обрывки рубашки. Индаро плеснула из фляги, промывая длинный неглубокий порез повыше сердца.
– Воду зря не трать, – пробурчал Фелл. – Путь впереди долгий.
Потом откинулся назад и закрыл глаза, а она приготовила нитку с иголкой. И стала накладывать швы, двигаясь справа налево и отдельно закрепляя узелком каждый стежок, чтобы не разъехались. Над правым соском, рассеченным новой раной, у него виднелся старый шрам в виде буквы «С». И этот шрам не был получен в бою. Индаро поняла: он был выжжен, словно клеймо. Ей вспомнилось, что у Броглана имелся такой же.
Сумерки заставили ее склониться пониже. Она вдруг почувствовала дыхание на своих волосах и вскинула глаза. Фелл смотрел на нее сверху вниз, его лицо было совсем рядом. Потом он снова прикрыл глаза и откинулся назад. На правом плече у него виднелась татуировка: орел, несущий в когтях меч.
– Это не Четвертая Несокрушимая? – спросила она.
– Да, – помолчав, кивнул он.
– А шрам? На клеймо похож…
Фелл отвечать не пожелал. Индаро невольно задумалась: почему он держится с ней так холодно и отстраненно? Неужели все считает побегушницей, допускаемой в битвы лишь от великой нужды? Что еще ей надо совершить, чтобы очиститься в его глазах?
Тут до нее дошло, что он рассеянно смотрел куда-то в пространство. И напряженно прислушивался. Индаро подняла голову.
– Идут! – подала голос Дун, сидевшая на камне, который служил им наблюдательной вышкой.
Все потянулись к оружию, но Дун вгляделась и добавила:
– Это Гаррет. Что-то несет…
Он тащил длинную ветку, высохшую, но крепкую, с развилиной на конце. Вручил ее Ловчему – подойдет в качестве костыля – и повернулся к Феллу:
– Прости, господин. Лошадку я не нашел.
– Врагов не встретил? – спросил Фелл.
– Нет, господин. Только видел, как птицы кружились далеко на юге. А вблизи – никого, ни мертвого, ни живого.
Ловчий уже обмотал сошку тряпьем: получился вполне приличный костыль, причем как раз нужной длины. Северянин довольно хмыкнул и огрел Гаррета по спине. Кажется, впервые Индаро увидела его улыбку. В последнем бою он вконец изувечил сломанную лодыжку: ступня торчала под неестественным углом. Удивительно, что он еще улыбался. Ему лежать бы, свернувшись клубком, и плакать от боли, а он…
– Хочешь, заново кости вправлю? – спросил Фелл.
– Нет уж! – Ловчий ощерился.
– Ну как хочешь. Готовьтесь, выступаем!
Всю ночь они тащились вперед. Луны не было, но звезды светили так ярко, что на пыльной земле обозначились призрачные тени. Индаро подняла глаза: звезды равнодушно смотрели с вечных небес. Ничтожные маленькие люди пытались на несколько жалких мгновений продлить свои никчемные жизни. Фелл с Гарретом тащили на носилках Квезу. Индаро шла рядом, неся в заплечном мешке еду и лекарства, взятые у синих. Ловчий с трудом прыгал на костыле. Замыкала шествие Дун. Порой приходилось останавливаться и ждать, пока не подтянутся двое хромоногих. Поэтому продвигались медленно.
Когда на востоке забрезжили первые проблески света, Фелл объявил привал. Все уселись попить водички. Гаррет встал на страже, Индаро же в который раз принялась щупать биение живчика на шее у Квезы. И опять со страхом ждала, что пальцы уже не смогут ощутить трепета жизни, но нет – спустя некоторое время она улавливала слабенькое, неравномерное «ту-тук, ту-тук». Вот и теперь она подняла голову, встретилась глазами с Феллом и кивнула. Тот только руками развел: ну, мол, и чудеса!
Индаро взяла флягу и влила немного воды раненой в рот. После чего, поддавшись невольному побуждению, взяла руку Квезы и крепко сжала, словно стараясь передать страдалице немного собственной силы. Так она и задремала – держа ее за руку.
Когда она открыла глаза, солнце уже вставало. В глубокой синеве неба полыхало великолепное коралловое зарево, возвещая наступление осени, которую Индаро считала своим особым временем года. У нее с детства была такая привычка – ждать окончания лета, окончания года.
Индаро огляделась. Все спали, кроме Фелла, который нес стражу. Он снова был облачен в свою привычную форму. Индаро невольно спросила себя, спал ли он когда-нибудь вообще.
Она вновь коснулась шеи Квезы, потом подсела к своему предводителю:
– Как рана?
Он пожал плечами, словно это был пустяк, не стоивший упоминания.
– Доберемся сегодня до Города? – спросила она.
– Если синие нас не перехватят, то да. – Фелл упорно смотрел на восток.
– Квеза, может, и выживет.
– Может.
– Она маленькая и легкая. Думаю, удар копья сразу отбросил ее, поэтому наконечник не вошел слишком глубоко.
Фелл наконец повернул голову и вопросительно посмотрел на нее.
– Я к тому, – пояснила Индаро, – что крупный и крепкий мужчина, допустим, устоял бы на ногах и его проткнуло бы насквозь.
– Мысль занятная. Только ты все равно насчет Квезы лишних надежд лучше не питай. Раны в живот – самые скверные.
Разговаривая таким образом, они ничего нового друг дружке не сообщали. Оба были знатоками ран и смертей. Оба множество раз видели все мучительные стадии умирания. Так другие люди беседуют о погоде, когда им не о чем говорить.
Индаро очень не хотелось, чтобы Фелл снова намертво замолчал, и она добавила:
– Отец рассказывал мне, что раны часто воспаляются из-за грязи на оружии и клочков нечистой одежды, попадающих в плоть. Все это остается внутри и начинает гнить. – Она улыбнулась воспоминанию детства. – Он советовал мне всегда надевать чистую рубашку под латы…
Вот тут она в самый первый раз за все время увидела на его лице проблеск веселья. Из-за этого привычные морщинки расположились необычным образом, превратив Фелла в незнакомца. Может быть, даже в мирного человека.
– И когда тебе в последний раз удавалось надеть чистое исподнее?
Она улыбнулась в ответ. Понятие об опрятности было давно позабыто, превратившись во что-то запредельное и загадочное, вроде искусства сыроварения или вызывания мертвых.
– Кажется… в прошлом году. Когда мы стояли в том местечке с тростниковыми крышами и апельсиновыми садами…
– Коппербёрн, – подсказал Фелл.
– Да. Там было красиво. Листья падали… земля как будто горела…
– Осень, – произнес он. – Мое любимое время года.
Отпив из фляжки, Фелл передал ее Индаро. Она сделала большой глоток и хотела что-то сказать о воде, просто чтобы поддержать разговор, но вместо этого открыла рот и спросила:
– Ты всех женщин-воинов презираешь? Или только меня?
– Я вовсе не презираю тебя. – Он нахмурился, вновь став прежним Феллом. – И я очень чту всех наших женщин. Они снова и снова показывают, чего стоят. Они не наделены грубой силой, как мы, но превосходят нас ловкостью и быстротой, а зачастую и беспощадностью.
Ходили слухи, будто воительницы очень любили бить в пах. Лишали врагов мужественности не моргнув глазом. Якобы это даже доставляло им удовольствие.
– Их ранят чаще, чем мужиков, – продолжал Фелл, – но раны оказываются менее тяжелыми, да и поправляются они лучше.
Это тоже было общеизвестно. Индаро сообразила, что ее командир просто размышлял вслух, и прикусила язык.
– Тем не менее, – сказал Фелл, – моя бы воля, женщины не сражались бы в этой войне. Наши враги своих женщин в битву не гонят. И презирают нас за то, что мы это делаем.
– У них просто необходимости нет. И какое нам дело до того, что они о нас думают?
– Никакого. Просто нужно знать это. На войне никаким знанием не следует пренебрегать.
– Ты уже воевал, когда женщин начали призывать?
– Задолго до этого. Хорошо помню, как они впервые появились у нас. Напуганные, по большей части ничему не обученные… Их гнали, по существу, на убой. Тысячами. – Фелл посмотрел на свои руки. Индаро только теперь заметила, что на левой у него недоставало двух пальцев, и стала гадать, о чем он сейчас вспоминал. – Жалко было… И страшно… Некоторые из нас клялись, что никогда больше не допустят такого. К сожалению, до высшего командования очень не скоро дошло, что женщины слишком драгоценны, чтобы бросать их врагам, скажем так, для разминки перед встречей с настоящими воинами…
Индаро помалкивала, понимая, какую бурю чувств вызвали у него те давние воспоминания.
– Женщине следует быть… мирной гаванью для мужчины, – тихо проговорил Фелл. – Миска каши, кувшин воды… мягкое одеяло у очага…
Эти слова рассердили Индаро, но она ничем не показала обиды. Удивительно было, что он решил поделиться с нею сокровенным.
Некоторое время они сидели молча, почти как добрые товарищи.
– Мой отец не был предателем, – потом сказала Индаро.
– Это лишь слова. Ты бы в любом случае его защищала.
– Да. Он мой отец. В моих жилах течет его кровь. Поэтому ты прав. Но ведь и ты сам стал бы защищать своего отца… господин.
