Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад - Петрушевская Людмила Стефановна

— Ты видишь, куда я показываю? — спрашивает Кейт и вдруг присаживается на корточки и вглядывается Рути в лицо. Иногда возникает такое вот запаздывание, она заметила, такой тревожный, рассеянный взгляд. Может, недосыпает — регулярный ранний отход ко сну, который так настоятельно рекомендует доктор Вайсблюс, все никак у них не получается. Простая вроде вещь, если о ней читать, но не на деле! Каждый вечер тикают часы — ужин, десерт, ванна, книги, последний неохотный «пись-пись», — и даже с учетом всех отвлечений, протечек и стычек Кейт кажется, что куда легче за то же время обезвредить бомбу. Поэтому Рути часто устает. А это вполне объясняет замедленную реакцию, упрямство, пугающие, унизительные истерики. Может, и палец она сосет из-за этого больше прежнего? А может, Кейт себя обманывает и на самом деле что-то всерьез не так.

Вечером покопается в интернете.

Кейт медленно встает и тянет Рути за руку. Они спускаются со склона — поискать кукольную комнату. У них сегодня особенный день — день их двоих. Обеим нравится эта связь, когда они держатся за руки, а мысли при этом ветвятся в разные стороны. Будто засыпают рядом, как это у них иногда бывает — вопреки советам доктора Вайссблюса, — и во сне соприкасаются, а сны ведут их по отдельности, но все же есть у них связь. Им обеим нравится не знать, кто кого сейчас ведет, взрослый или ребенок.

Но Рути знает, что сейчас никто не ведет. Дядя в плаще — вот кто вожак, и он хочет, чтоб они спустились к подножью. Он так смотрит на нее — по-доброму, но будто может немножко рассердиться. Надо быстро. Скорей-скорей! Ни на что не отвлекаться. Такие правила. Они идут через лужайку, мимо столов, где рисуют на лицах, мимо жонглеров и пчел, танцующих за стеклом, и Рути понимает, что маме-то, в общем, туда и не надо совсем. Только ей.

Ей смутно кажется, что у дяди под плащом есть для нее подарок. Сюрприз — маленький, хрупкий, как музыкальная шкатулка, но если ее открыть, она, как кроличья нора, поведет вниз, и внутри там все, все, что она только пожелает: наклейки, драгоценности, книжки, куклы, туфли на каблуках, ручные зверки, ленты, кошельки, пуанты, грим. А подарок еще и в том, что не нужно ничего выбирать. Там столько особенных и красивых вещей, и она хочет их все — и все они станут ее, и не будет больше этого безумного чувства: когда они приходят в «Таргет», и ей «Голова Барби — Принцессы острова. Для причесок», нужна так сильно, что, кажется, ее сейчас стошнит. Вот какой у дяди сюрприз. У дяди для нее подарок, и когда она его откроет — станет добрейшим и самым везучим человеком на свете. И самым красивым. Не понарошку, а по правде. Не шутка. Дядя — друг ее родителей, он принес ей подарок, так иногда делают друзья ее родителей из Нью-Йорка или Канады. Пусть дядя будет такой, она хочет, чтоб он стал похож на знакомого. Она спрашивает:

— Мама, а мы знаем вон того дядю или нет?

Мама отвечает:

— Вон того, с гитарой за спиной?

Да нет же, она все испортила. Нет у него никакой гитары.

Рути не видит, о ком говорит мама и почему вдруг у нее голос такой тихий.

— Ух ты, — шепчет мама. — Это же Джон К. Райлли. Забавно. У него дети, наверное, сюда ходят. — Потом она вздыхает и говорит: — Наверняка. — Смотрит на Рути странно. — Знаешь, кто такой Джон К. Райлли?

— Кто такой Джон К. Райлли? — переспрашивает Рути, но лишь маленькая ее часть разговаривает с мамой, а все остальная она думает о сюрпризе. Дядя уже отвернулся, и ей теперь видно только его плащ цвета ночи. А вдруг он уже не даст ей подарок? Мама все испортила, точно.

— Это человек из кино. Из взрослых фильмов.

Самый любимый у Кейт тот, где он играет высокого грустного полицейского — такой он там милый. Разговаривает сам с собой и весь день ездит по городу один под дождем. Прямо хочется дать ему полотенце и обнять. Что-то, конечно, в том фильме было не то — черная женщина в наручниках, жирная, крикливая, а еще то, что мальчишке пришлось вжарить рэп, но Джон К. Райлли сам по себе тут не виноват. Он просто делал свое дело. Играл роль. Даже те неловкие сцены пронизаны его обаянием. Его скромным великолепием! Под бугристой сенью его лба. С его большой головой, полной добрых мыслей и дурашливых шуток. Представить только: сидишь рядом с ним на родительском собрании или на вечере в честь начала учебного года! Она упустила возможность. Вот уж и он, и гитара его исчезают в соснах за парковкой.

Кейт вздыхает.

— Мы с папой очень его ценим. У него интересные актерские решения.

— Мама! — кричит Рути. — Замолчи. Замолчи! — Она вырывает ладошку и складывает руки на груди. — Я такая сейчас злая на тебя.

Потому что другая девочка, а не она, получит подарок. Дядя на нее даже не смотрит больше. Мама видела не его, а того, кого хотела видеть, и теперь все испорчено и разрушено. Ничего не получится.

— Ты меня ужасно злишь, — говорит ей Рути. — Ты специально! Я тебя сейчас стукну. — И Рути оскаливается.

— Теперь-то я что сделала? — спрашивает мама. — Что стряслось?

Она спрашивает воображаемого друга, взрослого, что стоит с нею рядом, а не Рути. Рути ей сказать нечего, и она хватает дочкино запястье и шагает вниз по склону, стараясь утащить их обеих от чего-то, от дурного настроения, может, и Рути того и гляди заревет, потому что день у нее не задался, запястью очень больно, саднит, все не по ее, но как только мать втаскивает ее в маленький сарай, она опять видит дядю с подарком, он повернулся и снова смотрит на нее, а когда протягивает к ней руку, она видит: у него длинные желтоватые ногти, а под плащом он весь из соломы. Он ей не спеша кивает. Все будет хорошо.

В сарае Кейт переводит дух. И впрямь получилось. Что может быть лучше некоторой силы и прыти! Рути удалось выдернуть из-под какого-то темного облака, которое она умудрилась наколдовать. Надо будет еще разок так попробовать. А вокруг весело мигает кукольная комната, увешанная рождественскими лампочками. Призрачно свисают с балок куски тюля и косматая пряжа. Когда глаза привыкают к сумраку и мерцанию света в сарае, она видит, что вокруг всюду куклы — всевозможных размеров, сидят в гнездах из листьев, свисают с березовых веток и спят в полированных колыбельках из ореховых скорлупок. Как и деревянные звери, эти куклы будто все одного бренда и с одним умилительным предком — большеглазым малоротым милягой, почти без носа и с копной волос-букле. И хотя все они почти безлики, но все же — такие милые, такие неотразимые, что хочется каждую прижать к себе, гладить их аккуратные войлочные туфельки. Маленькие картонные ярлыки висят у них на руках или лодыжках, и на них — имена их создателей, преданных мастеровитых вальдорфских матерей, что умеют, по слухам, даже прясть! На самых настоящих деревянных прялках. Какой волшебный, успокаивающий, практичный навык. Может, этого ей и не хватает — прялки? Кейт все еще ищет подходящие инструменты, надеясь, что с ними-то станет более подготовленной. Но стоит этой мысли только возникнуть, как тут же с идеальной сокрушительной ясностью она видит, как милая прялка тоскует рядом с генератором шума, детским ковриком для йоги и здоровенным мешком дорогущего органического компоста, предназначенного для теоретического огорода, — в коллекции больших надежд, ныне собирающих пауков в глубине ее гаража. Она бросает взгляд на Рути — очарована? довольна? — затем озирает комнату и все это милое сборище млечно-белых лиц, выглядывающих из-под крошечных эльфийских шапочек и шикарных вихров. Пожалуйста, пусть тут будут и смуглые куклы! думает она. И пусть, пожалуйста, они будут симпатичные. Пусть будут в просвечивающих, блестящих эльфийских костюмчиках, как и все остальные, но только не в комбинезонах или капорах, не в ситцевых платьях. Смуглая русалка тоже подойдет. Смуглая Ундина. Она стискивает дочкину руку в бессильном смирении: даже на эльфийской ярмарке, где все такое чарующее, и вдумчивое, и экологичное, она опять навязывает ребенку ядовитую пошлятину.

Но Рути даже не смотрит на кукол, потому что теперь ей очень-преочень хочется писать. А еще куда-то подевался жираф. Подмышкой — там, где она его оставила, — нету. Ее жирафенок! Где-то выскользнул. Но где? Совсем где угодно. Рути смотрит на пол сарая, неровно прикрытый соломой. Тут нет. У нее начинает болеть живот. Это была ее единственная особенная штука с эльфийской ярмарки. Мамин подарок. Может, даже последний, потому что мама может сказать: «Не умеешь следить за своими особенными штуками — значит, я тебе их давать больше не буду». Но ей они больше и не понадобятся! Ее ждет сюрприз, и он делается все больше, чем больше она о нем думает, потому что ей кажется, что дядя может такое, чего не умеет мама: например, поселить Рути в замке, который сразу и ферма, и там она будет жить в красивой башне с котенком, и построит ему домик, и даст игрушек. А еще у нее будет пять, нет, десять ручных бабочек.