Антология - Сборщик душ
– Держись все время рядом с этой девочкой и с ее отцом, – сказала мама. – Не оставайся одна, чтобы этот ее дядя не загнал тебя в угол. Ты сейчас где?
– В комнате Лоры, – ответила я.
– Иди в кухню и жди меня там.
Я выключила телефон и положила в карман сарафана. Я чувствовала, как внутри, под кожей, беспокойно ворочается мое другое, ночное «я», но я затолкала его поглубже и пошла на кухню.
Ты уже сидела там со стаканом воды. Под глазами у тебя залегли тени, ты была очень бледная, но все-таки улыбалась. Ты заговорила со мной. Я подошла и села рядом с тобой, хотя мне стало так страшно, что я не знала, сумею ли выдавить в ответ хоть слово.
Дело в том, что ты была не одна.
Твой дядя устроился за обеденным столом и обстругивал здоровенным ножом какую-то длинную палку.
Наконец я собрала волю в кулак и спросила:
– А где твой папа?
– Пошел за едой. Я ему сказала, что хочу есть, и он так обрадовался, что решил устроить нам настоящий пир. Копченый лосось, белая рыба, булочки с луком.
– А ты еще не проголодалась, Миллкара? – с неприкрытой издевкой поинтересовался твой дядя.
Я вопросительно взглянула на тебя, но ты лишь пожала плечами. Когда у человека горе, ему можно чудачить, сколько влезет, а всем остальным полагается этого не замечать.
Я подумала о Берте, так не похожей на этого человека, сидевшего напротив, – усталого мужчину с мутными от бессонницы, налитыми кровью глазами. Берта была умная и славная, такая жизнерадостная! Она скачивала британские фильмы и постила в блоге гифки из своих любимых телешоу. Мы с ней подружились, но я выпила всю ее силу, без остатка. Я так жалела, что ее больше нет! Казалось бы, как я могу жалеть о том, что я сама же с ней сделала? Но мне и правда ее не хватало.
Я бросила взгляд на твоего дядю, и мне вдруг стало ужасно стыдно за то чудовище, что таилось у меня внутри. За этого демона, обреченного на вечную разлуку с миром. От яркого солнца, лившегося в окна, кровь застучала в висках, словно молотом. Я с тоской подумала о твоей спальне, о зашторенных окнах. Вот бы сейчас забраться под одеяло с головой! Но так мог бы сделать только настоящий ребенок, а я давно уже не дитя. Оставалось только надеяться, что мама придет скоро.
Наконец в дверь позвонили, и ты побежала открывать. Ты еще не выздоровела окончательно, но, должно быть, тебе очень надоело мариноваться в постели и хотелось больше двигаться.
– Привет, Лора, – сказала моя мать с таким видом, как будто и вправду тебя помнила. – Мы с Миллкарой собирались пройтись по магазинам. Она уже готова?
Хоть я и не настоящий ребенок, но нуждаться в маме я так и не перестала. Как и любая мать для своего ребенка, она оставалась для меня безопасным убежищем, чудесным и несокрушимым щитом. И она никогда меня не подводила.
Первым, что я увидела в первый день своей новой жизни, было ее лицо. И с тех пор оно ничуть не изменилось. Волосы по-прежнему были черны, как тени, ставшие моим домом; губы по-прежнему изгибались в учтивой и обворожительной улыбке. И я в ней не сомневалась. Мама спасла меня тогда – спасет и сейчас.
Вот о чем я думала в те секунды.
Но твой дядя уже встал из-за стола и зашагал ей навстречу. И я успела осознать, какую ужасную ошибку она сейчас сделает. На самом деле твоего отца она тоже не помнила и, увидев в твоей квартире взрослого мужчину, решила, что это он и есть.
– Огромное вам спасибо, что вы заботитесь о моей дочке. – Она шагнула вперед, ожидая, что он тотчас посторонится и уступит ей дорогу. Так оно и вышло. Это всегда удавалось ей в совершенстве – держаться так естественно и небрежно, словно весь мир обязан подчиняться малейшему ее желанию.
Ее глаза, ясные и блестящие, обратились ко мне.
Я не видела, что сделал твой дядя. Но из маминой груди вырвался тихий всхлип, и в глазах что-то переменилось.
Я-то знаю, что за некоторыми смерть приходит быстро и тихо, обыденно, как стук в дверь. «Но не за нами», – всегда говорила мама.
Она скорчилась вокруг палки, которой твой дядя проткнул ее со спины, обмякла и упала ничком. Я слышала твой сдавленный крик, но обернуться к тебе не могла. Я смотрела на мамины блестящие волосы, рассыпавшиеся по ковру. Потом я подняла голову и взглянула на твоего дядю, в его безжалостное лицо. Он уже выдернул кол и крепко сжимал его в руке.
На очереди была я.
Но ты метнулась мимо него, схватила меня и толкнула к двери. И я побежала. Я промчалась по ковровой дорожке через холл и вниз по лестнице, через все двадцать восемь этажей. Я пробежала через мраморное фойе мимо охранника и выскочила на улицу. Я добежала до парка и продолжала бежать без остановки, пока не разыскала прохладное, тенистое место. Меня трясло. Я ничего не понимала. Я так растерялась, что не могла ни о чем думать. Я превратилась в животное. Мое второе – темное – «я» забрало надо мной власть на много дней.
Но когда я наконец пришла в себя, первым делом я подумала о тебе.
Вот почему я вернулась – после стольких дней и недель. Я пробралась в твою комнату и села на край постели. Я снова увидела тебя, и это было как бальзам на сердце. Ты лежала с закрытыми глазами; твои волосы разметались по подушке золотым ореолом, твои губы алели, как маки, а твоя кожа…
И тут ты открыла глаза.
Я чуть было не вскочила, но ты с улыбкой прошептала мне:
– Я услышала шаги. Я нарочно не открывала глаза, чтобы ты не догадалась, что я тебя слышу.
Я молча смотрела на тебя, оглушенная, пьяная от счастья. Значит, ты по-прежнему моя подруга. Моя Лора!
Ты села в постели и отбросила одеяло, не обращая внимания, что сорочка задралась выше колен и сбилась комком.
– Ты возьмешь меня с собой?
– Да, – сказала я и опять умолкла. Не было сил говорить, но я все-таки собралась и продолжила: – Только ты не можешь пойти со мной, пока ты такая. Ты должна измениться. Понимаешь?
– Просто сделай это, и все, – сказала ты и, подавшись вперед, накрыла мои губы своими. – Не надо ничего объяснять. Если ты начнешь объяснять, я испугаюсь.
Ты сама мне это сказала. Ты согласилась. Так что давай теперь, просыпайся! ПРОСНИСЬ!
Проснись, потому что теперь мы можем все, что угодно. Мы сможем нырять на самое дно океана и гулять по песчаным морям луны. Разве ты не мечтала об этом?
Проснись, и я покажу тебе все чудеса и тайны, как обещала когда-то.
Проснись, и мы вместе будем пить сладость этих тайн.
Проснись! Я люблю тебя. Звезды сияют нам с неба. Я все еще чувствую на языке твой вкус. Но солнце скоро взойдет. Проснись, и мы с тобой побежим по улицам, через город, через весь мир, – в новую жизнь. Проснись, проснись, проснись!
Примечание автораТочно не помню, сколько мне было лет, когда я впервые прочла «Кармиллу» – готическую новеллу Джозефа Шеридана ле Фаню. Но едва ли больше тринадцати, потому что как раз в тринадцать я перелопатила все книги про вампиров, какие только смогла раздобыть, и написала длиннющее, полное примечаний эссе, которое требовалось для перехода из средних классов в старшие. И «Кармилла» навсегда осталась со мной как важнейший, определяющий элемент моего личного вампирского мифа. Недавно я ее перечитала и с изумлением обнаружила, как же она похожа на сказку – мрачную и зловещую, но совершенно волшебную! А каким потрясающим языком она написана! Все эти жаркие губы и томные, полные вожделения глаза! Именно то, за что я в свое время и влюбилась в вампиров. Мне всегда хотелось понять, как могла бы выглядеть эта история с точки зрения самой Кармиллы, и вот наконец я попыталась пересказать старую сказку от ее лица.
«Земляные фигуры» (1921). Джеймс Брэнч Кейбелл, американский писатель из Ричмонда (штат Виргиния), сочинял свои изысканные и поэтичные сказки в эпоху Фолкнера, Хемингуэя и Фицджеральда. Поэтому неудивительно, что имя его прогремело на всю страну лишь однажды – когда цензоры усмотрели непристойность в его романе «Юрген» и Кейбеллу пришлось предстать перед Верховным судом по обвинению в нарушении общественных приличий. Пока длился судебный процесс, имя Кейбелла и впрямь было у всех на устах. Но его утонченные авантюрные романы, проникнутые мягкой эротикой и повествующие о таинственных волшебниках и богах, на смену которым приходят другие божества, еще более могущественные, так и не пришлись по вкусу широкой публике и остались уделом редких ценителей и знатоков. Роман «Земляные фигуры», открывающий его цикл сказаний о свинопасе Мануэле, напоминает огромный разноцветный ковер, в узорах которого бесчисленные любовные приключения переплетаются с рыцарскими подвигами и странствиями. По завету своей матери Мануэль старается создать из любого подручного материала прекрасную статую, которая стала бы совершенным образом его собственного «я».
Кейбелл жил и творил много лет назад, но его непреклонная убежденность в том, что никому не дано по-настоящему постичь волю своих богов и предназначение миров, ими созданных, усмиряет мое самомнение и помогает вкладывать во все мои грандиозные идеи понимающую, ироническую улыбку.
