Стефани Майер - Сумерки / Жизнь и смерть: Сумерки. Переосмысление (сборник)
Я шла по тропе до тех пор, пока злость на саму себя гнала меня вперед, и сбавила шаг, лишь когда немного остыла. Несколько холодных капель просочились сквозь навес веток над головой, но я так и не поняла – то ли снова начинается дождь, то ли ветер стряхнул с листьев застоявшуюся со вчерашнего дня дождевую воду. Недавно поваленное дерево – я поняла, что оно упало недавно, потому что оно еще не успело покрыться ковром мха, – опиралось на ствол другого, получилась уютная скамейка всего в нескольких спасительных шагах от тропы. Переступив через папоротники, я осторожно села, подложив под себя подол дождевика и прислонившись головой в капюшоне к живому дереву, служившему опорой для поваленного.
Не стоило сюда приходить, но куда еще мне податься? Лес был темным, зеленым и слишком похожим на страшный сон минувшей ночью, поэтому на душевный покой я не рассчитывала. Теперь, когда я больше не слышала собственных шагов, тишина казалась гнетущей. Птицы тоже притихли, капли сверху падали все чаще – должно быть, все-таки начался дождь. Папоротники поднимались выше моей головы теперь, когда я сидела, поэтому меня никто не увидел бы, даже пройдя по тропе на расстоянии трех шагов.
Здесь, среди деревьев, поверить в глупости, которых я устыдилась дома, было гораздо проще. В этом лесу ничто не менялось тысячелетиями, все мифы и легенды сотен разных стран казались в зеленом сумраке более правдоподобными, чем в моей привычной спальне.
Нехотя я заставила себя сосредоточиться на двух самых главных вопросах, на которые мне требовалось ответить.
Прежде всего предстояло решить, может ли быть правдой то, что я узнала от Джейкоба о Калленах.
Мой разум сразу же выдал категоричное «нет». Даже просто задумываться о такой ерунде глупо и вредно. Но как же тогда быть? Разумного объяснения, почему я до сих пор жива, не находилось. Я мысленно перечислила все странности, которые заметила сама: невероятную скорость и силу, глаза, меняющие цвет с черного на золотистый и наоборот, нечеловеческую красоту, бледную холодную кожу. И подробности, осознание которых пришло постепенно: они никогда не едят и двигаются с настораживающей грацией. Вдобавок он порой изъясняется в выражениях, подходящих скорее для романа конца девятнадцатого века, чем для школы двадцать первого. Урок, на котором мы определяли группу крови, он прогулял. Был не прочь поехать на побережье, но лишь до тех пор, пока не узнал, куда именно мы едем. Похоже, знал мысли всех вокруг… кроме моих. И намекал, что он опасный злодей…
Неужели Каллены – вампиры?
Скажем так: они – нечто. Нечто, не поддающееся разумному объяснению, хотя оно и находится прямо перед моими недоверчивыми глазами. Но кем бы он ни был – «холодным» из легенды Джейкоба или супергероем из моей гипотезы, – Эдвард Каллен… не человек. Он нечто большее.
Значит, «возможно»: таким и будет пока мой ответ на первый вопрос.
А теперь – самое важное. Если это все-таки правда, что делать мне?
Если Эдвард действительно вампир, – а я не могла произнести эти слова даже мысленно, – тогда как мне быть? О том, чтобы обратиться к кому-нибудь за помощью, не может быть и речи. Даже я не верю самой себе, а если поделюсь с кем-нибудь еще, меня упрячут в психушку.
Приемлемыми казались только два пути. Первый – послушать совет Эдварда: поступить разумно и по возможности избегать его. Отменить все наши планы, игнорировать его, как только получится. Делать вид, что нас разделяет толстая, непроницаемая стеклянная стена – на том единственном уроке, который нам приходится проводить за одним столом. Попросить оставить меня в покое и объяснить, что на этот раз я не шучу.
От этой перспективы меня охватило мучительное отчаяние. Отторгая боль, разум тут же перешел ко второму варианту из возможных.
Можно просто оставить все, как есть. В конце концов, если он и вправду… нечто зловещее, до сих пор он ничем не навредил мне. Напротив, если бы не молниеносная реакция Эдварда, сейчас обо мне напоминала бы только вмятина на крыле машины Тайлера. Он действовал стремительно, вполне возможно, рефлекторно. Я подытожила: если рефлексы побуждают его спасать людям жизнь, разве он может быть злодеем? И мои мысли вновь двинулись по прежнему пути, от которого голова шла кругом.
Если я и была уверена в чем-то, то лишь в одном: зловещий Эдвард в моем вчерашнем сне – отражение моего страха, но я боюсь не Эдварда, а всего лишь слова, которое произнес Джейкоб. И даже когда я закричала, ужаснувшись броску волка-оборотня, отчаянное «нет» с моих губ сорвал не страх перед волком. А боязнь, что пострадает он. Он звал меня, обнажая длинные острые клыки, а я все-таки боялась за него.
И тут я поняла, что нашла ответ. В сущности, у меня и не было выбора – слишком далеко все зашло. Если я и поняла хоть что-то, то лишь одно: с моей страшной тайной ничего уже не поделать. Потому что когда я вспоминала его – голос, гипнотические глаза, притягательность его натуры, – мне хотелось только оказаться рядом с ним прямо сейчас. Даже ценой… нет, об этом лучше не думать. Особенно сейчас, когда я одна в густом лесу. Где от дождя потемнело, как в сумерках, а шум капель стал похож на шаги по мягкой земле под деревьями. Содрогнувшись, я вскочила и покинула свое убежище, с ужасом думая, что тропинка могла исчезнуть под дождем.
Но тропинка была на месте: надежная и хорошо заметная, она вела меня прочь из мокрого зеленого лабиринта. Я почти бежала по ней, поглубже надвинув капюшон, и удивлялась, как далеко я забрела. Мне уже казалось, что я никогда отсюда не выберусь или что по ошибке я повернула не в ту сторону и теперь углубляюсь в лес. Но прежде чем я начала паниковать, в паутине веток наконец появились просветы. А потом прошумела машина, и я очутилась на свободе: передо мной расстилался газон возле дома Чарли, дом манил меня, обещая тепло и сухие носки.
Когда я вошла в дом, как раз наступил полдень. Я поднялась к себе и переоделась в джинсы и футболку, поскольку выходить никуда не собиралась. Без особых усилий я сосредоточилась на сегодняшней задаче – сочинении по «Макбету», сдать которое надо было в среду. Вскоре я уже набрасывала черновик, ощущая умиротворение впервые с… если уж говорить начистоту, впервые с четверга.
Впрочем, для меня это обычное дело. Я всегда с трудом принимаю решения, над каждым подолгу мучаюсь. Но как только решение принято, я просто следую ему – как правило, с облегчением от того, что выбор уже сделан. Порой облегчение подпорчено отчаянием, как в случае с переездом в Форкс. Но даже это лучше, чем ломать голову над возможными вариантами.
Смириться с этим решением оказалось до смешного просто. В этой простоте таилась опасность.
День прошел тихо и плодотворно, сочинение я закончила к восьми. Чарли привез большой улов, и я мысленно взяла себе на заметку поискать книгу с рецептами блюд из рыбы, когда поеду в Сиэтл на следующей неделе. Мурашки, пробегающие по спине при мысли об этой поездке, я восприняла точно так же, как другие, во время моего разговора с Джейкобом Блэком. И напрасно, думала я. Мне следовало бояться, я точно знала, но подходящий случаю страх меня не посещал.
В ту ночь я не видела снов – слишком рано начался минувший день и слишком беспокойной выдалась прошедшая ночь. Уже во второй раз после приезда в Форкс меня разбудил яркий желтый свет солнечного дня. Метнувшись к окну, я застыла в изумлении: на небе – ни одной тучи, а пушистые белые облачка просто не могли быть дождевыми. Я распахнула окно, мимоходом отметив, что оно открылось бесшумно и легко, хотя его не открывали неизвестно сколько лет, и вдохнула сравнительно сухой воздух. Было тепло и почти безветренно. Кровь в жилах словно закипела.
Когда я спустилась в кухню, Чарли уже заканчивал завтрак и сразу уловил перемену в моем настроении.
– Отличный день для прогулки, – заметил он.
– Да, – с улыбкой согласилась я.
Он улыбнулся в ответ, в уголках карих глаз разбежались морщинки. Когда Чарли улыбается, я начинаю понимать, почему мама вышла за него замуж. Почти весь его юношеский романтизм выветрился раньше, чем я успела познакомиться с ним, вьющиеся темно-русые волосы – того же цвета, как мои, только другие на ощупь, – продолжали редеть, постепенно открывая взгляду лоснящуюся кожу на макушке. Но когда он улыбается, в нем на секунду проглядывает юноша, который сбежал из дома вместе с Рене, когда она была всего двумя годами старше, чем я сейчас.
Я радостно завтракала, глядя, как в солнечном луче танцуют пылинки. Чарли окликнул меня от двери и попрощался, я услышала, как патрульная машина отъехала от дома. Собираясь уходить, я привычным жестом взялась за куртку и помедлила. Оставить ее дома – значит искушать судьбу. Со вздохом я повесила куртку на локоть и вышла на самый яркий свет, какой только видела за последние месяцы.
Ценой тяжких физических усилий я умудрилась полностью опустить стекла в обоих окнах пикапа. В школу я приехала одной из первых: торопясь выйти из дома, я даже не взглянула на часы. Припарковавшись, я направилась к южной стороне кафетерия и столам для пикника, которыми редко пользовались. Скамейки еще не высохли, и я села на куртку, радуясь, что все-таки прихватила ее. Домашнюю работу я сделала благодаря почти полному отсутствию развлечений, но в правильности решения нескольких задач по тригонометрии сомневалась. Прилежно глядя в учебник, я начала решать первую задачу заново, но, не добравшись до середины решения, заметила, что витаю в облаках, любуясь игрой солнечного света на красноватой коре древесных стволов. В рассеянности я водила карандашом и через несколько минут вдруг обнаружила, что нарисовала пять пар темных глаз, уставившихся на меня со страницы. Пришлось стирать их ластиком.
