Стивен Кинг - Ветер сквозь замочную скважину
– Мы все верим, да, – энергично закивал Пикенс.
– А вы, случайно, не знаете, кто-нибудь из солянщиков сидел в Бильеской тюрьме, пока ее не упразднили? – спросил я.
Стросер как будто задумался, потом ответил:
– Ну да, есть такие. Я бы сказал, четверо из каждых десяти.
С годами я научился не выдавать свои чувства, но тогда я был еще очень молод и не смог скрыть уныния. Стросер заметил, как я изменился в лице, и усмехнулся. Вряд ли он понимал, что эта усмешка могла очень дорого ему обойтись. Последние два дня выдались у меня непростыми, да и мысли о мальчике лежали камнем на сердце.
– А как по-твоему, кто еще взялся бы за такую работу – вкалывать в соляном руднике за гроши? – спросил Стросер. – Наши добрые граждане?
Похоже, Маленькому Биллу все же придется взглянуть на нескольких солянщиков. И будем надеяться, тот, кто нам нужен, не знает, что мальчик не видел его лица, а видел только татуировку на ноге.
Когда я вернулся обратно в тюрьму, Маленький Билл лежал на постели из двух матрасов, которую я ему соорудил. Мне показалось, он спит, но, услышав мои шаги, мальчик сел и обернулся. Глаза у него были красными, щеки – мокрыми. Он не спал, он скорбел. Билл бросил мне ключи, я вошел в камеру, сел рядом с ним и приобнял за плечи. Я ощущал себя скованно и неловко: мне знакомы сочувствие и сострадание, я знаю, что это такое, но я никогда не умел их проявлять, это давалось мне с большим трудом. Однако я знал, что чувствует человек, потерявший одного из родителей. В этом Маленький Билл и юный Роланд были очень похожи.
– Конфеты доел? – спросил я.
– Не хочу больше, – ответил он и вздохнул.
Ветер снаружи взвыл так, что здание затряслось. Потом вроде бы стих.
– Ненавижу этот вой ветра.
Маленький Билл в точности повторил слова Джейми Декарри, и это вызвало у меня улыбку.
– И мне не нравится здесь сидеть, – продолжал мальчик. – Как будто это я сделал что-то плохое.
– Ты не сделал ничего плохого.
– Может, и нет. Но мне уже кажется, что я тут целую вечность сижу. Взаперти. А если они не вернутся до вечера, то мне еще целую ночь тут сидеть. Да?
– Я составлю тебе компанию, – сказал я. – Если у этих помощников шерифа найдутся карты, мы можем сыграть в «Четыре валета».
– Это для малышей, – мрачно проговорил он.
– Тогда в «Не зевай» или покер. Умеешь?
Билл покачал головой и смахнул слезы со щек. Он снова расплакался.
– Я тебя научу. Будем играть на спички.
– Я бы лучше послушал сказку, про которую вы говорили, когда мы сделали привал в пастушьей хижине. Не помню, как называется.
– «Ветер сквозь замочную скважину». Но это длинная сказка, Билл.
– У нас же есть время, да?
Тут возразить было нечего.
– И там есть страшные сцены. Они, в общем, нормально воспринимаются, если ты дома, лежишь в постели и мама читает тебе перед сном. Но после всего, что ты пережил…
– Не беспокойтесь. Сказки, они помогают забыть о плохом. Если это хорошие сказки. Ваша – хорошая?
– Я всегда думал, что да.
– Тогда расскажите мне эту сказку. – Он слабо улыбнулся. – Я даже отдам вам оставшиеся конфеты. Две из трех.
– Конфеты – тебе. А я лучше сверну себе папиросу. – Я задумался, с чего начать. – Знаешь сказки, которые начинаются: «Давным-давно, в незапамятные времена, когда дед твоего деда еще не родился на свет»?
– Все сказки так начинаются. То есть все, которые рассказывал папа. Пока не сказал, что я уже вырос из сказок.
– Люди не вырастают из сказок, Билл. Никогда не вырастают. Мальчик или мужчина, девочка или женщина – мы все живем ради сказок.
– Правда?
– Да.
Я достал из кармана кисет с табаком и бумагой. Медленно свернул папиросу (в те времена я еще только учился этому искусству). Когда у меня получилось именно так, как мне нравится – чтобы тот конец, где затягиваешься, сужался чуть ли не до размеров булавочной головки, – я чиркнул спичкой о стену. Билл сидел, скрестив ноги, на соломенных матрасах. Он выудил из мешочка одну конфету, покатал ее пальцами точно так же, как я катал папиросу, потом сунул за щеку.
Я начал рассказ медленно и неловко. Тогда я еще не умел хорошо рассказывать… хотя со временем научился. Пришлось научиться. Всем стрелкам нужно это уметь. Но стоило только начать, и уже очень скоро рассказ пошел легче. Потому что у меня в голове зазвучал мамин голос. Я слушал его про себя и просто озвучивал вслух: все интонации, все повышения и понижения, все паузы.
Я видел, что мальчик захвачен историей, и меня это радовало: как будто я снова гипнотизировал его, но другим способом. Который был лучше, честнее. Однако больше всего мне нравилось, что я слышал мамин голос. Как будто она снова была со мной, где-то глубоко в моем сердце. Это причиняло мне боль, но я давно понял, что все самое лучшее, что есть в жизни, почти всегда причиняет нам боль. Мы полагаем, что так не бывает, но – как говорят старики – мир перевернулся и сдвинулся с места, и добавить тут нечего.
– Давным-давно, в незапамятные времена, когда дед твоего деда еще не родился на свет, на опушке огромного дикого леса, называвшегося Бескрайним, стояла деревня, а в деревне жил мальчик по имени Тим. Маму мальчика звали Нелл, а отца – Большой Росс. Они жили дружно и вполне счастливо, хотя и небогато…
Ветер сквозь замочную Скважину
Давным-давно, в незапамятные времена, когда дед твоего деда еще не родился на свет, на опушке огромного дикого леса, называвшегося Бескрайним, стояла деревня, а в деревне жил мальчик по имени Тим. Маму мальчика звали Нелл, а отца – Большой Росс. Они жили дружно и вполне счастливо, хотя и небогато.
– У меня только четыре богатства, чтобы оставить тебе в наследство, – так Большой Росс говорил сыну. – Знаешь какие, сынок?
Тим знал и перечислял их не раз, но не уставал повторять вновь и вновь:
– Твой топор, твоя счастливая монетка, твой дом и твое ремесло – твое место, которое ничуть не хуже, чем у короля или стрелка в Срединном мире. – После этого он умолкал ненадолго и всегда добавлял: – И еще мама. Получается не четыре, а пять.
Большой Росс смеялся, целовал сына в лоб и желал ему спокойной ночи, потому что обычно этот ритуал происходил у них вечером, когда Тим уже ложился спать. Нелл стояла в дверях и ждала своей очереди поцеловать Тима на ночь.
– Да, – говорил Большой Росс, – маму нельзя забывать никогда. Потому что без мамы все остальное вообще ни к чему.
И Тим засыпал, зная, что его любят, что у него есть свое место в мире. Засыпая, он слушал дыхание ночного ветра: сладкое от благоухания древоцвета, росшего на опушке Бескрайнего леса, и слегка кисловатое – но все равно приятное – от духа железных деревьев в глубине леса, куда отваживались заходить только самые смелые.
Это было хорошее время, но, как нам известно – из сказок и из самой жизни, – все хорошее когда-то кончается.
Однажды – в тот год, когда Тиму сравнялось одиннадцать – Большой Росс и его напарник Большой Келлс запрягли лошадей в повозки и поехали к тому месту, где Тропа железных деревьев углублялась в лес, как они делали каждое утро, кроме седьмого дня на неделе, когда вся Древесная деревня отдыхала от трудов. Однако в тот день домой вернулся один Большой Келлс. Вернулся весь черный от сажи, в обгоревшей куртке. В левой штанине зияла дыра, сквозь которую проглядывала красная обожженная кожа, покрытая волдырями. Большой Келлс сидел, скособочившись, в повозке, словно ему было больно выпрямиться.
Нелл Росс вышла на порог своего дома и крикнула:
– Где Большой Росс? Где мой муж?
Большой Келлс медленно покачал головой. С волос на плечи посыпался пепел. Большой Келлс произнес всего одно слово, но одного этого слова хватило, чтобы у Тима все оборвалось внутри. Его мать пронзительно закричала.
Слово это было «дракон».
Никто из ныне живущих не видел лесов, подобных Бескрайнему лесу, ибо мир сдвинулся с места. Это был мрачный и темный лес, полный опасностей. Лесорубы из Древесной деревни знали об этом лучше всех в Срединном мире, но даже им было неведомо, кто и что может скрываться в чаще на расстоянии десяти колес от того места, где кончаются заросли древоцветов и начинаются железные деревья – эти высокие угрюмые стражи. Глубины Бескрайнего леса являли собой великую тайну: это был край необычных и странных растений, и еще более странных зверей, и смердящих болот, и – если верить досужим слухам – непонятных предметов, оставшихся после Великих Древних, предметов загадочных и часто опасных.
Жители Древесной деревни боялись Бескрайнего леса – и правильно делали. Большой Росс был не первым лесорубом, ступившим на Тропу железных деревьев и не вернувшимся назад. Да, местные боялись Бескрайнего леса, но и любили его, потому что железные деревья кормили и одевали их семьи. Они понимали (хотя никто не сказал бы об этом вслух), что лес – живой. И, как и всякому живому существу, ему нужно питаться.
