Город, где умирают тени - Грин Саймон

— Повтори-ка еще раз, — сказал Эш. — Я, кажется, задремал…

— Чувство юмора, — ухмыльнулся падший ангел. — Ценю. Оно тебе пригодится там, куда отправишься, дерзкий и бесцеремонный дух. Пожалуйста, расслабьтесь, чувствуйте себя как дома — все вы. Я здесь, чтобы убить Время, но спешить мне некуда. Долгая война наконец окончена, все козыри у меня в руках, и ничем вы меня не остановите. Старинное пророчество о Шэдоуз-Фолле гласит: как только город падет, ни один человек, живой или мертвый, не может надеяться противостоять мне в час моего триумфа. Так что прошу меня простить за то, что мне пришлось чуток принарядиться. Перед публикой я всегда старался предстать в лучшем виде, ведь самолюбие всегда было одной из моих проблем. Я стою за всем, что происходит, за каждым непредвиденным поворотом и неудачным выбором. Я тот, кто взялся управлять Бесом и забросил его в Шэдоуз-Фолл убивать и быть убитым. Однако я превзошел себя. В самом начале я явился к Ройсу и его крестоносцам и предложил им силу, которая, как они полагали, понадобится им, чтобы взять город. Платой за эту силу было множество смертей при штурме Шэдоуз-Фолла. Вот почему офицеры крестоносцев вдохновляли своих солдат на такую ненависть, а те усердствовали, и я собрал приличный урожай. Потом появился доктор Миррен. Простой запуганный человечек, чьи поиски ответов на вопросы о том, что лежит за пределами жизни и смерти, завели его в опасные дали и сделали таким уязвимым для моих предложений и соблазнов. С его помощью я обнаружил и вывел из строя системы защиты города. Я заблаговременно произвел на свет Беса, незаметно поместил его в тело отличного исполнителя и заставил убить архангела Михаила, когда тот явился предостеречь вас. Милый, милый Михаил! Такой искренний, такой чистый и восхитительно простодушный! Как только я выпустил Беса, у меня не было выбора, кроме как позволить ему убивать, убивать и убивать. Убивать каждое мгновение — таково, по сути, было его предназначение, и если лишить его этого, он потеряет силу и исчезнет. Кстати, вы могли нащупать его след, ниточки-то были, да только вам не удалось нащупать их: я вас лихо закрутил и отвлек другими делами. Как, например, прелестной Полли и ее папочкой. Я стоял за многими событиями. Такова моя роль в этом мире — я червь в яблоке, кукловод, я дергаю за те веревочки, что вращают земной шар. Это я заставил крестоносцев убить родителей Джеймса — так, чтобы он возвратился в город и вдохнул жизнь в старинное пророчество. Я самый крутой теневой инвестор и спонсор. Но теперь нужда оставаться в тени отпала. Все смерти и страдания Шэдоуз-Фолла сделали меня намного сильнее, чем вы себе можете вообразить. Безнадежно сильнее. Теперь мой черед расхаживать по арене и щелкать кнутом. Вы — последняя надежда живущих, но все вы бессильны передо мной. И тем не менее давайте попробуем. Вы меня очень разочаруете, если не попытаетесь.

Все переглянулись, но никто не сдвинулся с места. Самого присутствия падшего ангела было достаточно, чтобы повергнуть людей в шок. По силе воздействия оно было сопоставимо со стихийным бедствием — землетрясением, циклоном или грозой, — слишком масштабным и необоримым, чтобы простые люди могли ему противостоять.

И тогда грозным аккордом зазвенела гитара Шина Моррисона, и взмыл его голос в песне. В отличие от всех внимавших сейчас дьяволу, было в барде что-то дерзкое и заносчивое в отношении к стоявшему перед ним врагу — возможно, потому, что всегда неистребим был скрытый мрачный подтекст в рок-н-ролле — дьявольской музыке. Песня Моррисона была проста и напоминала одну из его старых баллад, но она вызывающе непокорно пронзала сгустившийся вокруг мрак, будто свет маяка — штормовую ночь. Однако в тот самый миг, когда бард воззвал ко всей силе и страсти своего дара, он уже знал, что все будет тщетным. Ангел стоял невредимый, улыбающийся, и Моррисон оборвал песню. Ангел вежливо поаплодировал.

— Говорят, вся лучшая музыка мира — от лукавого. Но на самом деле, мне слон на ухо наступил. Музыка для меня все равно что шум. Зато моя оппозиция по обыкновению извлекает из музыки больше пользы, чем я.

Внезапно тишину спальни расколол грохот выстрелов — Рия, выхватив пистолет, добытый ею у крестоносцев, открыла огонь по ангелу и нажимала на спуск до тех пор, пока не опустела обойма. Затем медленно его опустила. Эхо быстро растаяло во тьме. Ангел даже не моргнул.

— Нет, ну как же так можно, а? Это сродни оскорблению. Пули — против меня? Вы даже не потрудились нацарапать на них кресты. Безусловно, это бы вам не помогло, но я всегда ратую за то, чтобы традиции были соблюдены.

— Хочешь поговорить о традициях? — прошипела Мэд, поднимая меч. — Давай о традициях, ты, подонок. Это Эскалибур, и он помнит тебя.

Она рванулась к ангелу, длинный клинок начал описывать широкую дугу, сверкая, как лучик солнца. Ангел без видимого усилия перехватил одной рукой лезвие меча на половине дуги и вырвал его из руки Мэд. Потеряв равновесие, девушка полетела вперед, и ангел пронзил ее Эскалибуром. Клинок, пробив живот, вышел из спины вместе с фонтаном крови. Мэд осела на колени, и ангел выдернул меч из ее тела — Мэд дернулась, и кровь хлынула у нее изо рта. Моррисон подскочил к девушке, опустился на колени, и она из последних сил отчаянно обхватила его руками, порываясь что-то сказать ему, но боль и кровь были сильнее слов. Она умерла у певца на руках.

— Мерзкая безделушка, — сказал ангел, держа Эскалибур, как червяка, найденного в салате. Ловко сломав о колено клинок, он отбросил обе половинки в стороны. — Что ж, по-моему, мы неплохо развлеклись, но пора заканчивать. Столько дел, столько дел… Прежде всего, убьем Время. Кто-нибудь хочет сказать последнее слово?

Он сделал шаг к лежавшему на кровати младенцу, и тень Харта взметнулась с пола и обернулась вокруг головы ангела, как одеяло. Ангел ухватился за темную массу, но тень лишь проскальзывала у него между пальцами.

— Джимми, останови его! — отчаянно вскрикнул Друг. — Долго держать его я не смогу!

Вцепившись когтями в тень, ангел стянул ее с себя, как липкую тянучку. Тень корчилась и упиралась, но, разорванная надвое, издала тихий стон. Ангел подождал, пока половинки Друга упадут на пол, и ухмыльнулся Харту:

— Не остановишь. И никто теперь меня не остановит. Время беспомощен, галереи беззащитны. Я запалю галерею Мощей, и от жара этого огня растает галерея Инея. Шэдоуз-Фолл мертв. Ни единой живой души не осталось в его руинах. Одержимые Бесом убили их всех, а потом убили себя. Вы — единственные, кто остался в живых. Потому что остаться позволил вам я: очень уж хотелось, чтобы у моего триумфа были зрители. Сейчас я убью Время, и все — не станет ни прошлого, ни будущего: только бесконечное настоящее, отрезанное от Бога и Божьей воли, предоставленное в мое полное распоряжение на вечные времена. И весь мир, вся вселенная познают небывалые страдания.

И вдруг с ними в комнате оказалась Дверь в Вечность, и все мигом переменилось. Нагнетенное ангелом напряжение отчаяния и злобы будто сдуло прохладным, свежим бризом, и комната внезапно ожила и наполнилась светлой верой в будущее и надеждами. Дверь стояла отдельно, без всяких опор — загадочная грифельная доска в ожидании того, что на ней напишут. Ангел уставился на Дверь в Вечность, ошеломленный тем, что произошло совсем не то, что он планировал либо предвидел, а затем, резко развернувшись, впился взглядом в остальных:

— Кто посмел притащить это сюда? Отправить ее на место!

Джеймс Харт взглянул на Дверь в Вечность, и она заговорила с ним на уровне, прежде ему неведомом: заговорила с той частичкой его самого, что вела род от Времени, и он наконец понял, что должен сделать, понял, для чего был возвращен в Шэдоуз-Фолл. Его судьба и судьба города были единым целым.

— Нет, это не твое время пришло, — будто бы невольно заговорил Харт. — Пришло мое время. Время сделать то, для чего я был рожден. Ты никогда не понимал, что это такое — Дверь в Вечность. Крестоносцам это понять почти удалось. Они считали, что это прямой доступ к Богу. Отчасти это так, но смысл глубже. Гораздо глубже. Дверь в Вечность существует, чтобы живущие могли иметь доступ к тому, что лежит за пределами жизни, но это лишь часть ее предназначения. Я являюсь последним звеном в древнем, многовековом уравнении: я собираюсь открыть Дверь в Вечность и держать ее открытой постоянно — так, чтобы все, кто покинул мир земной и прошли через нее, смогли вернуться и воссоединиться с живущими. Смерть больше не должна иметь никакой власти над жизнью. Не делай такое изумленное лицо. Дверь, по своей сути, всегда функционирует как вход и как выход.