Вирджиния Бокер - Ищейка
И он улыбается. Улыбка хорошая, теплая, дружелюбная. Не так улыбался бы человек, желающий напоить меня ядом и смотреть, как я падаю на ковер, пуская ртом пену и извиваясь в судорогах медленной и мучительной смерти. И все же когда он снова протягивает мне кубок, я его не беру.
Наверное, он читает мои мысли, потому что говорит:
– Если бы я хотел причинить тебе вред, я бы тебе просто ничего не давал. А это ты пьешь с того момента, как тебя сюда принесли.
Я смотрю на Джорджа. Не знаю почему, но чувствую, что если бы мне сейчас предстояло отхлебнуть приличный глоток яда, он бы мне сказал. Или хотя бы заранее обратил все в шутку.
Он кивает.
Я хватаю кубок из руки знахаря и пью залпом. У отвара вкус сельдерея.
Джон тихо смеется, будто я сделала что-то забавное. Он нисколько не похож на знахаря – по крайней мере, на тех, которых я видела. Они в основном старые, седые, беззубые. Не говоря уже о том, что как правило – женщины. А он молодой, моих лет, может, чуть старше. Длинные темные вьющиеся волосы, карие глаза. Высокий. Слегка заросший, будто давно не брился. Возможно, потому, что сейчас полночь. Отдавая ему кубок, я вижу, что у него рубашка неправильно застегнута.
Он берет кубок и идет к Николасу, который не нуждается в объяснениях, что именно там намешано. Зато это интересно мне. Он кладет ладонь Николасу на лоб, потом притрагивается к запястью – и хмурится.
– Только недолго, ладно? – Джон поворачивается в мою сторону: – И к тебе тоже относится.
Я приподнимаю брови. Николас улыбается мне:
– Очень строгий. – Он кивает в сторону Джона.
– Как поп в воскресенье, – звенит голос Джорджа.
Джон отвечает словами, какие ни один на свете поп ни за что бы не произнес. Джордж и Николас разражаются смехом. Я начинаю улыбаться, но тут же прекращаю.
– Проведаю вас обоих утром, – говорит Джон, направляясь к двери.
– Не обязательно, – бурчу я ему вслед.
Знахари меня нервируют, тем более если это не старуха, а мужчина в расцвете лет. Чтобы он входил в мою комнату – да еще оставался со мной наедине, да когда я лежу в постели… Последняя мысль нервирует еще сильнее.
– А что такого? – спрашивает озадаченный Джордж. – Он тебя проведывал каждый час, с тех пор как ты здесь. Если сократим посещения до двух раз в день, это будет серьезным улучшением.
Я чувствую, как щеки заливает жар. Каждый час? Так это он на мне рубашку переменил? Мыл меня? Нет-нет, это та девушка. Боже мой, ну пожалуйста, это должна была быть она!
– Да просто нет необходимости, я себя отлично чувствую, – повторяю я, но Джон даже не смотрит на меня, а хмурится в сторону Джорджа. Потом поворачивается ко мне, слегка улыбаясь.
– Не спорь с духовенством.
И закрывает за собой дверь. Николас откидывается на стуле и пьет из своего кубка. Я жду какой-нибудь реплики, но он просто сидит, постукивая ногтем по кубку и разглядывая его содержимое. Наконец он произносит:
– Элизабет! До сих пор ты всегда была доброй и верной подданной короля Малькольма, так ведь?
– Да.
– И как таковая, ты подчинялась всем правилам и законам его королевства?
– Да. – После некоторой заминки я снова киваю. Куда он клонит?
– Независимо от того, считала ты эти правила справедливыми или нет?
Вот оно что.
– Да.
Он осушает кубок и передает его Джорджу.
– Как ты, быть может, знаешь, не все подданные короля Малькольма так же верны, как ты. Не все они подчиняются его правилам. Многие из них, в том числе я, верят, что эти правила несправедливы. Разве справедливо ни в чем не виновную девушку вроде тебя бросить в тюрьму и приговорить к смерти? Только за то, что у нее нашли те травы?
Травы.
Кажется, я не удивлена, что он знает о них. Он знает мое имя, ему также было известно, что я в тюрьме. Резонно ожидать, что он знает почему. И зачем эти травы мне были нужны.
А кто еще знает? Знахарь? Девушка? Джордж? Взгляд в его сторону это подтверждает: он отводит глаза, тщательно рассматривая собственные ногти. Снова мне щеки заливает жаром, и я опускаю голову, надеясь это скрыть.
– Ничего страшного, – говорит Николас, и его глубокий голос звучит удивительно тихо. – Не бойся, здесь тебя не обвинят. Никто здесь не желает тебя судить или же причинить тебе вред. Тебе ничего не грозит.
Ничего не грозит.
Он в тюрьме то же самое мне сказал – сразу как разделился передо мной начетверо, а потом собрался воедино и пустил на меня магию, чтобы подчинить своей воле. Мне этого хватает – сразу вспомнились сожжения, смерть, – хватает, чтобы я тут же вспомнила, кто мой враг. Дура я была, что хотя бы на секунду забыла. Дура… дурак… шут!
Я оборачиваюсь к Джорджу:
– Ты! А ведь ты не шут. Ты – реформист. Шпион.
Не могу понять, как я раньше не сообразила.
Джордж смотрит на Николаса, тот кивает.
– Ага. Это правда, – говорит Джордж. – Шпион. И реформист. Но все равно шут, можешь мне верить, – подмигивает он.
Я не могу поверить, что Николасу удалось подсадить шпиона под самый нос короля Малькольма. И более того – отказываюсь верить собственным ушам. Это уже чересчур, даже для меня. Надо отсюда выбраться. И чем быстрее я разговорю колдуна, тем быстрее соображу, как это сделать.
– Во Флите ты сказал, что тебя послали меня найти, – говорю я Николасу. – Кто тебя послал?
– Мы время от времени советуемся с ясновидицей. Она помогает нам, рассказывая о том, что еще не случилось, и о том, что уже произошло, но мы не успели узнать. Все, что она нам говорит, оказывается правдой, поэтому мы воспринимаем ее видения всерьез.
Мне уже не нравится, как это звучит. Но он продолжает:
– На последних наших встречах она сказала, что мы должны тебя найти – именно тебя – и привести сюда.
– Меня? – Ослабевший было страх вернулся ко мне. – Зачем?
Он качает головой.
– Мы не знаем. И она не могла нам сказать – по крайней мере, пока. Ясновидца иногда бывает трудно понять. И нужно несколько видений, чтобы их значение прояснилось. Но сейчас, когда ты здесь, это переменится. Мы отведем тебя к ней, и она сможет все нам рассказать.
Пусть Николасу что-то неясно, зато я сразу врубаюсь. Эта самая ясновидица вынюхивает ищеек. Потому что если их цель – прекратить сожжения, то вполне разумно начать с убийства охотников. Как только они поймут, кто я такая, так с меня и начнут.
Убить его я не могу: правило Блэквелла. Также не могу с ним драться или пытаться схватить: слишком слаба и не собираюсь рисковать, подставляясь под его магию. Значит, выход у меня лишь один.
Сбежать.
Сбежать из этого дома, вернуться в Апминстер. Найти Калеба, рассказать ему, что случилось. Привести его прямо сюда, со всеми ищейками, которые у нас есть. Это, пожалуй, единственное, что способно вернуть мне благоволение Блэквелла. Единственная надежда выбраться из этой передряги живой. Поэтому я делаю то, что гарантировано выгонит из моей комнаты Николаса и Джорджа: роняю лицо в ладони и притворяюсь, что плачу.
– Простите меня, – шепчу я жалобным, невинным девичьим голосом. – Так все сразу… я еще не совсем здорова. Мне бы отдохнуть хоть чуть-чуть…
– Конечно, – говорит Николас, порываясь встать. Джордж помогает ему подняться. – Понимаю, что ты пережила не самые приятные моменты. Утром поговорим.
– Надеюсь, что тогда я почувствую себя лучше, – отвечаю я.
Потому что буду уже на полпути к Апминстеру.
Джордж ведет Николаса к двери.
– Доброй ночи, Элизабет, – говорит колдун тихо. – Спокойного сна.
Я прячу усмешку. Неудивительно, что эти реформисты не могут взять верх. Слишком уж доверчивы.
Поднимаю глаза – Джордж внимательно на меня смотрит.
– Что такое? – спрашиваю я.
– Нет, ничего, – отвечает он, закрывая дверь. С моей стороны.
– Ты что?
– Я, наверное, останусь. Знаешь, раз ты так расстроена, да и вообще…
Он опять устраивается на стуле, закидывает ноги на табурет и заворачивается в одеяло. Готова поклясться, что он ухмыльнулся.
Не совсем, значит, доверчив.
Глава восьмая
Конечно, я могла бы его убить: у Блэквелла нет правила, запрещающего убивать шутов. Особенно если он не настоящий шут, а шпион реформистов. Могу это сделать прямо здесь. Прямо сейчас.
Но Джордж будет отбиваться. Он позовет на помощь, и непонятно, кто откликнется. Несомненно, колдуны. Реформисты, ага. Шпионы, ведьмы, знахари, и один бог знает, кто живет в этом доме. Не важно даже кто, а важно, что их куда больше, чем меня. У бедной ищейки не хватит сил драться со всеми сразу, а потом еще добраться до Апминстера – в таком виде, как сейчас. У меня нет одежды, нет плаща, нет оружия. Даже ботинок нет. Одно дело – сбежать при таком раскладе. И совсем другое – драться.
Все, что я пока могу, – наблюдать и ждать. Изучать обстановку, оглядываться – что там за спиной? Ждать, пока вернутся силы, ждать, пока представится возможность. А она рано или поздно таки представится.
