Мешок с костями - Кинг Стивен

Я соорудил из брикетов высокую пирамиду и поднес спичку. Огонь радостно загорелся, и я отступил на шаг, вытирая со лба пот. Синоптики обещали похолодание, но до него еще надо было дожить. Пока же солнце жарило с прежней силой, хотя на западе и продолжали сгущаться тучи. Там словно раздувался огромный черный шар.

— Майк?

Я обернулся к Кире:

— Что, милая?

— Ты позаботисься обо мне?

— Да, — без запинки ответил я. Поначалу что-то в моем ответе обеспокоило ее, возможно, быстрота реакции, потом она улыбнулась.

— Хоесе. Посмотьи, к нам идет ледяной теловек!

Джордж вернулся из супермаркета. Поставил «алтиму» рядом с моим «шеви», вылез из кабины. Мы с Кирой направились к нему, Кира крепко держала меня за руку. Подошел и Ромми, жонглируя тремя кустиками салата: не думаю, что он мог бы составить конкуренцию тому жонглеру, что в субботний вечер зачаровал Киру в парке Касл-Рока.

Джордж открыл заднюю дверцу «алтимы» и вытащил два мешка со льдом.

— Магазин закрыт. На двери бумажка: «ОТКРОЕМСЯ В ПЯТЬ ВЕЧЕРА». Я решил, что ждать очень уж долго, взял лед, а деньги бросил в почтовый ящик.

Они, разумеется, закрылись на время похорон Ройса Меррилла. Нарушили неписаный, но свято соблюдавшийся закон: в разгаре летнего сезона все магазины работают от зари до зари. И все ради похорон старика. С одной стороны, трогательно. А с другой — у меня по коже пробежал холодок.

— Мозьно мне понести лед? — спросила Кира.

— Можно, только не превратись в сосульку. — Джордж осторожно передал Кире пятифунтовый мешок со льдом.

— Сосулька, — хихикнула Кира и пошла к Мэтти, которая уже ждала ее у трейлера. — Момми, посмотьи! Я — сосулька!

Я взял у Джорджа второй мешок.

— Я знаю, что автомат по приготовлению льда стоит у магазина, но разве они не заперли его на замок?

— С большинством замков я на дружеской ноге, — ответил Джордж.

— Понятно.

— Майк! Лови! — Джон бросил красную «фрисби». Она поплыла ко мне, но высоко. Я подпрыгнул, схватил ее, и внезапно в моей голове заговорил Дивоур: Что с тобой, Роджетт? У тебя сбился прицел? Достань его!

Я посмотрел вниз, увидел, что Ки не отрывает от меня глаз.

— Не думай о гьюсном.

Я улыбнулся девочке, протянул ей «фрисби».

— Хорошо, о грустном больше не думаем. Давай, маленькая. Брось ее маме. Поглядим, как у тебя это получится.

Ки ответила улыбкой, повернулась и точно переправила «фрисби» Мэтти. Тарелка летела так быстро, что Мэтти едва ее поймала. Я сразу понял, что быть Кире Дивоур чемпионкой по «фрисби».

От Мэтти «фрисби» перелетела к Джорджу, который повернулся к ней боком, полы его старомодного коричневого пиджака взметнулись, и ловко поймал тарелку у себя за спиной. Мэтти смеялась и аплодировала, нижний обрез топика флиртовал с ее пупком.

— Воображала! — крикнул Джон со ступенек.

— Ревность — отвратительное чувство, — поделился Джордж своими мыслями с Ромео Биссонеттом и бросил ему «фрисби». Тарелка полетела к Джону, но сбилась с курса и ударилась о стенку трейлера. Джон сбежал со ступенек, чтобы поднять ее. А Мэтти повернулась ко мне.

— Мой проигрыватель на столике в гостиной. Там же и компакт-диски. Они, конечно, старые, но все равно это музыка. Принесешь?

— Конечно.

Я вошел в трейлер. Там властвовала жара, несмотря на три включенных вентилятора. Я еще раз оглядел дешевую мебель, репродукцию Ван Гога на кухоньке, «Ночных ястребов» Эдуарда Хоппера над диваном, выцветшие занавески. Мэтти изо всех сил старалась создать уют. Глядя на все это, я жалел ее и злился на Макса Дивоура. Пусть он и умер, но мне все равно хотелось дать ему хорошего пинка.

В гостиной на маленьком столике у дивана я увидел новый роман Мэри Хиггинс Кларк с закладкой. Рядом с книгой лежали две ленты, которыми Мэтти заплетала косы Ки. Ленты показались мне знакомыми, но я никак не мог вспомнить, где же я их уже видел. Какое-то время я постоял, хмурясь, роясь в памяти, а потом взял проигрыватель, компакт-диски и ретировался.

— Эй, друзья! — воскликнул я. — Давайте потанцуем.

Я держал себя в руках, пока она не начала танцевать. Не знаю, как на кого, а на меня танцы действуют именно так. Я держал себя в руках, пока она не начала танцевать. А потом потерял голову.

«Фрисби» мы перебрасывались за трейлером, во-первых, чтобы не злить шумом и весельем съезжающихся на похороны горожан, во-вторых, потому, что задний двор очень подходил для игры: ровная площадка и низкая трава. Пару раз не поймав «фрисби», Мэтти скинула туфельки, босиком метнулась в трейлер, тут же вернулась в кроссовках. И уж потом управлялась с тарелкой куда как лучше.

Мы бросали «фрисби», подзуживали друг друга, пили пиво, смеялись. Ки частенько не могла поймать тарелку, но бросала она ее, для трехлетней девочки, отменно и играла с полной самоотдачей. Ромми поставил проигрыватель на ступеньки, и двор заполнила музыка конца восьмидесятых и начала девяностых годов: «У-2», «Теаз фор Айз», «Эюритмикс», «Кроудид Хауз», «Э Флок оф Сигалз», «А-Ха», «Бэншз», Мелисса Этеридж, Хью Льюис и «Ньюз». Мне казалось, что я знаю каждую песню, каждый рифф [130].

Мы потели, прыгали, бегали под ярким солнцем. Мы ловили взглядом длинные, загорелые ноги Мэтти и слушали заливистый смех Ки. В какой-то момент Ромми Биссонетт споткнулся и покатился по земле, осыпая ее содержимым своих карманов, и Джон так смеялся, что ему пришлось сесть. Ноги не держали. Слезы градом катились из глаз. Ки подбежала и прыгнула на его беззащитный пах. Смех Джона, как отрезало. «О-о-х!» — выдохнул он. В его еще блестящих от слез глазах стояла боль, а ушибленные гениталии, безусловно, пытались заползти обратно в тело.

— Кира Дивоур! — воскликнула Мэтти, с тревогой глядя на Джона.

— Я улозила моего квойтейбека! — гордо возвестила Ки.

Джон сумел-таки ей улыбнуться, с трудом поднялся.

— Да. Уложила. Рефери не оставит этого без внимания.

— Как ты, парень? — На лице Джорджа читалась озабоченность, но в голосе была улыбка.

— Нормально, — ответил Джон и бросил ему «фрисби». — Продолжим.

Раскаты грома становились все громче, но черные облака по-прежнему оккупировали лишь западный горизонт: над нами синело чистое небо. Птички пели, цикады стрекотали. Над мангалом дрожал горячий воздух: брикеты практически превратились в угли, решетка раскалилась, подготовившись к встрече с нью-йоркскими стейками. «Фрисби» все летала — красный кружок на фоне зеленой листвы и синего неба. Я пребывал во власти вожделения, но держал себя в руках. Ничего особенного, мужчины всего мира чуть ли не все время пребывают в таком состоянии, и ничего, полярные шапки не тают. Но Мэтти начала танцевать, и все изменилось.

Дон Хенли [131] запел под гитарный перебор.

— Боже, как я люблю эту песню, — воскликнула Мэтти. «Фрисби» прилетела к ней. Она поймала тарелку, бросила на землю, ступила на нее, как на красный круг от луча прожектора на сцене ночного клуба, и завибрировала в танце. Заложила руки за шею, потом опустила на бедра, потом убрала за спину. Она танцевала на «фрисби», поднявшись на мыски. Она танцевала, не двигаясь. Она танцевала, как пелось в той песне, словно волна в океане.

Пел он о девушке, которая хочет только одного: танцевать, танцевать и танцевать.

Женщины становятся сексуальными, когда танцуют, невероятно сексуальными, но я среагировал не на секс. С одним лишь вожделением я бы справился, но тут было не просто вожделение, и меня захлестнуло с головой. Никогда в жизни я не видел никого прекраснее Мэтти. Не женщина в шортах и коротком топике танцевала на «фрисби», но возродившаяся Венера. В ней сосредоточилось все то, чего не хватало мне последние четыре года, когда я был не в себе и не осознавал, что мне чего-то не хватает. Разница в возрасте не имела значения. И если окружающим казалось, что у меня текут слюнки, шут с ними. Если я терял чувство собственного достоинства, гордость, самообладание — не беда. Четыре года, проведенные в полном одиночестве, научили меня, что это не самая страшная потеря.