Джо Аберкромби - Герои
– Останемся ненадолго здесь, дождемся подкрепления. Закрепимся на позиции, соберемся с силами.
У Горста было выражение мальчугана, услышавшего, что в этом году щеночка ему не подарят.
– Но генерал…
Челенгорм положил ему руку на плечо.
– Бремер, поверьте, я всецело разделяю вашу устремленность, но не все могут вот так нестись вечно, без передышки. Черный Доу наготове, и он хитер, так что это отступление может быть всего лишь уловкой. Я не допущу, чтобы он провел меня во второй раз.
Он с прищуром посмотрел наверх, где облака в вышине будто вскипали на медленном огне.
– Вон и погода против нас. Как только соберемся бо́льшим числом, сразу же идем на приступ.
Длительного отдыха не предвиделось: солдаты Союза валом валили через стену, заполняли каменный круг.
– Где Реттер?
– Я здесь, господин, – подал голос юнец.
Вид у него был бледный, встревоженный, как, впрочем, и у всех.
Челенгорм встретил его улыбкой. Чем не маленький герой.
– Трубите сбор, юноша, и готовьтесь подавать сигнал к наступлению.
Безрассудства допустить нельзя, но нельзя и поступаться инициативой. Это единственный шанс на искупление. Челенгорм посмотрел на Героев; по шлему постукивал дождь. Как они близко. Рукой подать. Последние северяне, беспорядочной толпой обступившие вершину. Вон один стоит, смотрит сквозь дождь.
Железноголовый стоял и смотрел в сторону Деток, там яблоку было негде упасть от людей Союза.
– Дерь-мо, – сказал он, как сплюнул.
Все это было ему откровенно поперек души. Ведь он и имя свое получил за то, что никогда не уступал врагу ни пяди. Хотя получено оно было не в таких войнах, где ты заведомо обречен. Не хватало еще на одного себя принять всю мощь Союза – ради того, чтобы народ потом слезливо сморкался, вспоминая, как храбро встретил кончину Кейрм Железноголовый. Нет уж, не было у него в мыслях последовать ни за Белобоком, ни за Острокостым, ни за Стариком Йолем. Все они погибли храбро, однако кто нынче поминает этих негодяев в песнях?
– Отходим! – рявкнул он наконец.
И погнал остатки воинства меж вкопанных кольев к Героям. Показывать спину врагу – оно, конечно, позор, но уж лучше пусть провожают сзади взглядом, чем встречают спереди копьем. А Черному Доу если так уж хочется биться за этот никчемный холм и эти никчемные камни, то пусть-ка он делает это сам, своими никчемными силами.
Под припустившим дождем он угрюмо зашагал вверх, через провал в замшелой стене, опоясывающей Героев. Шел он медленно, расправив плечи и подняв голову – пускай народ считает, что отход продуман заранее и в его поступке нет ничего трусливого…
– Ба-а-а! Это кто же у нас тут драпает от Союза, как не Кейрм Железноголовый!
Понятное дело, Глама Золотой, надутый хер, стоит, прислонясь к глыбе, и лыбится, аж лучится синюшной побитой харей. Именем мертвых, как же ненавистны Железноголовому эти спесиво надутые щеки, эти усы, как пара желтых слизней прилепившиеся к толстой верхней губе. Вот так бы взял и сам себе глаза вырвал от вида этой самодовольной рожи.
– Отхожу назад, – буркнул Кейрм.
– Что-что? Кажу зад?
Послышалось несколько смешков, которые оборвались, стоило Железноголовому, ощерив зубы, приблизиться. Золотой сделал осмотрительный шаг назад; прищурившись, глянул на меч Кейрма, рука на всякий случай легла на топор.
Железноголовый себя одернул. Имя он получил не за то, что позволял гневу водить себя за нос. Всему свое время, в том числе и сведению счетов; время и способ. А это значит – не сейчас, слишком уж на равных и на глазах у всех. Нет, он, Железноголовый, своего момента дождется, да еще и непременно такого, чтоб можно было вволю насладиться. Поэтому он изобразил улыбку.
– Да уж куда нам до твоей храбрости, Глама. Никто в ней с тобой не сравнится. Это ж такая отвага нужна, настучаться мордой о чужой кулак, как ты.
– Я-то хоть дрался, – взъелся Золотой, а его карлы грозно к нему придвинулись.
– Тоже мне драка, наполучать по мордасам, брякнуться с коня и наутек.
Теперь зубы обнажил уже Глама.
– Это ты-то смеешь мне так говорить? Ты, трусливая…
– Хватит.
Черный Доу. Слева от него Кернден Зобатый, справа Хлад, а чуть сзади Щелкун Жужело. Они и целая толпа тяжеловооруженных, с тяжелыми лицами и тяжелыми шрамами карлов. Стая жутковатая, однако взгляд у Доу страшнее. Он темен от гнева, а глаза вылуплены так, что неровен час лопнут.
– И это нынче именуется названными? Пара грозных имен, за которыми прячется кто? Пара строптивых слюнтяев!
Сделав язык трубочкой, Доу харкнул в грязь между Железноголовым и Золотым.
– Рудда Тридуба был сволочугой упрямым, Бетод сволочугой лукавым, Девять Смертей сволочугой злобным, но мертвым ведомо: бывают моменты, когда мне их просто-таки не хватает. То были мужчины! – это слово он с брызгами слюны рявкнул Железноголовому в лицо так, что все поежились. – Когда они говорили что-то, то они, язви их, это и де-ла-ли!
Железноголовому подумалось, что неплохо бы на всякий случай отступить, да по-быстрому, учитывая, что оружие Черный Доу держал наготове, а значит, промедление смерти подобно. На схватку с ним его тянуло не больше, чем на схватку с Союзом, а то и меньше. Так что хорошо, что сунуться своим сломанным носом под горячую руку додумался Золотой.
– Я с тобой, вождь! – попытался подпеть он. – Всегда и всюду!
– Ты-то? – Доу повернулся к нему, презрительно кривя губы. – Ах, как мне, драть твою, повезло!
И, оттеснив Гламу плечом, повел своих людей в сторону стены. Оглянувшись, Железноголовый увидел, как на него из-под седых бровей поглядывает Кернден Зобатый.
– Что? – сердито спросил Железноголовый.
– Ты знаешь что, – с тем же выражением сказал Зобатый.
Он протиснулся между Кейрмом и Гламой. И эта пара еще считается боевыми вождями. Или даже людьми, если на то пошло. Хотя, если зрить в корень… Трусость, жадность и себялюбие нынче никого не удивляют. Уж такие времена.
– Ах они черви, что один, что другой, – шипел Доу, когда с ним поравнялся Зоб.
Доу впился пальцами в старую известняковую кладку; раскачав, выдрал оттуда камень и стоял, напрягая все мышцы. Губы его беззвучно шевелились, как будто он не мог решить, то ли швырнуть каменюку вниз по склону, то ли размозжить кому-нибудь череп, то ли самому садануться об нее лицом. В конце концов он лишь в глухом отчаяньи зарычал и беспомощно сунул камень туда, откуда извлек.
– Надо их уничтожить. Может, так я и сделаю. Может быть. Спалю к хренам, обоих.
Зобатый поморщился.
– Не знаю, вождь, загорятся ли они в такую погоду.
Союз внизу скапливался ужасающим числом и, судя по всему, выстраивался в боевой порядок. Рядами. Тьма тьмущая густых рядов.
– Похоже, они скоро двинутся.
– А чего б им не двигаться? Железноголовый этих гадов считай что сюда пригласил.
Доу, ощерясь, поперхнулся влажным воздухом и фыркнул, как готовый к броску бык. Дыхание его исходило паром.
– Ты вот думаешь, легко быть вождем?
Он повел плечами, словно цепь на шее непомерно тяжела.
– Это, считай, то же самое, что волочить сраную гору через дерьмо. Тридуба мне говорил. Говорил, что всякий вождь обречен на одиночество.
– Земля все еще за нас, – Зобу подумалось, что надо бы сделать упор на что-нибудь хорошее. – Да и дождь нам в подмогу.
Доу лишь нахмурился.
– Как только они, черт возьми…
– Вождь!
Сквозь толпу суровых карлов продирался какой-то паренек в кожушке, темном от сырости.
– Вождь! Ричи тяжко приходится в Осрунге! Они взяли мост, сеча идет на улицах! Ему нужно, чтобы кто-то… Ух!
Доу схватил его сзади за шею, грубо дернул к себе и повел его голову в сторону Деток и солдат Союза, кишащих внизу, как муравьи в растревоженном муравейнике.
– Ты считаешь, у меня есть свободные люди? А, чтоб тебя? Что скажешь?
Паренек боязливо сглотнул.
– Наверно нет, вождь.
Доу отпихнул его, и тот полетел бы с ног, если б его сзади не подхватил Зобатый.
– Скажи Ричи, пусть держится как может, – бросил Доу. – Может, какая-то помощь и подойдет.
– Скажу, обязательно скажу.
Паренек спешно попятился и вскоре затерялся в толчее.
На Героях воцарилось траурное спокойствие, разбавляли которое лишь разрозненное бормотание, тихое бряцанье амуниции да пошлепыванье дождя о металл. Внизу, на Детках, кто-то затрубил в рожок – печально-задумчивую мелодию, под стать дождю. Или просто мелодию, а траурно-задумчивым был он сам, Зоб. В раздумьи, кто из здесь присутствующих до заката скольких убьет, а кто сам погибнет. Кому на плечо ляжет хладная рука Великого Уравнителя. Может, и ему самому. Он прикрыл глаза и невольно пообещал себе, что если из всего этого выберется, то непременно уйдет на покой. Обещал, как дюжину раз прежде.
– Ну что, похоже, время близится.
Чудесница протянула руку.
