Тот самый (СИ) - Зимин Дмитрий
И тут нас накрыла вторая волна. Женщина в белом возникла внезапно, как светящееся веретено от пола до потолка. Теперь было явственно видно голову, плечи, довольно таки пышную грудь, талию, длинные ноги… Щеки, которые раньше казались мучнистыми подушками, сейчас втянулись, черты лица её сделались чёткими, волосы не казались более паутиной, а серебряным каскадом спадали ниже талии. Молодая женщина. При жизни, наверное, красивая…
Сейчас рот её был распахнут в крике, а руки с острыми длинными ногтями тянулись к нам. Женщина была вся бледная, прозрачная, как Кентервильское приведение из мультика, и целостность облика портило лишь одно: с прозрачных ногтей её капали вполне настоящие капли крови.
С тяжелым стуком плюхались они на пол, быстро бурели и подёргивались сизой плёнкой.
— А-А-А!.. — пуще прежнего заверещал Гера. — Убери её от меня!
По щекам его, тоже сизым от проступившей щетины, катились крупные слёзы.
— Христом-Богом, — он упал на колени и попятился от духа в самый дальний угол, за холодильник. — Всё забирай, только меня не трогай… Машину бери, хату бери…
На этот раз дух был умнее: в пентаграмму не полез, колыхался у дальней стены. Расстояние ослабило суггестивное его воздействие — я не чувствовал ни смертной тоски, ни того сухого пыльного сарая с пауками; но желание вскрыть себе вены было почти непреодолимым — по большей части, чтобы не слышать надрывного Гериного воя…
Помотылявшись по углам, и не найдя пути через пентакль, дух исчез. Но не успел я выдохнуть, как он появился — на нашей стороне кухни, где места для манёвра было гораздо больше.
Кровь с рук текла ручьями, прямо таки сплошным потоком. На полу уже набирались не капли, а полноценные лужи.
Я не к месту подумал: влетит мне от девчонок за беспорядок…
Гера к этому времени скрылся совершенно — забился под подоконник, и оттуда шел лишь скулёж, как от скорбной зубами гиены.
Дух же смотрел на меня. Не знаю, как он умудрялся смотреть без глаз — там были лишь чёрные провалы — но от взгляда его мышцы сделались ватными, ноги подкосились, и я грохнулся бы на пол, если бы не табурет.
Почувствовав под седалищем прочную твердь, я немного пришел в себя. Дух, тем временем, нависал уже надо мною. Пасть его, полная острых, как иглы зубов, распахнулась невероятно, и нацелилась на моё горло…
В краткий миг просветления я пожалел, что сразу, как только дух развеялся в первый раз, не нашел мешок соли и не рассыпал её по всему полу. Но делать нечего: на кухне я полный профан, и где взять вожделенный мешок — не ведал.
Тогда я ощупью открыл ящик стола и достал нож. Махнул им по тому месту, где у призрака должен быть живот, и отшатнулся: хотя я не ощутил никакого сопротивления, из тела духа хлынули на стол жуки, сороконожки и прочие мерзкие твари.
Они копошились, сплетались в клубки и тихонько, на грани слышимости, поскрипывали.
Меня словно окатило ледяным душем.
Не думая, не отдавая себе отчёта в действиях, я подобрал металлический поднос с ручками по бокам и грохнул его на насекомых. Раздался сочный хруст, из-под подноса брызнула зелёная жижа… С детства не терплю всех многоногих, покрытых хитином, с усиками и сяжками. После того, как однажды, в деревне у деда, полез в подпол — там росли интересные грибы — и наткнулся на кубло таких вот сороконожек… Серых, влажных, безглазых и мягких.
Я тогда полдня ревел, дед насилу успокоил.
Призрак, даром, что располосованный почти пополам, всё тянул ко мне руки, прицеливаясь в шею.
Я махнул ножом еще раз, и ещё… Наконец туманные ошмётки провалились в пол.
В голове билась одна мысль: — отлично. Сталь тоже работает…
Сказать, что мне было плохо — значит, ничего не сказать. Тошнота подкатывала так, словно я объелся тухлых селёдочных голов. Ноги не держали. Сердце бухало глухо, но при этом как-то неуверенно, пропуская и путая ритм. Словом, больше всего было похоже на сильную потерю крови.
Мстительный дух создаёт геопатогенные зоны, — вспомнил я из прочитанного. Попадая в них, человек чувствует резкий упадок сил, духовных и физических, впадает в сумеречное состояние души и хочет плакать.
Плакать я не хотел. Хотел выбить дурь из дурака Геры и хотя бы тем успокоить нервы… Но шеф особо подчеркнул: гость должен чувствовать себя комфортно. К сожалению, до этого и без мордобоя было далеко.
Кое-как сковырнув себя с табурета, я принялся рвать дверки шкафов, одну за другой, пока не нашел полиэтиленовый сине-красный килограммовый пакет с надписью: «Соль йодированная, пищевая».
Зубами вскрыв упаковку, я стал сыпать соль на пол, двигаясь вокруг барной стойки, захватывая в круг себя и скрючившегося у ножки стола Геру.
Скулить тот уже перестал, но лежал в позе эмбриона, обхватив ножку руками и ногами, зажмурившись и выплёвывая воздух вместе со слюнями, сквозь крепко сжатые зубы.
Очертив круг, я бросил пустой пакет на пол и вновь полез в шкафчик. Где у шефа хранится «Арктика», я знал. И теперь — я это чувствовал — самое время было её достать.
О дикости и нереальности происходящего я больше не думал — лужи крови, оставленные призраком, только начали подсыхать…
Гере я влил водки, просто разжав зубы горлышком. Он глотал, как голодный младенец молочную смесь. Гулко и со всхлипами.
Себе я налил в рюмку и высадил одним махом, не почувствовав ни вкуса, ни запаха. Налил еще одну — с тем же результатом.
Потянулся к пачке, но та была пуста. Тогда я взял сломанную Герой сигарету со стола, прикурил и выпустил дым в пол. Поспешно отвёл глаза… Как и кровь, раздавленные насекомые остались на месте, и приятности вида не способствовали. В воздухе преобладал тяжелый металлически-маслянистый запах. Смешиваясь с перегаром Геры, букет был непередаваемый.
Поднявшись с табурета, я вытянул руку — стараясь не выйти из солевого круга — и открыл форточку. В лицо ударил морозный воздух. Пахло снегом, мокрым асфальтом, выхлопными газами и своеобычной сыростью реки, которая не исчезала даже в самый лютый мороз.
Так я стоял минуты три: глубоко дыша, перемежая вдохи с затяжками. Выпускал в форточку сигаретный дым, и ни о чём не думал.
Наклонился поднять Геру, только когда почувствовал: отпустило. Я готов разговаривать, не калеча подозреваемого…
Подняв гостя за воротник пальто, я взгромоздил его на стул — с табурета тот бы сверзился, и прислонил к спинке.
— Сколько ты продул, Герасим?
Говорил я тихо, положив руки на стол, как любил это делать шеф — только без револьверов. И глядел на него эдак проникновенно…
— Гер… Герман я. А не Герасим, — сказал тот, жадно глядя на бычок у меня в пальцах.
— Это несущественно. Так сколько?
— Две… Двести штук. Зелёными.
Неудивительно, что Гера начал заикаться. А я вновь вспомнил отца: также, как и у него, у меня была гетерохромия — один глаз карий, другой — зелёный. Так вот: отец говорил, что правду он может вытянуть из любого. Стоит пристально посмотреть — и человек начинает заикаться… А потом выкладывает всё, как на духу. Большого значения этой своей особенности он не придавал, но втайне очень гордился.
Со мной, чтобы заикались, ещё не бывало. Но взгляд разных глаз, я заметил это давно, внушает большие неудобства. Особенно, если психика и так в полном раздрае…
